Критика младогегельянской теории «героев» и «толпы».

Закономерность возрастания роли народных масс в истории.

Проблемы материалистической диалектики

В борьбе против младогегельянства Маркс и Энгельс доказывают, что эти философские представители немецкого буржуазного радикализма вопреки их собственным иллюзиям (и иллюзиям их противников справа) не являются революционерами и последовательными противниками религии и теологии. «Философия самосознания», которую младогегельянцы противопоставляют религиозному миросозерцанию, на деле оказывает ему своеобразную поддержку, поскольку она «на место действительного индивидуального человека ставит «самосознание», или «дух», и вместе с евангелистом учит: «Дух животворящ, плоть же немощна»» (1, 2; 7). Если раньше Маркс и Энгельс разделяли младогегельянский тезис о противоположности «разумного» идеализма религиозной фантастике, то теперь они вскрывают несостоятельность этого воззрения.

Идеализм, доказывают Маркс и Энгельс, не способен опровергнуть религиозное мировоззрение, и младогегельянцы, несмотря на свое отличие от Гегеля, который сознательно обосновывал религию, по существу лишь модернизируют спекулятивное, теологическое по своему происхождению, представление о соотношении духа и тела. Это представление не просто заблуждение; оно — философская основа социально-политических концепций «критических критиков» с характерным для них пренебрежением к народным массам, которые уподобляются бездушной, неодушевленной материи. Прослеживая связь между философской конструкцией и политической установкой, выражающей страх буржуазии перед массами, основоположники марксизма говорят: «.Открытое г-ном Бруно отношение «духа» и «массы» на самом деле есть не что иное, как критически-карикатурное завершение гегелевского понимания истории, которое, в свою очередь, есть не что иное, как спекулятивное выражение христианско-

Они отвергают идеалистическое представление о противоположности материализма и диалектики, материализма и гуманизма, создавая диалектический и исторический материализм.

367

германской догмы о противоположности духа и материи, бога и мира. В пределах истории, в пределах самого человечества этой противоположности придается то выражение, что немногие избранные индивидуумы, в качестве активного духа, противостоят остальному человечеству как неодухотворенной массе, как материи» (1, 2; 93). Если на первых порах младогегельянский культ самосознания заключал в себе призыв к интеллигенции возглавить дело прогресса, то дальнейшее развитие этого спекулятивного варианта пресловутой теории «героев» и «толпы» привело к консервативным выводам, суть которых Маркс и Энгельс определяют следующим образом: «На одной стороне стоит масса как пассивный, неодухотворенный, неисторический, материальный элемент истории; на другой стороне—дух, критика, г-н Бруно и компания как элемент активный, от которого исходит всякое историческое действие. Дело преобразования общества сводится к мозговой деятельности критической критики» (1, 2; 94—95).

В отличие от Гегеля, выдвигавшего на первый план единство противоположностей, тождество мышления и бытия, Б. Бауэр и его сторонники исходили из представления об абсолютной противоположности самосознания и массы. А так как самосознание к тому же выдавалось за подлинную сущность не только философии, но и государства и прогресса вообще, то народ изображался как стихийная консервативная сила, проникнутая религиозными и иными предрассудками. Разумеется, такое отношение к народным массам нельзя считать следствием неправильной дедукции; последняя служила лишь теоретическим оправданием буржуазной враждебности младогегельянцев освободительному движению масс. И хотя младогегельянцы оговаривались, что словом «масса» они обозначают всякую толпу, в том числе и «образованный мир», поскольку он лишен самосознания, реальный, независимый от субъективного умонастроения, смысл этой спекулятивной конструкции носил антинародный характер. «В массе,— утверждал Б. Бауэр,— а не в чем-либо другом, как думают ее прежние либеральные защитники, следует искать истинного врага духа» (1, 2; 90) *.

* В других местах этого раздела Маркс и Энгельс приводят следующие высказывания Б. Бауэра: «Все великие дела прежней истории потомуименно были с самого начала неудачны и лишены

368

Выше уже говорилось о критике Энгельсом на страницах «Deutsch-Franzosische Jahrbucher» реакционной карлейлевской концепции «героев» и «толпы». В «Святом семействе» Маркс и Энгельс указывают и на так называемых доктринеров (Ф. Гизо, П. Руайе-Коллар), которые провозглашали суверенность разума в противовес суверенитету народа. Это свидетельствует о том, что «оригинальность» младогегельянцев заключалась разве только в том, что они теснейшим образом связали определенную политическую концепцию со спекулятивным идеализмом.

Младогегельянцы стремились доказать, что не народ, а идеи образуют движущую силу социального прогресса. Речь шла не об идеях, выражающих коренные потребности народа, а о «чистых», спекулятивных идеях, якобы независимых от материальных интересов, эгоизма и т. д. С этих позиций младогегельянцы критиковали, например, идеи французской буржуазной революции. «Идеи, порожденные французской революцией, — писал Б. Бауэр, — не выводили, однако, за пределы того порядка, который она хотела насильственно ниспровергнуть». Опровергая это положение, Маркс и Энгельс формулируют материалистическое понимание роли идей: «Идеи никогда не могут выводить за пределы старого мирового порядка: во всех случаях они могут выводить только за пределы идей старого мирового порядка. Идеи вообще ничего не могут осуществить. Для осуществления идей требуются люди, которые должны употребить практическую силу» (1,2; 132).

Идеи не выводят за пределы данного общественного строя, так как они представляют собой отражение существующих общественных отношений, потребностей, интересов. Но поскольку данные общественные отношения содержат в себе предпосылки нового общественного строя,

действительного успеха, что масса была в них заинтересована, что они вызывали энтузиазм массы. Другими словами, дела эти должны были иметь жалкий конец потому, что идея, лежавшая в основе этих дел, была такого рода, что она должна была довольствоваться поверхностным пониманием себя, а следовательно и рассчитывать на одобрение массы» (1, 2; 88). И еще: «Дух знает теперь, где ему искать своего единственного противника, — в самообманах и дряблости массы» (там же; 91). Все эти младогегельянские утверждения взаимно дополняют друг друга и свидетельствуют о том, что буржуазный радикализм и антинародность вполне уживаются друг с другом.

369

постольку идеи способны предвосхищать будущее, т. е. выходить за пределы господствующей идеологии. Так, революционное движение, начавшееся в 1789 г., породило коммунистическую идею, разработка которой привела к идее нового общественного строя. Отсюда следует, что активная, действенная роль идей также обусловлена материальными общественными отношениями, потребностями, интересами.

Младогегельянцы разглагольствовали о могуществе «чистой» идеи, свободной от неспособного на выдающиеся исторические деяния эгоизма. Маркс и Энгельс решительно отвергают отождествление материальных общественных потребностей с эгоизмом: «...эгоизм, имеющий своим содержанием нацию, является более общим или более чистым, чем тот эгоизм, который имеет своим содержанием какое-нибудь особое сословие и какую-нибудь особую корпорацию» (1, 2; 133) *.

Французская революция 1789 г., разъясняют далее Маркс и Энгельс, не осуществила провозглашенных ею лозунгов свободы, равенства и братства отнюдь не потому, что ее идеи не выводили за пределы тогдашних исторических условий. В действительности лозунги 1789 г. представляли собой лишь иллюзии, неизбежные вследствие ограниченного социального содержания буржуазной революции. Но, несмотря на крах иллюзий относительно царства разума и справедливости, эта революция увенчалась успехом, т. е. установлением политического господства буржуазии, так как вопреки чаяниям масс она выражала главным образом интересы этого класса. «Интерес буржуазии в революции 1789 г., далекий от того,

* В отличие от младогегельянцев Фейербах противопоставлял интересы народа своекорыстию его угнетателей. В. И. Ленин приводит следующее высказывание Фейербаха, оценивая его как зародыш исторического материализма: «Где начинается в истории новая эпоха? Всюду лишь там, где против исключительного эгоизма нации или касты угнетенная масса или большинство выдвигает свой вполне законный эгоизм, где классы людей... или целые нации, одержав победу над высокомерным чванством господствующего меньшинства, выходят из жалкого и угнетенного состояния пролетариата на свет исторической и славной деятельности. Так и эгоизм ныне угнетенного большинства человечества должен осуществить и осуществит свое право и начнет новую эпоху истории» (цит. по 4, 29; 58). Здесь, как и во многих других случаях, мы видим у Фейербаха плодотворные постановки вопросов, решения которых он, однако, дать не сумел.

370

чтобы быть «неудачным», все «выиграл» и имел «действительный успех»... Этот интерес был так могущественен, что победоносно преодолел перо Марата, гильотину террористов, шпагу Наполеона, равно как и католицизм и чистокровность Бурбонов. «Неудачной» революция была только для той массы, для которой политическая «идея» не была идеей ее действительного «интереса», истинный жизненный принцип которой не совпадал поэтому с жизненным принципом революции, — для той массы, реальные условия освобождения которой существенно отличны от тех условий, в рамках которых буржуазия могла освободить себя и общество» (1, 2; 89).

Таким образом, буржуазная ограниченность революции 1789 г. коренилась не в том, что ее идеи отражали определенные материальные интересы, а в том, что эти интересы не были интересами широких трудящихся масс. «Если, значит, революция неудачна, то не потому, что революция «вызывала энтузиазм» массы, не потому, что масса была «заинтересована» в ней, а потому, что для самой многочисленной части массы, части, отличной от буржуазии, принцип революции не был ее действительным интересом, не был ее собственным революционным принципом, а был только «идеей», следовательно только предметом временного энтузиазма и только кажущегося подъема» (1, 2; 89).

В противовес младогегельянцам основоположники марксизма утверждают, что идеи становятся могущественной силой общественного развития, когда они выражают реальные общественные потребности, интересы прогрессивных классов, в особенности интересы масс. Этот вывод углубляет, конкретизирует положение о превращении теории в материальную силу, высказанное Марксом в «Deutsch-Franzosische Jahrbucher».

Младогегельянцы сетовали по поводу «неудачи» социальных движений предшествующей истории, считая главной причиной «неудачи» участие в них народных масс. Маркс и Энгельс, напротив, разъясняют, что «деятельность действительного человечества есть не что иное, как деятельность массы человеческих индивидуумов» (1, 2; 93). И если широкие народные массы до сих пор недостаточно участвовали в общественно-политических движениях, значит, эти движения, во всяком случае непосредственно, выражали чуждые им общественные интересы и потребности. Развитие материального производства

371

с необходимостью выдвигает массы на авансцену истории; массы начинают осознавать, что их интересы противоположны интересам господствующего меньшинства; они все более сознательно, решительно включаются в общественно-исторический процесс. Это обобщение исторического опыта Маркс и Энгельс формулируют следующим образом: «Вместе с основательностью исторического действия будет, следовательно, расти и объем массы, делом которой оно является» (там же, 90). Значит, народные массы — главная движущая сила общественного прогресса, ускорение которого связано с возрастанием роли народных масс в развитии общества. Этот теоретический вывод — научное открытие одной из объективных закономерностей всемирной истории.

Таким образом, Маркс и Энгельс показывают, что младогегельянская концепция «духа» и «массы» находится в очевидном противоречии с основными тенденциями общественно-исторического процесса. Столь же несостоятельно и младогегельянское понимание прогресса, который эти спекулятивные философы называют абсолютным, игнорируя тем самым его историческую определенность, противоречивость, классово ограниченное содержание. И в этом вопросе, как и в ряде других, обнаруживается, что спекулятивный идеализм не способен преодолеть метафизический способ мышления. Противопоставляя младогегельянцам выдающихся представителей утопического социализма, Маркс и Энгельс отмечают, что эти мыслители уже видели антагонистический характер прогресса в частнособственническом обществе. Они понимали, что «всякий прогресс духа был до сих пор прогрессом в ущерб массе человечества, которая попадала во все более и более бесчеловечное положение» (1, 2; 92). Это открытие составляет одну из важнейших посылок утопического социализма. Социалисты-утописты догадывались «о существовании основного порока цивилизованного мира; они подвергли поэтому действительные основы современного общества беспощадной критике. Этой коммунистической критике с самого же начала соответствовало на практике движение широкой массы, в ущерб которой происходило до сих пор историческое развитие» (там же).

Развитие духовной культуры в ущерб массе населения, противоположность между умственным и физическим трудом, невежество масс и т. п. — все эти исторически преходящие особенности общественного развития

372

возводились младогегельянцами в абсолютный закон. Несмотря на свой сверхкритицизм, младогегельянцы считали антагонистические противоречия чем-то естественным, обусловленным субстанциальной природой народа *. Этому консервативному толкованию антагонистического характера прогресса Маркс и Энгельс противопоставляют коммунистическую критику капиталистического строя, указывающую пути уничтожения антагонистических общественных отношений, которые вопреки убеждениям «критической критики» отнюдь не являются единственно возможными. Освободительное движение пролетариата с необходимостью ведет к такому общественному устройству, при котором антагонизм уже не будет законом социального прогресса. Это свидетельствует о гуманистическом характере борьбы пролетариата против буржуазии. «Нужно быть знакомым, — пишут Маркс и Энгельс, — с тягой к науке, с жаждой знания, с нравственной энергией и неутомимым стремлением к саморазвитию у французских и английских рабочих, чтобы составить себе представление о человеческом благородстве этого движения» (1, 2; 92).

Враждебность «критической критики» народным массам особенно ярко проявляется в ее оценке положения и роли рабочего класса. Если французские социалисты утверждают, что рабочие создают все, но не имеют ни прав, ни собственности, то младогегельянцы полагают, что рабочие не создают ничего, ибо акт создания, творения, творчества есть по самой своей природе духовный акт. Рабочие же, утверждают младогегельянцы, создают

* Маркс и Энгельс показывают, что антагонистический характер социального прогресса обусловлен отчуждением труда: «Врагами прогресса, вне массы, являются как раз получившие самостоятельное существование, наделенные собственной жизнью продукты самоунижения, самоотвержения и самоотчуждения массы. Поэтому масса, восставая против самостоятельно существующих продуктов ее самоунижения, восстает тем самым против своего собственного недостатка, подобно тому как человек, выступая против существования бога, тем самым выступает против своей собственной религиозности. Но так как эти практические результаты самоотчуждения массы существуют в действительном мире внешним образом, то масса вынуждена бороться с ними также и внешним образом. Она отнюдь не может считать эти продукты своего самоотчуждения только идеальными фантасмагориями, простыми отчуждениями самосознания, и не может желать уничтожить материальное отчуждение при помощи чисто внутреннего спиритуалистического действия» (1, 2; 90).

373

лишь единичное, чувственное, рассчитанное на удовлетворение материальных потребностей. Маркс и Энгельс приводят следующее сногсшибательное утверждение Эдгара Бауэра: «Чтобы все создавать, требуется некое более сильное сознание, чем рабочее сознание... Рабочий не делает ничего, поэтому он ничего и не имеет; не делает же он ничего потому, что его работа всегда остается чем-то единичным, рассчитана на удовлетворение его собственнейшей потребности и является будничной работой» (1, 2; 20). Таким образом, младогегельянцы идут еще дальше вульгарных экономистов, которые не отрицали производительного характера труда рабочих, но утверждали, что пролетарии получают в форме заработной платы цену их труда. «Критические критики» пытаются доказать, что пролетарии получают заработную плату лишь за то, что они помогают капиталистам. Отвергая уже установленную буржуазной экономической наукой истину о противоположности прибыли и заработной платы (противоположности интересов основных классов капиталистического общества), младогегельянцы возвещали, что пролетарии и буржуа составляют одну «фабричную партию», осуждая чартистское движение, это, по словам Маркса и Энгельса, «политическое выражение общественного мнения рабочих» (там же; 16).

Утверждая, что рабочие и капиталисты составляют одну партию, младогегельянцы объявляют заблуждение)» борьбу пролетариата против своего классового врага. Разрешение противоречий между трудом и капиталом провозглашается делом самосознания, и оно совершается поэтому лишь в границах последнего. Абсолютная критика, иронически замечают основоположники марксизма, «научилась из «Феноменологии» Гегеля, по крайней мере, одному искусству — превращать реальные, объективные, вне меня существующие цепи в исключительно идеальные, исключительно субъективные, исключительно во мне существующие цепи и поэтому все внешние, чувственные битвы превращать в битвы чистых идей» (1, 2; 90). При всей своей экстравагантности «критическая критика» оказывается в конечном счете одной из разновидностей идеалистического понимания истории. Последнее берет за исходный пункт сознание людей, их чувства и разум, считает события, совершающиеся в истории человечества, и все человеческие установления следствием разума или неразумия, знания или невежества, эгоизма, честолюбия

374

или других аффектов, не замечая складывающихся независимо от сознания людей объективных общественных отношений, фундаментальных экономических фактов, которые обусловливают эти вторичные, духовные побудительные мотивы. Младогегельянство лишь истолковывает на спекулятивный лад это натуралистическое и, разумеется, идеалистическое воззрение на общественно-исторический процесс. Именно поэтому критика младогегельянства есть вместе с тем критика идеалистического понимания истории вообще.

Маркс и Энгельс противопоставляют идеалистическому толкованию противоположности между пролетариатом и буржуазией материалистическое воззрение, совпадающее, как подчеркивают они, с убеждением сознательных рабочих, которые «не думают, что можно «чистым мышлением», при помощи одних только рассуждений, избавиться от своих хозяев и от своего собственного практического унижения. Они очень болезненно ощущают различие между бытием и мышлением, между сознанием и жизнью. Они знают, что собственность, капитал, деньги, наемный труд и тому подобное представляют собой далеко не призраки воображения, а весьма практические, весьма конкретные продукты самоотчуждения рабочих и что поэтому они должны быть упразднены тоже практическим и конкретным образом для того, чтобы человек мог стать человеком не только в мышлении, в сознании, но и в массовом бытии, в жизни» (1, 2; 58). Это положение раскрывает единство пролетарской партийности и материалистического понимания истории: интересы классовой борьбы пролетариата требуют последовательного проведения принципов исторического материализма.

Младогегельянцы отнюдь не считали себя идеологами буржуазии: некоторые из них называли себя даже социалистами, правда «критическими» в отличие от «вульгарных», «практических» социалистов в Англии и Франции. Но полемика этих «критических» социалистов с социалистами «практическими» по сути дела представляла собой выступление против освободительного движения рабочего класса. Отсюда понятны их нападки на Маркса и Энгельса за их «преклонение» перед пролетариатом, попытки изобразить научное положение о социалистической миссии пролетариата в виде теологической догмы, борьба против которой провозглашается священной обязанностью «критической критики». В ответ на эти нападки Маркс

375

и Энгельс пишут: «Если социалистические писатели признают за пролетариатом эту всемирно-историческую роль, то это никоим образом не происходит от того, что они, как уверяет нас критическая критика, считают пролетариев богами. Скорее наоборот. Так как в оформившемся пролетариате практически закончено отвлечение от всего человеческого, даже от видимости человеческого; так как в жизненных условиях пролетариата все жизненные условия современного общества достигли высшей точки бесчеловечности; так как в пролетариате человек потерял самого себя, однако вместе с тем не только обрел теоретическое сознание этой потери, но и непосредственно вынужден к возмущению против этой бесчеловечности велением неотвратимой, не поддающейся уже никакому прикрашиванию, абсолютно властной нужды, этого практического выражения необходимости, — то ввиду всего этого пролетариат может и должен сам себя освободить» (1; 2;

39—40). Но в отличие от эксплуатируемых классов предшествующих эпох, которые в лучшем случае могли освободить лишь самих себя, пролетариат, уничтожая капиталистические отношения, решает тем самым общечеловеческую задачу. Это происходит в силу объективной необходимости, обусловленной уровнем общественного развития и положением рабочего класса в буржуазном обществе. Этот класс «не может освободить себя, не уничтожив своих собственных жизненных условий. Он не может уничтожить своих собственных жизненных условий, нe уничтожив всех бесчеловечных жизненных условий современного общества, сконцентрированных в его собственном положении» (там же; 40).

Здесь, как и во многих других местах «Святого семейства», основные идеи научного социализма выражены в терминах антропологического материализма. Социальное положение пролетариата определяется как завершенное отчуждение от всего человеческого, а социалистическое преобразование общества — как восстановление подлинно человеческих отношений. В 1845 г. у Маркса и Энгельса не было еще учения об общественно-экономических формациях, согласно которому различные типы производственных отношений — закономерные фазы процесса развития общества. Поэтому капиталистические общественные отношения рассматриваются преимущественно как извращенные, чуждые человеку, а не как соответствующие определенному уровню развития производи-

376

тельных сил общества *. И все же, несмотря на известную неразработанность общей концепции социального развития, Маркс и Энгельс, раскрывая всемирно-историческое значение освободительного движения пролетариата, научно формулируют идею объективной необходимости социализма, идею о неразрывной связи социального освобождения пролетариата с освобождением всего общества от господства стихийных сил общественного развития над людьми. При этом они в противовес утопическому социализму доказывают, что пролетариат сам освободит себя.

Пролетариат есть внутренне присущее буржуазному обществу отрицание его экономической основы — частной собственности. Это отрицание, которое непосредственно проявляется в том, что пролетариат есть класс, лишенный частной собственности, обусловливает его социалистическую миссию. Пролетариат «не напрасно проходит суровую, но закаляющую школу труда. Дело не в том, в чем в данный момент видит свою цель тот или иной пролетарий или даже весь пролетариат. Дело в том, что такое пролетариат на самом деле и что он, сообразно этому своему бытию, исторически вынужден будет делать. Его цель и его историческое дело самым ясным и непреложным образом предуказываются его собственным жизненным положением, равно как и всей организацией современного буржуазного общества» (1, 2; 40). Этот важнейший теоретический вывод подкрепляется ссылками на исторический опыт наиболее развитых капиталистических

* В 1846 г. в «Немецкой идеологии» Маркс и Энгельс отказываются от этой точки зрения и подвергают критике тех мелкобуржуазных социалистов, которые утверждают, что реальный человек, поскольку он ведет отчужденное существование, не есть человек. Эти теоретики «объявили людей нечеловечными не потому, что последние не соответствовали понятию человека, а потому, что понятие человека у этих людей не соответствовало истинному понятию человека, или потому, что у них не было истинного сознания о человеке» (1, 3; 431). В другом месте той же работы основоположники марксизма указывают: «Положительное выражение «человеческий» соответствует определенным, господствующим на известной ступени развития производства отношениям и обусловленному ими способу удовлетворения потребностей, — подобно тому как отрицательное выражение «нечеловеческий» соответствует попыткам подвергнуть отрицанию внутри существующего способа производства эти господствующие отношения... попыткам, которые ежедневно всё вновь порождаются этой же самой ступенью производства» (там же, 433— 434).

377

стран: «Нет надобности распространяться здесь о том, что значительная часть английского и французского пролетариата уже сознаёт свою историческую задачу и постоянно работает над тем, чтобы довести это сознание до полной ясности» (там же). Сравнение этих положений Маркса и Энгельса с соответствующими высказываниями в статьях, опубликованных ими в «Deutsch-Franzosische Jahrbucher», показывает, как в ходе формирования марксизма развивается и конкретизируется (на основе исторического материализма) научное понимание исторической роли рабочего класса. В этой связи В. И. Ленин подчеркивает, что в «Святом семействе» мы видим «почти. уже сложившийся взгляд Маркса на революционную роль пролетариата» (4, 29; 11). Если «критические критики» рассматривают классовые противоположности sub specie aeternitatis, объявляя противоречие между трудом и капиталом преодоленным в лоне спекулятивного самосознания, то Маркс и Энгельс, отвергая идею примирения противоположных классов, теоретически обосновывают объективную необходимость борьбы пролетариата против буржуазии.

Маркс и Энгельс пишут: «Пролетариат и богатство — это противоположности. Как таковые, они образуют некоторое единое целое. Они оба порождены миром частной собственности. Весь вопрос в том, какое определенное положение каждый из этих двух элементов занимает внутри противоположности. Недостаточно объявить их двумя сторонами единого целого» (1, 2; 38). Этот тезис непосредственно направлен против гегелевского (и младогегельянского) толкования единства противоположностей как чисто коррелятивного, «рефлективного» отношения, которое в конечном счете оказывается их тождеством. Противоположности, с точки зрения Маркса и Энгельса, играют различную роль в той конкретной системе, структуру которой образует их взаимоотношение. Недостаточно, следовательно, рассматривать противоположности просто как две стороны единого целого, необходим конкретный анализ противоположностей и их отношения друг к другу. Поскольку Маркс и Энгельс ставят проблему противоположностей в связи с исследованием антагонистического отношения пролетариат — буржуазия, они вскрывают специфическую диалектику противоположностей внутри данного экономического отношения. Эти противоположности выполняют различные функции, они не

378

превращаются друг в друга, не меняются местами, борьба между ними с необходимостью ведет к уничтожению одной стороны и коренному изменению другой^ Значит ли это, что Маркс и Энгельс вообще отвергают положение о тождестве противоположностей, об их превращении друг в друга? Конечно, нет! Основоположники марксизма лишь выдвигают на первый план (и это прежде всего определяется предметом исследования — речь идет о социальных катаклизмах капиталистического строя) вопрос о борьбе противоположностей, об антагонистическом противоречии, о взаимоотношении между консервативной (положительной) и революционной (отрицательной) сторонами противоречия: «Частная собственность как частная собственность, как богатство, вынуждена сохранять свое собственное существование, а тем самым и существование своей противоположности — пролетариата. Это — положительная сторона антагонизма, удовлетворенная в себе самой частная собственность.

Напротив, пролетариат как пролетариат вынужден упразднить самого себя, а тем самым и обусловливающую его противоположность — частную собственность, — делающую его пролетариатом. Это — отрицательная сторона антагонизма, его беспокойство внутри него самого, упраздненная и упраздняющая себя частная собственность» (1,2; 38—39).

Противоположность между революционной и консервативной сторонами антагонистического противоречия не исключает, конечно, их взаимной обусловленности и даже момента тождества между ними. Такое понимание проблемы представляет собой существенный шаг вперед по сравнению с той постановкой вопроса, которая превалировала в рукописи Маркса «К критике гегелевской философии права». Материалистически перерабатывая диалектику Гегеля, Маркс и Энгельс показывают, что тождество является реальным моментом противоречия — отношения взаимоисключающих, но вместе с тем и обусловливающих друг друга противоположностей. На конкретном фактическом материале они раскрывают связь тождества и различия, противоречивый характер тождества: «Имущий класс и класс пролетариата представляют одно и то же человеческое самоотчуждение. Но первый класс чувствует себя в этом самоотчуждении удовлетворенным и утвержденным, воспринимает отчуждение как свидетельство своего собственного могущества и обладает в нем

379

видимостью человеческого существования. Второй же класс чувствует себя в этом отчуждении уничтоженным, видит в нем свое бессилие и действительность нечеловеческого существования. Класс этот, употребляя выражение Гегеля, есть в рамках отверженности возмущение против этой отверженности, возмущение, которое в этом классе необходимо вызывается противоречием между его человеческой природой и его жизненным положением, являющимся откровенным, решительным и всеобъемлющим отрицанием этой самой природы.

Таким образом, в пределах всего антагонизма частный собственник представляет собой консервативную сторону, пролетарий — разрушительную. От первого исходит действие, направленное на сохранение антагонизма, от второго — действие, направленное на его уничтожение» (1,2; 39). Стоит подчеркнуть, что Маркс и Энгельс принципиально разграничивают два типа «человеческого отчуждения» — отчужденное бытие буржуазии и отчужденный труд пролетариата. Значение такого разграничения, наметившегося уже в «Экономическо-философских рукописях 1844 года», особенно велико для преодоления абстрактно-гуманистической (в частности, фейербаховской) постановки вопроса об отчуждении человеческой сущности вообще.

Взаимообусловленность противоположностей и их различная роль в этом объективном (в данном случае социальном) взаимоотношении проливает свет на природ^ исторической необходимости, которая отличается от природной необходимости, поскольку она имманентна человеческим действиям. Буржуазия стремится к сохранению частной собственности, пролетариат — к ее уничтожению. Характер деятельности и борьбы каждого из этих классов определяется существованием и всей деятельностью противоположной стороны. Таким образом, объективная закономерность, которой подчинено развитие буржуазного общества, не есть нечто извне противостоящее общественным отношениям. Она обусловлена взаимодействием, взаимозависимостью этих противоположных сторон, классов, борьбой между ними, которая отнюдь не представляет собой дело свободного выбора, а имеет объективную экономическую основу, создаваемую людьми на протяжении жизни многих поколений. Следовательно, историческая необходимость, внутренне присущая общественному развитию, неотделима от свойственных ему основных про-

380

тиворечий. Эта необходимость воплощает в себе и объективные предпосылки человеческой деятельности, созданные предшествующими поколениями людей, и сознательную деятельность различных социальных групп и классов на данном этапе развития общества.

Однако отношение противоположностей не исчерпывается их противоположно направленным (но взаимообусловленным) действием. Их взаимная обусловленность находит свое необходимое выражение в действии каждой стороны. Так, пролетариат, ведущий борьбу с капиталом с целью его уничтожения, в то же время в силу своего положения в буржуазном обществе постоянно воспроизводит (как правило, в расширенном виде) капиталистические отношения. То же относится и к буржуазии, которая своей деятельностью порождает разрушающие ее социальные силы, подрывая тем самым основы своего экономического и политического господства. Раскрывая это диалектическое взаимоотношение между сознательной деятельностью людей и ее результатами, взаимоотношение, без понимания которого принципиально невозможно уяснить специфическую природу социальных закономерностей, основоположники марксизма утверждают, что «частная собственность в своем экономическом движении сама толкает себя к своему собственному упразднению, но она делает это только путем не зависящего от нее, бессознательного, против ее воли происходящего и природой самого объекта обусловленного развития, только путем порождения пролетариата как пролетариата, — этой нищеты, сознающей свою духовную и физическую нищету, этой обесчеловеченности, сознающей свою обесчеловеченность и потому самое себя упраздняющей» (1, 2; 39). Это значит, что не только освободительное движение пролетариата, но и объективные последствия сознательной деятельности самой буржуазии независимо от воли этого класса и даже вопреки ей ведут к образованию материальных предпосылок социализма в недрах капиталистического строя. Но если объективные результаты сознательной деятельности рабочего класса совпадают с теми целями, которые ставит перед собой этот класс, то между целями и конечными результатами деятельности капиталистов существует глубокое противоречие. Это происходит потому, что освободительная борьба рабочего класса находится в соответствии с объективными закономерностями развития капитализма, между тем как

381

стремление буржуазии увековечить свое господство противоречит этим закономерностям. Неизбежным итогом всего этого исторического процесса, взаимодействия между сознательными действиями различных классов и стихийным ходом событий, который опять-таки находится в определенном отноше