Материалистическое понимание природы и человека.

Оценка антропологического материализма Фейербаха.

Критика идеалистической диалектики Гегеля

«Экономическо-философские рукописи 1844 года» содержат обстоятельный анализ «Феноменологии духа» Гегеля и антропологического материализма Фейербаха. И хотя эта часть рукописей осталась незаконченной, она дает достаточно материала для уяснения философских воззрений Маркса этого периода.

Разрабатывая принципиально новое, диалектико-материалистическое мировоззрение, Маркс еще находится под влиянием Фейербаха *. Критически усваивая и перерабаты-

практической энергии людей, и что поэтому их разрешение отнюдь не является задачей только познания, а представляет собой действительную жизненную задачу, которую философия не могла разрешить именно потому, что она видела в ней только теоретическую задачу» (2; 594). Противоречия, которые на первый взгляд кажутся существующими лишь в теории, оказываются противоречиями практической общественной жизни, поэтому они и не могут быть разрешены одной лишь теорией. Отсюда необходимость революционной практики.

* Ошибочно поэтому утверждение О. Загорулько о том, что Маркс «непосредственно переходит от диалектического идеализма

290

вая его учение, он еще переоценивает значение фейербаховской критики гегелевской диалектики. «Фейербах — единственный мыслитель, у которого мы наблюдаем серьезное, критическое отношение к гегелевской диалектике; только он сделал подлинные открытия в этой области и вообще по-настоящему преодолел старую философию. Величие сделанного Фейербахом и скромная простота, с какой он выступает перед миром, находятся в поразительном контрасте с тем, что наблюдается в этом отношении у критики» (2; 622) *.

Общеизвестно, что Фейербах не оценил надлежащим образом диалектики Гегеля и, следовательно, не сделал подлинных открытий в этой области. Провозгласив задачу преодоления учения Гегеля и всей предшествующей философии вообще, Фейербах не решил этой задачи. Чем же объясняется столь высокая оценка роли Фейербаха? Маркс пишет: «Великий подвиг Фейербаха заключается в следующем:

1) в доказательстве того, что философия есть не что иное, как выраженная в мыслях и логически систематизированная религия, не что иное, как другая форма, другой способ существования отчуждения человеческой сущности, и что, следовательно, она также подлежит осуждению;

2) в основании истинного материализма и реальной науки, поскольку общественное отношение «человека к человеку» Фейербах также делает основным принципом теории;

3) в том, что отрицанию отрицания, заявляющему, что оно есть абсолютно положительное, он противопоставляет покоящееся на самом себе и основывающееся положительно на самом себе положительное» (2; 623).

Таким образом, Маркс, как и Фейербах, называет здесь философией идеалистическую философию. Он считает великой заслугой Фейербаха, во-первых, разоблаче-

к диалектическому материализму», минуя Фейербаха, который-де «здесь ничего не мог дать Марксу» (13; 39, 34). Даже фейербаховская теория отчуждения не оказала, по мнению О. Загорулько, влияния на Маркса (там же; 42—44). Эти выводы полностью опровергаются всем содержанием рассматриваемых рукописей.

* Напомним, что «критиками» Маркс здесь именует группу младогегельянцев во главе с Б. Бауэром, которые называли себя «критическими критиками».

291

ние идеализма как утонченного религиозного мировоззрения; во-вторых, противопоставление идеализму истинного материализма (в котором Маркс видит также начало научного понимания общества); в-третьих, критику спекулятивного понимания отрицания отрицания (с помощью которого то, что подвергается отрицанию, восстанавливается путем «снятия») и противопоставление гегельянству чувственно воспринимаемой действительности, из которой обязана исходить наука и которая не требует логического выведения *.

Конечно, и здесь исторические заслуги Фейербаха преувеличены. Но мы ясно видим, что является предметом преувеличенной оценки. Фейербах действительно доказал, что тайна спекулятивной философии — теология; он противопоставил идеалистической спекуляции материалистическое миропонимание, которое, несомненно, было шагом вперед по сравнению с материализмом XVIII в. Его критика гегелевской диалектики помогала Марксу и Энгельсу выделить ее рациональное зерно.

Хотя Фейербах не был диалектиком, нельзя упрощенно понимать его отношение к диалектике. Отвергая метод Гегеля, Фейербах стремился понять взаимосвязь явлений природы, их изменение. «У природы, — писал он, — нет ни начала ни конца. Все в ней находится во взаимодействии, все относительно, все одновременно является действием и причиной, все в ней всесторонне и взаимно...» (51, 2; 602). Правда, эта диалектическая постановка вопроса не получила у Фейербаха дальнейшего развития; он не рассматривает различных форм взаимозависимости явлений, не анализирует категорий, в которых теоретически осмысливаются, обобщаются диалектические процессы. Эти категории, занимающие столь значительное место в «Науке логики» Гегеля, не интересуют Фейербаха.

Выдающийся немецкий материалист также признает развитие природы, но и здесь он ограничивается отдель-

* Так, относительно гегелевской концепции отрицания отрицания Фейербах писал: «...тайна диалектики Гегеля сводится к тому, что он в философии отрицает теологию и снова посредством теологии отрицает философию. Начало и конец образует теология; в середине пребывает философия, как отрицание первого положения; отрицанием же отрицания является теология» (51, 1; 165).

292

ными высказываниями, оставаясь в общем чуждым диалектической концепции развития *.

Фейербах часто говорил и о значении отрицания в процессе развития, в создании нового. «Только тот имеет силу создать новое, у кого есть смелость быть абсолютно отрицательным» (51, 1; 108). Он не противопоставлял отрицания исторической преемственности и считал возможным «сохранение в форме отрицания» (там же). Такие высказывания, поскольку они не получают развития в философии Фейербаха, являются в лучшем случае лишь способными к дальнейшему развитию зародышами. Не эти ли высказывания имел в виду Маркс, называя Фейербаха диалектиком?

Следует не забывать и о том, что у Маркса в 1844 г. не могло еще быть целостного научного понимания диалектики. Фейербаховская критика гегелевской концепции отчуждения, материалистическое истолкование этого понятия, раскрытие в фантастических образах религии реального, жизненного содержания, мысли о единстве человека и природы, человека и человека — все это, по-видимому, относилось тогда Марксом к диалектике, тем более что в фейербаховской постановке этих вопросов действительно имеются элементы диалектики.

Маркс так определяет отношение Фейербаха к диалектике Гегеля: «Фейербах следующим образом толкует гегелевскую диалектику (тем самым обосновывая необходимость исходить из положительного, из чувственно-достоверного):

Гегель исходит из отчуждения (логически: из бесконечного, абстрактно-всеобщего), из субстанции, абсолютной и неподвижной абстракции, т. е., выражаясь популярнее, он исходит из религии и теологии.

Во-вторых, он снимает бесконечное и полагает действительное, чувственное, реальное, конечное, особенное (философия, снятие религии и теологии).

В-третьих: он снова снимает положительное и восстанавливает абстракцию, бесконечное. Восстановление религии и теологии.

* «Земля, — говорил Фейербах, — не всегда была такой, какова она в настоящее время; скорее всего она достигла своего теперешнего состояния в результате развития и ряда революций» (5-7, 2; 435).

293

Таким образом, Фейербах рассматривает отрицание отрицания только как противоречие философии с самой собой, как философию, утверждающую теологию (трансцендентность и т. д.), после того как она подвергла ее отрицанию, т. е. утверждающую теологию вопреки самой себе» (2; 623). Маркс видит, стало быть, заслугу Фейербаха и в том, что последний показал, как отрицание отрицания становится у Гегеля рычагом для конструирования системы. Фейербах понял, что гегелевская диалектика служит обоснованию идеализма, но не двинулся дальше. Для него и отрицание отрицания, и борьба противоположностей лишь факты сознания, мышления, которое не прямо, а зигзагообразно, преодолевая заблуждение, достигает истины *. Маркс, как ясно из всего содержания рукописей, не собирается останавливаться на том, чего достиг Фейербах, но он ценит в нем попытку критически размежеваться с гегелевской диалектикой. Младогегельянский идеализм, пишет Маркс, «не высказал даже и отдаленного намека на то, что пора критически размежеваться со своей матерью, гегелевской диалектикой, и даже не сумел [ничего] сообщить о своем критическом отношении к фейербаховской диалектике. Это — вполне некритическое отношение к самому себе» (2; 622). Между тем Фейербах «опрокинул в корне старую диалектику и философию» и, взяв за исходное природу и человека, поставил перед философией задачу раскрыть их единство.

* Маркс пишет: «То положительное утверждение, или самоутверждение и самоподтверждение, которое заключено в отрицании отрицания, рассматривается Фейербахом как еще неуверенное в самом себе и содержащее поэтому в самом себе свою противоположность, как сомневающееся в самом себе и поэтому нуждающееся в доказательстве, т. е. как не доказывающее само себя своим бытием, как непризнанное положительное утверждение, и поэтому ему прямо и непосредственно противопоставляется 'чувственно-достоверное, основывающееся на самом себе положительное утверждение» (2; 623). Фейербах, следовательно, антропологически истолковывает отрицание отрицания, как определенное состояние сознания, моментами которого являются неуверенность, сомнение, колебание и т. д. В том же духе понимает он и противоречие, борьбу противоположностей. «Только там, — говорит Фейербах, — где одно представление вытесняет другое, одно ощущение — Другое, где нет ничего окончательного, где нет никакой прочной определенности, а душа находится в непрестанной смене противоположных состояний, только там она оказывается в адовых муках противоречия» (51, 1; 195).

294

Опираясь на Фейербаха, но вместе с тем преодолевая его ограниченность, Маркс исследует не только природные, антропологические, но и социальные предпосылки единства человека и природы.

По учению Гегеля, дух (а следовательно, и человек) чувствует себя, так сказать, неуютно в природе, стремится преодолеть это свое отчужденное бытие и лишь в абстрактной стихии мышления, самопознания находит удовлетворение. В противоположность Гегелю Маркс, так же как и Фейербах, утверждает, что человек и природа не разные, чуждые друг другу сущности, а единое целое. «Сама история, — говорит Маркс, — является действительной частью истории природы, становления природы человеком» (2; 596).

Человек — природное существо, сформированное по законам природы; его чувства предполагают наличие природных объектов, его чувственная жизнь также имеет своей предпосылкой многообразие природы. В качестве живого природного существа человек, «с одной стороны, наделен природными силами, жизненными силами, являясь деятельным природным существом; эти силы существуют в нем в виде задатков и способностей, в виде влечений; а с другой стороны, в качестве природного, телесного, чувственного, предметного существа, он, подобно животным и растениям, является страдающим, обусловленным и ограниченным существом, т. е. предметы его влечений существуют вне его, как не зависящие от него предметы; но эти предметы суть предметы его потребностей; это — необходимые, существенные для проявления и утверждения его сущностных сил предметы» (2; 631). Быть реальным, или, что то же самое, предметным, природным, — значит иметь свой предмет вне себя и стремиться к нему; это значит также быть предметом для другого. Природа вне человека — это его природа, а его собственная жизнь есть также и жизнь природы. В этом смысле Маркс говорит, что ощущения человека, его страсти и т. п. суть не только антропологические определения, но «и подлинно онтологические утверждения сущности (природы)» (2:616).

Природа существует не только вне человека, но и в самом человеке: через него она ощущает, познает самое себя. Человеческие аффекты, которые Спиноза называл смутным чувственным представлением о внешних предметах, модусах субстанции, Маркс рассматривает как

295

реальные проявления единства человека и природы, считая необходимым поэтому не преодоление аффектов, а их культивирование. «Господство предметной сущности во мне, чувственная вспышка моей сущностной деятельности есть страсть, которая, таким образом, становится здесь деятельностью моего существа» (2; 596).

Явления природы, поскольку они входят в жизнь человека, становятся частью этой жизни. «Подобно тому как в теоретическом отношении растения, животные, камни, воздух, свет и т. д. являются частью человеческого сознания, отчасти в качестве объектов естествознания, отчасти в качестве объектов искусства, являются его духовной неорганической природой, духовной пищей, которую он предварительно должен приготовить, чтобы ее можно было вкусить и переварить, — так и в практическом отношении они составляют часть человеческой жизни и человеческой деятельности» (2; 564—565).

Эти мысли Маркса, иллюстрирующие процесс критического усвоения и переработки антропологического материализма, истолковываются некоторыми критиками марксизма как родственные иррационалистической «философии жизни» *. Между тем в реальном контексте произведения Маркса цитируемое нами положение, так же как и другие его высказывания, опровергает такого рода

* К. Беккер, например, утверждает, что Маркс перешел от «философии самосознания к философии жизни» (71; 40). Э. Тир полагает, что антропология молодого Маркса означает превращение человечности в космологическое определение, «основополагающее уравнение природного и социального», рассмотрение «предметности как необходимого следствия человеческой сущности» (116; 92, 94). Я. Гоммес утверждает, что, с.точки зрения Маркса, «природа является всего лишь частью человеческого мира» (84; 24), а науки о природе представляют собой в сущности науки о человеке. Наконец, А. Шмидт, представитель франкфуртской школы социальных исследований, не отрицая прямо материализма Маркса и даже пытаясь доказать, что Маркс создает качественно новую форму материализма, заявляет: «Для Маркса в конечном итоге не существует разделения природы и общества» (112; 43). Смысл этого тезиса полностью выявляется в следующей сентенции: «Не абстракция материи, а конкретное общественной практики составляет истинный предмет и исходный пункт материалистической теории» (там же, 33). Таким образом, если одни критики безоговорочно отвергают материализм Маркса, то другие изображают созданный им исторический материализм как отрицание материалистического понимания природы. Но в таком случае и исторический материализм не есть действительный материализм.

296

утверждения. Маркс неоднократно указывает на независимость природы от сознания человека, независимость предметов чувственного восприятия от органов чувств человека. Не ограничиваясь подчеркиванием материалистического исходного пункта, он вскрывает единство субъективного и объективного, мышления и бытия: «...хотя мышление и бытие и отличны друг от друга, но в то же время они находятся в единстве друг с другом» (2; 591).

Единство человеческого и природного, субъективного и объективного, мышления и бытия не есть коррелятивное отношение, лишенное основания: его основа — природа, объективное, бытие. Бессмысленно поэтому спрашивать, как возникла природа, не была ли она сотворена. Но столь же бессмысленно, говорит Маркс, представление о сотворении человека, допускающее частичное сотворение природы, ибо природа — это также человек, а человек — также природа.

Вопрошающему, кто сотворил природу и человека, Маркс отвечает: «...самый твой вопрос есть продукт абстракции... Задаваясь вопросом о сотворении природы и человека, ты тем самым абстрагируешься от человека и природы. Ты полагаешь их несуществующими и тем не менее хочешь, чтобы я доказал тебе их существование. Я говорю тебе: откажись от своей абстракции, и ты откажешься от своего вопроса; если же ты хочешь придерживаться своей абстракции, то будь последователен, и когда ты мыслишь человека и природу несуществующими, то мысли несуществующим и самого себя, так как ты тоже — и природа и человек» (2; 597—598).

По Марксу, идеалистическая постановка вопроса о сотворении природы и человека теоретически коренится в представлениях обыденного сознания, которое знает, что жизнь каждого отдельного человека есть результат «творения» (деторождения), а каждое явление природы ограничено во времени и пространстве. Это само по себе правильное представление оказывается несостоятельным там, где оно отрывается от единичного и возводится во всеобщий принцип, отвергающий субстанциальность природы. «Вот почему, — говорит Маркс, — творение является таким представлением, которое весьма трудно вытеснить из народного сознания. Народному сознанию непонятно чрез-себя-бытие природы и человека, потому что

297

это чрез-себя-бытие противоречит всем осязательным фактам практической жизни» (2; 597) *.

Маркс отвергает, таким образом, как теологическое объективно-идеалистическое представление о сотворении природы и человека, так и субъективно-идеалистическую концепцию природы и человека, видя и там и тут лишь псевдопроблему, которая рассеивается, коль скоро понята сущность природы, единство человека и природы. Разумеется, это не означает отрицания возникновения человека как определенного вида живых существ. Хотя в 40-х годах XIX в. естествознание еще не решило проблемы антропогенеза, для Маркса ясно, что история человечества — продолжение истории природы.

Единство человеческого и природного проявляется и как отношение человека к человеку. «Непосредственным, естественным, необходимым отношением человека к человеку является отношение мужчины к женщине. В этом естественном родовом отношении отношение человека к природе есть непосредственным образом его отношение к человеку, а его отношение к человеку есть непосредственным образом его отношение к природе, его собственное природное предназначение. Таким образом, в этом отношении проявляется в чувственном виде, в виде наглядного факта, то, насколько стала для человека природой человеческая сущность, или насколько природа стада человеческой сущностью человека» (2; 587).

Единство биологического и социального, в силу которого отношение человека к природе есть непосредственным образом его отношение к человеку, а последнее столь же непосредственно является его отношением к природе, — это единство осуществляется в чувственной жизни человека, и в частности в развитии человеческих органов чувств. Существование последних находится в зависимости от предметов этих чувств, т. е. тех объективных процессов, которые отражаются чувствами. Но чувства (и чувственность вообще) лишь постольку существуют для человека как человеческие чувства, поскольку существует другой человек. Человеческий — значит социальный.

* Что же касается представления о сотворении природы, то оно опровергается естествознанием: «Представление о сотворении земли получило сокрушительный удар со стороны геогнозии, т. е. науки, изображающей образование земли, становление ее как некий процесс, как самопорождение» (2; 597).

298

«Ясно, что человеческий глаз воспринимает и наслаждается иначе, чем грубый нечеловеческий глаз, человеческое ухо — иначе, чем грубое, неразвитое ухо, и т. д.» (2; 592). Невозможное для животного и свойственное лишь человеку многообразие чувственной жизни есть продукт развития общества. «Лишь благодаря предметно развернутому богатству человеческого существа развивается, а частью и впервые порождается, богатство субъективной человеческой чувственности: музыкальное ухо, чувствующий красоту формы глаз, — короче говоря, такие чувства, которые способны к человеческим наслаждениям и которые утверждают себя как человеческие сущностные силы. Ибо не только пять внешних чувств, но и так называемые духовные чувства, практические чувства (воля, любовь и т. д.) — одним словом, человеческое чувство, человечность чувств, — возникают лишь благодаря наличию соответствующего предмета, благодаря очеловеченной природе. Образование пяти внешних чувств — это работа всей до сих пор протекшей всемирной истории» (там же, 593—594).

Фейербах, критикуя Гегеля, полагавшего, что в своих чувственных восприятиях человек является скорее объектом, чем субъектом, отмечал специфически человеческий характер наших восприятий внешнего мира. Однако он не мог объяснить фиксируемый им факт. Маркс же не ограничивается признанием естественного единства человека и природы, человека и человека. Подчеркивая значение этой природной основы, Маркс считает специфической основой общественной жизни деятельность самого человечества: опредмечивание человеческой деятельности, распредмечивание природы, короче говоря, производство и всю историю человечества, продуктом которой и является все, что свойственно человеческому существу.

Непосредственное единство человека и природы, человека и человека есть лишь первоначальное условие специфически человеческого единства общества и природы — общественного производства. Благодаря последнему развивается отличие человека от других животных существ, которые находятся в непосредственном единстве с природой и остаются одними и теми же на протяжении многих тысячелетий. «Промышленность является действительным историческим отношением природы, а следовательно и естествознания, к человеку. Поэтому если ее рассматривать как экзотерическое раскрытие человеческих сущ-

299

постных сил, то понятна станет и человеческая сущность природы, или природная сущность человека... Становящаяся в человеческой истории — этом акте возникновения человеческого общества — природа является действительной природой человека; поэтому природа, какой она становится — хотя и в отчужденной форме — благодаря промышленности, есть истинная антропологическая природа» (2; 595-596).

Терминология, применяемая здесь Марксом, может быть правильно понята лишь в контексте всего содержания рукописей и с учетом влияния фейербаховского антропологизма. Адекватный способ изложения еще не найден, что, конечно, в известной мере характеризует не только форму, но и содержание цитируемых положений. Однако очевидно, что, говоря о становлении природы человеком, Маркс в противовес теологическим представлениям имеет в виду естественный процесс возникновения человека. Это и есть, по его словам, развитие в человеке самой природы, которая посредством человеческой деятельности становится «антропологической природой».

Конечно, природа сама по себе не обладает человеческой сущностью, не превращается в человека. Неточность терминологии объясняется неразработанностью диалек-тико-материалистической концепции развития. Формулируются, да и то в общей форме, лишь отправные понятия. Нет, однако, сомнения в том, что это — материалистические понятия. Недаром Маркс видит заслугу Фейербаха «в основании истинного материализма». Правда, в другом месте, определяя свою философскую позицию как «завершенный натурализм», он отличает ее и от материализма, и от идеализма: «Мы видим здесь, что последовательно проведенный натурализм или гуманизм отличается как от идеализма, так и от материализма, являясь вместе с тем объединяющей их истиной обоих. Мы видим в то же время, что только натурализм способен понять акт всемирной истории» (2; 631). Это положение становится понятным, если учесть, что Маркс еще не разработал историко-философской концепции, согласно которой материализм и идеализм — главные, взаимоисключающие направления в философии. Он не согласен со старым материализмом, который оказался неспособным материалистически понять общество. Идея завершенного натурализма и есть идея достроения материализма «доверху». Порывая с идеализмом, Маркс вычленяет диалектику, и в частно-

300

сти принцип активности, практики, которого не смог развить созерцательный, метафизический материализм. Речь, следовательно, идет не об эклектическом объединении противоположных направлений, а о разработке «истинного материализма» *.

Итак, материальное производство есть исторически развивающееся единство человека и природы, человека и человека, единство, определяющее всю многогранность человеческой жизни. Уже на этой ступени формирования философии марксизма Маркс обстоятельно разъясняет, что объективная необходимость производства обусловлена не просто тем, что людям надо есть, пить, одеваться, иметь жилище и т. д. Такое воззрение на роль производства, существовавшее, кстати сказать, и до Маркса, еще далеко от материалистического понимания истории. Маркс доказывает нечто несравненно более существенное: производство — основа развития всех сторон жизни людей. «Поэтому, с одной стороны, по мере того как предметная действительность повсюду в обществе становится для человека действительностью человеческих сущностных сил, человеческой действительностью и, следовательно, действительностью его собственных сущностных сил, все предметы становятся для него опредмечиванием самого себя, утверждением и осуществлением его индивидуальности, его предметами, а это значит, что предмет становится им самим» (2; 593). Даже чувственная жизнь человека, столь непосредственно связанная с природой, развертывается благодаря прогрессу производства: «...только при помощи развитой промышленности, т. е. через посредство частной собственности, онтологическая сущность человеческой страсти осуществляется как во всей своей целостности, так и в своей человечности...» (2', 616). И здесь мы видим, что исходные положения нового мировоззрения выражены в терминах, не соответствующих его действительному содержанию. Буржуазный критик марксизма находит в таком выражении, как «онтологическая сущность человеческой страсти», основание, чтобы объявить Маркса родоначальником идеалистического антропологизма, экзистенциализма и т. д. Маркс «превозносится» как

* Отсюда ясно, сколь ошибочна точка зрения Ж. Ипполита, который, не отличая объективного содержания Марксовой формулировки от субъективной формы выражения, говорит о «синтезе идеализма и реализма» (86; 153).

301

противник материализма, хотя приведенное выражение, разумеется, в контексте цитируемой работы говорит лишь о природной («онтологической») сущности человеческих страстей.

Положения Маркса о единстве человеческого и природного существенно отличаются от фейербаховской постановки проблемы не только тем, что Маркс вскрывает основу этого единства в производстве; своим учением об отчужденном труде и отчуждении природы Маркс выявляет противоречивый характер этого единства. Правда, и Фейербах в некоторой степени констатирует отчуждение природы от человека, однако он истолковывает это социальное явление как следствие религиозной мистификации природы. Поэтому отчуждение природы существует для Фейербаха главным образом лишь в рамках религиозного сознания. Маркс же доказывает, что отношение человека к природе определяется не сознанием — религиозным или иррелигиозным, а социально-экономическими условиями.

Маркс ставит вопрос о зависимости антропологического (природного) развития человека от социального, которое в свою очередь обусловлено прогрессом материального производства. Антропологическая характеристика личности теряет самодовлеющий характер: она органически связана с пониманием сущности человека как совокупности общественных отношений. Маркс перерабатывает антропологизм Фейербаха, подчиняя его более высокой точке зрения — материалистическому пониманию истории. Но Маркс не отбрасывает антропологической характеристики личности, так как сведение индивидуального к социальному не означает отрицания индивидуального, отрицания отличия одного индивида от другого, мужчины от женщины и т. п. * Подобный «антропологизм», присущий

* В этом смысле Маркс говорит, что «человек есть некоторый особенный индивид и именно его особенность делает из него индивида и действительное индивидуальное общественное существо» (2; 591). Но эта особенность, единичность, индивидуальность каждой человеческой жизни предполагает, что человеческая личность «существует, с одной стороны, как созерцание общественного бытия и действительное пользование им, а с другой стороны — как тотальность человеческого проявления жизни» (там же). Даже смерть человеческого индивида не есть лишь единичное: «Смерть кажется суровой победой рода над определенным индивидом и как будто противоречит их единству; но определенный индивид есть лишь некое определенное родовое существо и как таковое смертей» (там же).

302

«Экономическо-философским рукописям», следует рассматривать не столько как результат влияния Фейербаха, сколько как необходимый момент в том многогранном понимании человека, которое разрабатывается марксизмом *.

Диалектический и исторический материализм принципиально несовместим с современной идеалистической философской антропологией, которая в отличие от антропологического материализма исходит из представления о субстанциальной единичности человеческого бытия. Но марксизм отвергает также и гегелевское, религиозное по своему происхождению растворение отдельной личности в «абсолютном духе». Марксистское понимание единства личного и общественного, индивидуального и социального теоретически обосновывает такое переустройство общества, при котором, как говорили Маркс и Энгельс, свобода каждого отдельного индивида будет необходимым условием свободы всех.

Необходимо далее подчеркнуть, что у Маркса (а частично и у Фейербаха) антропологическая характеристика личности — это характеристика человека вне отчуждения, т. е. вне тех существенных различий между людьми, которые обусловлены частной собственностью, социальным неравенством, противоположностью нищеты и богатства и т. д. Фейербах, как буржуазный демократ, опровергает с помощью идеи об антропологическом равенстве всех людей предрассудки аристократов, возводящих свое отличие от «черни» в некую природную привилегию. Фейербах,

* Это обстоятельство не дает, однако, никакого основания для вывода, который делает К. Гулиан: «...мы находим у Маркса в неразвитом виде предпосылки современной философской антропологии. Речь идет о глобальном, диалектическом видении человека, опирающегося на результаты естествознания, социальных наук и аксиологии» (79; 38). К. Гулиан рассматривает философскую антропологию как одну из философских дисциплин (вроде этики, эстетики и т. д.). Между тем это определенная философская система, материалистическая у Фейербаха и идеалистическая у М. Шелера и его продолжателей, т. е. представителей «современной философской антропологии», основы которой К. Гулиан пытается найти у Маркса. Прав Б. М. Кедров, указывая на непримиримую противоположность между диалектическим материализмом и современной философской антропологией (см. 17; 547— 550). Если антропологический материалист Фейербах был непосредственным предшественником диалектического материализма, то современная философская антропология носит явно антимарксистский характер.

303

однако, не рассматривает социальное неравенство как явление закономерное, исторически неизбежное. Маркс же считает исторически сложившиеся социальные различия еще более существенными, несмотря на их исторически преходящий характер, для понимания человека, чем присущие ему антропологические характеристики. Прогресс производства оказывает влияние на антропологическую природу человека; что же касается отчужденного труда, то он уродует человеческую личность, отчуждает от нее природу и ее собственную сущность. Вот почему, с точки зрения Маркса, антропологическая характеристика человека является вместе с тем критикой отчуждения природы и самой человеческой сущности, защитой права трудящихся на человеческую жизнь.

Таким образом, Марксова характеристика антропологической природы человека не противостоит материалистическому пониманию истории, а составляет один из его существенных элементов. Сущность человека, т. е. совокупность общественных отношений, не абстракция, оторванная от живых людей со всеми присущими им антропологическими особенностями. Отрыв социального от антропологического свойствен не марксизму, а гегельянству, которое трактует человека просто как дух, отчужденный от природы, от природного в человеке. Эту гегелевскую концепцию Маркс подвергает критике как точку зрения отчуждения, т. е. теоретическое выражение (и оправдание) фактически существующего положения вещей.

Таковы важнейшие положения, характеризующие решение проблемы человека в «Экономическо-философских рукописях 1844 года». Они служат Марксу основой критического анализа гегелевского метода и главных идей «Феноменологии духа».

Проблема отчуждения, отмечает Маркс, занимает центральное место в системе Гегеля. Гегелевская «Логика» начинается с чистого бытия, которое трактуется как отчуждение абсолютной идеи; последняя вновь появляется в конце «Логики», но тут же отчуждает свое бытие в качестве природы. Вся гегелевская «Энциклопедия философских наук», говорит Маркс, «есть не что иное, как развернутая сущность философского духа, его самоопредмечивание; а философский дух есть не что иное, как отчужденный дух мира, мысленно, т. е. абстрактно, постигающий себя внутри своего самоотчуждения» (2; 624—625). Абсолютная идея, абсолютное знание, абсолютный дух

304

(эти понятия в конечном счете тождественны у Гегеля) сначала отчуждают свое бытие в качестве природы, т. е. материальной, немыслящей реальности, а затем преодолевают это свое самоотчуждение, т. е. возвращаются к себе, в стихию чистого мышления, с тем чтобы постигать самих себя в процессе истории человечества, которая также интерпретируется как самоотчуждение и его преодоление. Итогом всего этого процесса, отдельные фазы которого образуют антропологический, феноменологический, психологический, нравственный, художественный и, наконец, философский дух, является восхождение к абсолютному знанию и соответствующей ему форме социального бытия. Но это бытие, указывает Маркс, есть не более чем спекулятивная абстракция.

Заблуждения Гегеля особенно очевидны в «Феноменологии духа», которая, по глубокому замечанию Маркса, представляет собой исток всей его философии. В этом произведении богатство, государственная власть и другие социальные установления рассматриваются как отчуждения человеческой сущности; последняя же сводится к мышлению, самосознанию. Но в таком случае отчуждение — лишь мысленный процесс, т. е. нечто, имеющее место лишь в мышлении. «Поэтому вся история самоотчуждения и все устранение самоотчуждения есть не что иное, как история производства абстрактного, т. е. абсолютного, мышления, логического, спекулятивного мышления» (2; 625) *. История человечества превращается в историю философии, а все жизненные, исторические коллизии — в противоречия, возникающие и разрешающиеся в лоне абсолютного мышления. Следовательно, отрицанию подлежит не то, что «человеческая сущность опредмечив