Свобода и ее необходимое проявление в печати.

Идеальное и материальное, сущность и явление.

Природа государства и его отношение к частным интересам.

Проблема объективной закономерности

Необходимым выражением самосознания и внутренне присущей ему интеллектуальной свободы, образующей, по Марксу, основу всякой свободы, является печать и именно свободная народная печать. Следовательно, проблема свободы печати не какой-то частный вопрос: речь идет о сущности народного духа и человека вообще. Ни одно животное, а тем более разумное существо не появляется на свет в цепях. Это значит, как пишет Маркс, что свобода есть «родовая сущность всего духовного бытия», в силу чего «человечески хорошим может быть лишь то, что является осуществлением свободы» (1, 1; 59). Опасность, угрожающая каждому человеку, заключается в утрате им самого себя. Отсутствие свободы печати и представляет собой поэтому смертельную опасность для человека. Свобода, стало быть, не есть особое свойство или особое право человека. К свободе «относится не только то, чем я живу, но также и то, как я живу, не только тот факт, что я осуществляю свободу, но и тот факт, что я делаю это сво-

150

бодно. В противном случае архитектор отличался бы от бобра лишь тем, что бобр — это архитектор, покрытый шкурой, а архитектор — это бобр, не имеющий шкуры» (там же, 68).

Диалектически разграничивая свободу и произвол, отвергая упрощенное понимание свободы как деятельности, независимой от необходимости, Маркс определяет свободу как закономерное выражение всеобщего, существенного, поскольку она носит духовный (разумный) характер, в то время как произвол (отдельного индивида, социальной группы или государственного учреждения) есть проявление субъективизма, эгоизма, ограниченности. Противоположность между всеобщим, разумным, объективным, с одной стороны, и единичным, субъективным — с другой, находит свое выражение в противоречии между свободой (осознанной необходимостью) и противодействующим необходимости произволом. Всякое ограничение действительной (необходимой) свободы есть произвол. Каждый раз, когда под вопрос ставится та или иная свобода, возникает угроза свободе вообще.

Печать, согласно определению Маркса, наиболее общий для индивидов способ раскрытия их духовного бытия. Следовательно, она должна быть свободной, ибо только свободная печать есть аутентичное выражение народного духа, в то время как несвободная печать — «это бесхарактерное уродство несвободы, это — цивилизованное чудовище, надушенный урод» (1, 1; 58). Свобода печати вытекает из ее сущности. «Сущность свободной печати — это мужественная, разумная, нравственная сущность свободы» (там же). Поэтому печать может выполнить свое назначение лишь в том случае, если ее не сковывают цензурными рогатками, если за ней, как говорит Маркс, признают, что она имеет свои внутренние законы, которых ее нельзя лишать. Неразумны попытки приписывать что-либо печати извне, игнорируя необходимость ее собственного развития. Только благодаря самостоятельному развитию печать обретает способность гармонически объединять все истинные моменты народного духа.

Реакционеры, выступавшие в ландтаге против свободы печати, всячески ограничивали круг вопросов, которые могут быть предметом свободного обсуждения. Между тем, разъясняет Маркс, лишь благодаря своему все более расширяющемуся кругозору печать становится могучим рычагом культуры и духовного образования. В ответ па

151

разглагольствования о пагубности свободы печати, которой-де неизбежно свойственны серьезные недостатки, Маркс разъясняет, что нелепо требовать от реальных жизненных учреждений совершенства. «Свобода печати, подобно врачу, не обещает совершенства ни человеку, ни народу. Она сама не является совершенством. Довольно пошлая манера — поносить какое-либо благо за то, что оно — определенное благо, а не совокупность всех благ сразу, что оно — именно это благо, а не какое-либо другое. Конечно, если бы свобода печати представляла собой всё и вся, она сделала бы излишними все остальные функции народа и даже самый народ» (1, 1; 41—42).

Главное в этих положениях Маркса — решительное настаивание на том, что пресса должна служить народу, быть рупором народным. «Свободная печать — это зоркое око народного духа, воплощенное доверие народа к самому себе... Свободная печать — это откровенная исповедь народа перед самим собой, а чистосердечное признание, как известно, спасительно. Она — духовное зеркало, в котором народ видит самого себя, а самопознание есть первое условие мудрости. Она — дух государства, который доставляется в каждую хижину с меньшими издержками, чем материальное сродство освещения. Она всестороння, вездесуща, всеведуща. Она — идеальный мир, который непрерывно бьет ключом из реальной действительности и в виде все возрастающего богатства духа обратно вливается в нее животворящим потоком» (1, 1; 65—66) *. Хотя Маркс и говорит здесь о действительности, из которой выступает на поверхность идеальное, это положение, во всяком случае непосредственно, еще далеко от материализма. Здесь имеется, собственно, в виду лишь то, что идеальный мир внутренне присущ реальной действительности, идеальное имманентно реальному.

* В другом месте, в статье «Запрещение «Leipziger Allgemeine Zeitung»», Маркс характеризует значение демократической прессы: «Как и сама жизнь, пресса находится всегда в становлении, и ничто в ней никогда не закончено. Она живет в народе и честно делит с ним его надежды и тревоги, его любовь и ненависть, его радости и горести. То, что она, в надежде и тревоге, подслушивает у жизни, она возвещает потом во всеуслышание, она произносит над этим свой приговор — резко, страстно, односторонне, как подсказывают ей в данный момент взволнованные чувства и мысли. То ошибочное, что заключается сегодня в сообщаемых ею фактах или высказываемых ею суждениях, завтра будет ею же самой опровергнуто» (1, 1; 1С6).

152

Характерной особенностью приведенных положений Маркса является, далее, то, что они, с одной стороны, определяют сущность самосознания, свободы, печати, как таковых, безотносительно к конкретным социальным условиям, а с другой стороны, в них констатируется, что эмпирическое бытие и свободы, и печати, т. е. их существование в определенных условиях, противоречит их сущности. Маркс подчеркивает, таким образом, противоречие между идеальной сущностью права, закона, государственной власти и их эмпирическим существованием. Чем вызвано это противоречие? Оно не вытекает из сущности, оно обусловлено эмпирическими условиями существования печати, права, государства. Но в таком случае сущность не определяет существования? А если это так, то эмпирическое независимо от идеального, или же идеальное не есть сущность эмпирического *. Все эти вопросы неизбежно встают перед Марксом, и именно в этой связи намечается его переход к материализму и коммунизму.

Тезис о противоречии между сущностью права, закона, государе гва и их эмпирическим существованием составляет теоретическую основу Марксовой революционно-демократической критики существующих общественных отношений. Отсюда же вытекает политическое требование преобразовать существующие социальные институты со-

* В статье «Проект закона о разводе» Маркс следующим образом характеризует отношение между идеальной сущностью и эмпирическим явлением, которое, согласно идеалистическим представлениям, обусловлено этой сущностью: «Все нравственные отношения нерасторжимы по своему понятию, как легко убедиться, если предположить их истинность. Истинное государство, истинный брак, истинная дружба нерушимы, но никакое государство, никакой брак, никакая дружба не соответствуют полностью своему понятию... Подобно тому как в природе распад и смерть наступают сами собой там, где какое-нибудь существование совершенно перестало соответствовать своему назначению; подобно тому как мировая история решает вопрос, не отклонилось ли какое-нибудь государство от идеи государства настолько, что оно не заслуживает дальнейшего сохранения, — точно так же и государство решает, при каких условиях существующий брак перестал быть браком» (1, 1; 163). В этом положении наряду с общей идеей особенно важен тезис, что государство, существенно отклонившееся от своего понятия, осуждено на уничтожение. Но не есть ли такое понятие сущности государства, брака и т. д. восстановление принципа идеального долженствования? На наш взгляд, это существенно иная, хотя и в пределах идеалистического мировоззрения, точка зрения, указывающая на то, что есть, а не просто на то, что должно быть.

153

ответственно их разумной сущности, извращенной господством своекорыстных интересов. Таким образом, понятие извращенной реальности, о которой уже шла речь выше, конкретизируется: господство своекорыстных интересов определенных социальных групп. Противоречие между сущностью и существованием оказывается в конечном счете противоречием внутри самой сущности. Но можно ли в таком случае считать эту сущность идеальной? Не есть ли она скорее лишь мысленная сущность, абстракция, в лучшем случае идеал определенной общественной группы, противостоящей эмпирически констатируемым интересам других общественных групп? Не является ли конфликт между идеальной сущностью и эмпирическим существованием лишь выражением противоречия между идеалистическим пониманием общественной жизни и реальными фактами? Маркс еще не ставит прямо этих вопросов, однако рассмотрение указанного противоречия между идеальным и реальным неизбежно ведет к их постановке.

В статье, посвященной дебатам рейнского ландтага по вопросу о свободе печати, Маркс, как уже указывалось выше, вскрывает стоящие за этими прениями интересы различных сословий. «Дебаты дают нам полемику княжеского сословия против свободы печати, полемику дворянского сословия, полемику городского сословия, так что здесь полемизируют не отдельные лица, а сословия. Какое зеркало могло бы вернее отразить внутренний характер ландтага, чем дебаты о печати?» (1, 1; 36). Для Маркса очевидно, что точка зрения и аргументация участников прений о свободе печати отражают материальные интересы определенных, в большей или меньшей мере враждебных друг другу общественных групп. Интересы господствующих сословий он определяет как своекорыстные. Так, представители княжеского и дворянского сословий выступают не против свободы вообще, а против свободы для народа. Ссылаясь на Вольтера, который утверждал, что рассуждения о свободах предполагают привилегии, Маркс подчеркивает: никто не борется против свободы вообще, речь всегда идет о борьбе против свободы других лиц. «Вопрос не в том, должна ли существовать свобода печати, — она всегда существует. Вопрос в том, составляет ли свобода печати привилегию отдельных лиц или же она есть привилегия человеческого духа» (там же, 55). Свобода, по Марксу, не должна быть привилегией, исклю-

154

чительным правом немногих, так как в пен сущность и смысл человеческой жизни. То, что депутаты ландтага в своих выступлениях отстаивают лишь интересы представляемых ими сословий, означает, с точки зрения Маркса, что они вступают в противоречие с имманентным разумом действительности. Правда, представитель крестьянского сословия в отличие от княжеских, дворянских, буржуазных депутатов ландтага отстаивает всеобщие интересы.

Присоединяясь к позиции представителя крестьянского сословия, Маркс еще не считает, что сознание людей с необходимостью отражает их общественное бытие. Он осуждает представителей княжеского, дворянского и городского (буржуазного) сословий, заявляя, что они отстаивают частные интересы. Маркс требует, чтобы политические позиции депутатов определялись не частными, материальными интересами, а пониманием интересов всего общества. Именно в этом, по мысли Маркса, незаменимое значение свободной печати, поскольку она «превращает материальную борьбу в борьбу идейную, борьбу плоти и крови — в борьбу духовную, борьбу потребностей, страстей, эмпирии — в борьбу теории, разума, формы» (2; 221). Это, конечно, идеалистическая точка зрения. И все же, констатируя фактическое положение дела, Маркс подходит к материализму, к пониманию закономерной обусловленности общественного сознания общественным бытием.

Еще более ярко материалистическая тенденция обнаруживается в статье Маркса о дебатах, посвященных законопроекту о краже леса. Этот законопроект отражает своекорыстные интересы. Между тем «закон является сознательным выражением народной воли» (1, 1; 163), из чего следует вывод о неправомерности любого закона, противоречащего интересам народа. Истинное законодательство имеет своей основой духовную, нравственную необходимость, высшее выражение которой — государство.

Однако идеалистическая концепция государства вступает в конфликт с фактом подавления народа государственной властью. Это имеет для Маркса фундаментальное значение, ибо для него философская теория не самоцель, а средство для объяснения фактов, которые говорят, что «лесовладелец затыкает рот законодателю» (1, 1;120), т. е. частная собственность, частные интересы противостоят идеальной сущности законодательства и государства, если таковая вообще существует. «Все органы госу-

155

дарства, — пишет Маркс, — становятся ушами, глазами, руками, ногами, посредством которых интерес лесовла-дельца подслушивает, высматривает, оценивает, охраняет, хватает, бегает» (там же, 142). Что же в таком случае представляет собой государство вообще и прусское государство в частности?

Гегель учил, что «государство есть божественная идея как она существует на земле» (9, VIII; 38). Отвергая обожествление государственной власти со всеми вытекающими из него консервативными выводами, Маркс ставит задачу «превратить государство из таинственного жреческого дела в ясное, всем доступное и всех касающееся мирское дело, заставить государство войти в плоть и кровь его граждан» (1, 1; 172). Эта постановка вопроса о сущности и назначении государства является развитием идей великих просветителей XVII—XVIII вв., которые, исходя из теории естественного права, разоблачали феодальную теологическую концепцию государства. Но в отличие от большинства просветителей Маркс, так же как и Ж.-Ж. Руссо, полагает, что государство не только дело рук человеческих, имеющее своим назначением общее благо; истинная сущность государства — народовластие, в силу чего она не может осуществляться антидемократическими средствами.

Революционно-демократическая концепция государства, противопоставляемая его абсолютизации, сочетается в воззрениях Маркса с гегелевским представлением о государстве как воплощении разума, свободы, нравственности — представлением, которое он считает выдающимся достижением философии нового времени. «В истинном государстве, — говорит Маркс, — нет места такой земельной собственности, такой промышленности, такой материальной сфере, которые, в этом своем качестве грубых материальных элементов, вступают в соглашение с государством; в нем существуют только духовные силы; и только в своем государственном воскресении, в своем политическом возрождении естественные силы получают право голоса в государстве. Государство пронизывает всю природу духовными нитями, и в каждой точке его с необходимостью обнаруживается, что господствующим началом является не материя, а форма, не природа вне государства, а природа государства, не лишенный свободы предмет, а свободный человек» (2; 236). Гегелевское понимание государства как разумного нравственного орга-

156

низма наполняется революционно-демократическим содержанием. Понятие истинного государства (государства, соответствующего своей идеальной сущности) становится теоретической предпосылкой для критики существующего в Пруссии государства, которое явно не соответствует понятию истинного государства, поскольку в нем политически господствуют собственники. Исходя из этого понятия, Маркс приходит к выводу, что «государство, которое не является осуществлением разумной свободы, есть плохое государство» (1, 1; 111).

Маркс еще не сознает того, что в любом обществе, состоящем из противоположных классов, государство представляет собой политическое господство того класса, которому принадлежат основные средства производства. Власть собственников представляется Марксу извращением сущности государства, так как «частная собственность не в состоянии подняться до государственной точки зрения» (1, 1; 137), а убогая душа частного интереса не может проникнуться государственной идеей. Частный интерес стремится низвести государство до уровня своего орудия. «Если государство хотя бы в одном отношении опускается до того, что действует сообразно характеру частной собственности, вместо того чтобы действовать сообразно своему собственному характеру, — то отсюда непосредственно следует вывод, что оно должно приспособить выбор своих средств к узким рамкам частной собственности» (там же).

Для лучшего уяснения взгляда Маркса на государство и его отношение к сфере частных интересов необходимо подчеркнуть, что одна из главных идей гегелевской философии права — это идея противоположности государства и гражданского общества, охватывающего область экономической жизни и частных интересов вообще. Было бы ошибкой отождествлять точку зрения Маркса в данном вопросе с гегелевской концепцией, хотя связь между ними бесспорно имеется.

В гегелевском противопоставлении государства гражданскому обществу определяющую роль играет представление, согласно которому гражданское общество есть отчужденное и, следовательно, неподлинное бытие государства. Маркс же отнюдь не считает производство, торговлю и т. п. низшей сферой человеческой деятельности. Он противопоставляет государство не хозяйственной жизни народа, а частным интересам, интересам господствующих

157

имущих классов. Правда, гегелевская концепция государства связана с понятием народного духа, относительно которого Гегель нередко высказывал взаимоисключающие суждения. В одних случаях народ характеризовался как «абсолютная власть на земле», в других — как «бесформенная масса», действия которой «стихийны, неразумны, дики и ужасны». Эта непоследовательность Гегеля отражала классовую позицию буржуазии, в особенности же немецкой буржуазии того времени.

В противоположность Гегелю Маркс революционно-демократически оценивал роль народа в истории. Он выступает против реакционных попыток теоретически обосновать необходимость сословной структуры, разъясняя, что сторонники этого воззрения напрасно ссылаются на якобы неустранимые различия между природными элементами *. Сословные различия, подобно различию природных элементов, представляют собой, говорит Маркс, эмпирическое проявление внутренней единой основы — народного духа. «Подобно тому как природа не застывает на данных элементах и уже на низшей ступени ее жизни обнаруживается, что это различие — простой чувственный феномен, не обладающий духовной истинностью, — подобно этому и государство, это естественное духовное царство, не должно и не может искать и обнаруживать свою истинную сущность в факте чувственного явления» (2,224).

Применяя диалектику для опровержения реакционного представления о вечности сословных перегородок, Маркс высказывается и против метафизического представления о природе. Конечно, это идеалистическая диалектика, в которой идеальное единство противопоставляется чувственному различию, разделению, разъединению. Но так или иначе, диалектика служит Марксу для борьбы против тех, для которых народ — «вне некоторых произвольно выхваченных сословных различий — существует в реальном государстве лишь в качестве сырой неорганической массы» (2; 225). Еще резче революционно-демократическое отрицание сословий выражено в другом месте той

* «Даже элементы не остаются в состоянии спокойной разъединенности,— указывает Маркс.— Они непрерывно превращаются друг в друга, и уж одно это превращение образует первую ступень физической жизни земли, метеорологический процесс, тогда как в живом организме совершенно исчезает всякий след различных элементов как таковых» (2; 224).

158

же статьи «О сословных комиссиях в Пруссии»: «Не органическим разумом государства, а голой потребностью частных интересов создан сословный строй» (там же, 233). Однако сословия продолжают существовать, несмотря на то что развитие давно уже лишило их прежнего значения. Это еще одно свидетельство противоречивости общественного развития, основу которого, по мнению Маркса, составляет конфликт между развивающимся человеческим разумом и эмпирическими условиями, порожденными его предшествующей деятельностью.

Таким образом, материалистические тенденции в воззрениях Маркса в период «Рейнской газеты» выявляются при анализе материальных интересов и соответствующих им политических требований тех или иных социальных групп. Разоблачая апологию частных интересов, Маркс выдвигает понятие народовластия, которое одно только способно сделать государственную власть разумной, нравственной, руководящей силой общества. Законы, установленные в этом обществе, будут соответствовать своему понятию, ибо действительные законы «не являются репрессивными мерами против свободы, подобно тому как закон тяжести не есть репрессивная мера против движения» (1, 1; 62—63).

Весьма характерно, что государство, в котором господствуют частные интересы, Маркс называет феодальным. Он, следовательно, применяет понятие феодализма в весьма широком смысле слова. Хотя буржуазное общество и не имеет сословных перегородок, цеховой регламентации и т. п., оно, по мнению Маркса, далеко не свободно от господства частных интересов и, значит, еще не покончило с феодализмом. «Феодализм, — говорит Маркс, — в самом широком смысле этого слова представляет собой духовное животное царство, мир разделенного человечества, в противоположность такому человеческому миру, который сам создает свои различия и неравенство которого есть не что иное, как разноцветное преломление равенства» (1, 1; 125).

Итак, буржуазное общество тоже представляет собой «мир разделенного человечества». В этой связи Маркс иронически замечает: «...если в природном животном мире рабочие пчелы убивают трутней, то в духовном животном мире, наоборот, трутни убивают рабочих пчел — убивают их, изнуряя работой» (1, 1; 126). Буржуазное общество, следовательно, оказалось неспособным покончить

159

с феодализмом: оно возрождает его в новом виде. Эта точка зрения специфическим образом характеризует позицию революционного демократа, идущего дальше, чем либеральная буржуазия, в борьбе против феодализма. Маркс, как видно из приведенной цитаты, противопоставляет буржуазному обществу «человеческий мир», исключающий социальное неравенство и паразитизм. Несмотря на недостаточную определенность понятий «человеческий мир» и «мир разделенного человечества», здесь намечаются коммунистические тенденции в революционно-демократическом мировоззрении Маркса. Он еще не считает необходимым уничтожение частной собственности: речь идет лишь об уничтожении ее политических привилегий. Но, говоря об истинном государстве, Маркс отнюдь не имеет в виду передовые буржуазные государства того времени. Он не считает, что английское и французское государства соответствуют понятию государства, осуществление которого возможно лишь благодаря революции, социальная природа которой еще не выяснена Марксом.

Статьи Маркса в «Рейнской газете» свидетельствуют о непрерывном усилении материалистических тенденций. Чтобы убедиться в этом, достаточно сравнить его статью, напечатанную в октябре — начале ноября 1842 г., с его последней статьей в «Рейнской газете» (январь 1843 г.). В первой статье — о дебатах рейнского ландтага по поводу законопроекта о краже леса — аргументация носит явно идеалистический характер. Так, Маркс утверждает, что сама природа дает как бы образец противоположности между бедностью и богатством: цветущий лес — богатство природы, засохшие ветви и деревья — ее бедность. «Это, — пишет Маркс, — физическое изображение бедности и богатства. Человеческая бедность чувствует это ррд-ство и выводит из этого чувства родства свое право собственности; она считает, что если органическое богатство природы есть заранее обеспеченный удел собственника, то бедность в природе есть зависящий от случая удел нужды» (1, 1; 130). Такая аргументация, как впоследствии отмечал Маркс, свидетельствует о том, что ему еще не хватало экономических знаний.

Маркс рассматривает собираемый крестьянами валежник как неоформленную сторону собственности, качественно отличающуюся от леса как собственности владельца. По мысли Маркса, существуют предметы, которые по своей природе не образуют заранее фиксированной

160

частной собственности. Но все дело в том, что частная собственность, как и любая форма собственности, ни в малейшей мере, как впоследствии показал Маркс, не определяется естественными свойствами предметов; собственность — не предмет, не вещь, а общественное отношение, проявляющееся в вещах.

Доводы, применяемые Марксом для защиты права крестьян собирать валежник, не касаются вопроса о происхождении собственности помещиков на лес, об экспроприации земли, находившейся в общинном владении. Эти доводы носят по преимуществу юридический характер, т. е. Маркс исходит из существующей системы права, пытаясь внутри нее найти юридическое основание, закрепляющее за крестьянами традиционное право собирать валежник. Примером такой аргументации может служить утверждение, что валежник не составляет собственности лесовладельца, поскольку собственность есть нечто заранее фиксированное, измеренное, имеющее определенную стоимость; все эти определения могут быть отнесены лишь к лесу, но не к валежнику. «В то время как личность, в какие бы границы она ни была поставлена, всегда существует как целое, собственность существует всегда только в определенных границах, которые не только определимы, но уже определены, не только измеримы, но уже измерены. Стоимость есть гражданское бытие собственности, логическое выражение, в котором собственность впервые приобретает общественный смысл и способность передаваться от одного к другому» (-?,!; 124). И далее Маркс подчеркивает, что «это объективное определение», т. е. стоимость, обусловлено «природой самого предмета», т. е. его естественными свойствами.

Если лес, говорит Маркс, есть собственность лесовладельца, то валежник не есть его собственность хотя бы уже потому, что это не лес. При сборе валежника «ничего не отделяется от собственности... Порубщик леса самовольно выносит приговор над собственностью. Собиратель же валежника лишь приводит в исполнение приговор, вытекающий из самой природы собственности, ибо собственник леса владеет ведь только самим деревом, а дерево уже не владеет упавшими с него ветвями» (1, 1; 122).

Протестуя против применения категории кражи к сбору валежника крестьянами, Маркс доказывает, что

161

такое расширительное толкование вполне определенного юридического понятия стирает границы между преступлением и правом. «Народ видит наказание, но не видит преступления, и именно потому, что он видит наказание там, где нет преступления, он перестает видеть преступление там, где есть наказание» (1, 1; 122—123). Это значит, что применение права в угоду частным интересам подрывает его основу, поскольку право, по Марксу, есть необходимое выражение общих интересов всех членов общества.

Таким образом, революционный демократизм Маркса непосредственно проявляется здесь как защита права, закона против бесправия и беззакония, творимого господствующим классом помещиков. Если адвокаты княжеского и дворянского сословий разглагольствуют о священном, неприкосновенном праве частной собственности, то Маркс подчеркивает, что трудящиеся лишены этого права. Следовательно, оно не священно, не неприкосновенно, так как наличие частной собственности у одних означает отсутствие таковой у других, у массы населения. «Если, — пишет Маркс, — всякое нарушение собственности, без различия, без более конкретного определения, есть кража, то не является ли в таком случае всякая частная собственность кражей?» (1, 1; 123). Маркс разъясняет, что частная собственность выражает противоречие между имущими и неимущими: «Разве, владея своей частной собственностью, я не исключаю из владения этой собственностью всякого другого? Разве я не нарушаю тем самым его право собственности?» (там же). Таким образом, частная собственность есть причина существования неимущих слоев населения, причина узурпации государственной власти имущим меньшинством, следствием чего является извращение сущности государства и права. Маркс осмеивает либеральные представления о частной собственности как основе всеобщего благоденствия. Мы видим, что уже в этой статье, относящейся к концу 1842 г., критика феодальной собственности лесовладельцев начинает перерастать в критику (но пока еще не в отрицание) частной собственности вообще.

В рассматриваемой статье аргументация Маркса тесно связана с рассмотренным уже выше пониманием государства как родовой, разумной сущности человека, противостоящей субъективизму отдельной личности, отдельных

162

социальных групп и сословий *. С этой точки зрения законопроект, который отражает интересы меньшинства, противоположные интересам большей части общества, носит противогосударственный характер. Интересы большинства — это прежде всего интересы широких неимущих, обездоленных масс. Следовательно, государство по природе своей призвано противостоять частным интересам, которые Маркс называет мелочными, пошлыми, эгоистическими. Для частного интереса люди — враги, государство же рассматривает членов общества как свою плоть и кровь. «Государство должно видеть и в нарушителе лесных правил человека, живую частицу государства, в которой бьется кровь его сердца, солдата, который должен защищать родину, свидетеля, к голосу которого должен прислушиваться суд, члена общины, исполняющего общественные функции, главу семьи, существование которого священно, и, наконец, самое главное — гражданина государства» (1, 1; 132). Такова аргументация, характерная для первых статей Маркса в «Рейнской газете». Рассмотрим теперь последнюю опубликованную Марксом в этой газете статью — «Оправдание мозельского корреспондента». В ней подвергается критике субъективистское воззрение, согласно которому то или иное положение дел в государстве или в отдельной его части зависит главным образом от деятельности официальных лиц, на которых возложено дело управления. Маркс показывает, что такое воззрение является предрассудком, порождаемым бюрократической системой. Если Гегель видел в бюрократизме необходимый «всеобщий» элемент государства, то Маркс характеризует бюрократизм как форму «отчуждения» человека.

Критика бюрократизма занимала значительное место уже в «Заметках о новейшей прусской цензурной иструкции». В статье «Оправдание мозельского корреспондента» Маркс разоблачает бюрократическую структуру государственной власти. Закон бюрократической иерархии, говорит он, и теория, согласно которой граждане делятся на две категории — на активных граждан, которые управляют,

* Примерно такие же воззрения развивал в эти же годы Фейербах. «Государство, — писал он, — есть реализованная, развитая, раскрытая полнота человеческого существа» (51, 1; 132). И далее: «Глава государства есть представитель универсального человека» (там же). Однако Фейербах не делал из этого пони мания государства революционно-демократических выводов.

163

и пассивных, которыми управляют, — взаимно дополняют друг друга. Бюрократический иерархический принцип осуждает критику управления гражданами, не находящимися на соответствующей ступени иерархической лестницы, как нарушение установленного порядка и даже угрозу его существованию. Каждая бюрократическая инстанция подчиняется следующей, более высокой инстанции, которая имеет право требовать, указывать на недостатки, подвергать наказанию подчиненные ей инстанции и сама в свою очередь находится в таком же отношении к высшей ступени. В силу этого лица, не принадлежащие к бюрократической касте (а это и есть масса населения), лишены возможности оказывать влияние на управление не только государством в целом, но и любой отдельной его частью. Все дело управления монополизировано чиновниками.

Низшие административные власти, говорит Маркс, целиком полагаются на бюрократическое разумение вышестоящих; сами же они отвечают лишь за добросовестное выполнение полученных свыше указаний. Высшие административные власти вполне полагаются на своих подчиненных и судят об их деятельности по официальным служебным донесениям. Придерживаясь принципа, согласно которому сознательное и активное бытие государства воплощено в органах управления, всякий представитель власти рассматривает состояние общества, положение дел в любой провинции как результат деятельности определенных чиновников и учреждений, которым поручено управление данной сферой — хозяйственной, культурной и т. д. Круг замыкается, народ полностью отстраняется от участия в руководстве государством, а на почве бюрократического управления возникает субъективистское представление, будто бы состояние общества зависит от назначенных управлять им чиновников. «Чиновник думает, — пишет Маркс, — что вопрос о том, все ли обстоит благополучно в его крае, есть прежде всего вопрос о том, хорошо ли он управляет краем. Хороши ли вообще самые принципы управления и самые учреждения, — этот вопрос не входит в его компетенцию, об этом могут судить только высшие сферы, обладающие более всесторонними и более глубокими знаниями об официальной природе вещей, т. е. об их связи с государством в целом» (1, 1; 201—202). В противовес субъективистскому представлению о движущих силах общества Маркс выдвигает поло-

164

жение об объективной взаимообусловленности социальных явлений.

Обер-президент Рейнской провинции фон Шапер, выведенный из себя сообщениями мозельского корреспондента о бедственном положении крестьян-виноделов, видел в разоблачениях «Рейнской газеты» лишь нападки на его служебную деятельность по управлению провинцией. Маркс разъясняет, что причины бедственного положения мозельских крестьян несводимы к нерадивости чиновников. Они коренятся в объективных отношениях, в системе, недостатки которой не могут быть исправлены чиновничьим усердием, исполнительностью, административной активностью. Напротив, «чем усерднее и искреннее... какая-нибудь администрация стремится, — в пределах уже принятых, над ней самой властвующих принципов управления и установлений, — устранить то или иное бедствие, охватившее целый край; чем упорнее это бедствие не поддается воздействию, принимая, несмотря на хорошее управление, еще более широкие размеры, — тем сильнее, искреннее и глубже будет убеждение администрации, что недуг неисцелим, что управление, т. е. государство, ничего изменить не может, что всякое изменение должно, напротив, исходить от самих управляемых» (1, 1; 203).

Согласно бюрократической иллюзии, бедственное положение трудящихся (если чиновники хорошо выполняют свои обязанности) есть их собственная вина или нечто зависящее от случайных, например природных, обстоятельств. Всякое социальное благо имеет своим источником управление, а зло — управляемых или во всяком случае нечто лежащее вне сферы управления. Но отсюда не следует, что управляемым разрешается какая-либо инициатива, затрагивающая основы общества. Управляемые могут лишь пытаться улучшить свое положение в рамках существующей системы.