М.Т. Каченовский: основные труды, научные идеи, представления о задачах современного исторического знания

 

Если Г. Эверса можно рассматривать как явление, органически связанное с европейской наукой, с ее новыми методологическими основами, привнесенными дерптским историком в русскую историографию, то явление М.Т. Каченовского в большей мере определялось потребностями собственно российских ученых-историков в научной саморефлексии, ориентированной не только на усвоение теоретико-методологических новаций, но и на процесс научной самоидентификации, что в условиях раздробления науки на несовпадающие представления отечественных ученых о ее предмете и методах, было актуальным для формирующегося сообщества русских историков. М.Т. Каченовский первым в «домашнем» их кругу ощутил необходимость критического пересмотра научного наследия предшественников.

Первым заметным выступлением М.Т. Каченовского, определившим его оппозицию предшествующей традиции в исторической науке, стала серия его статей-рецензий на I том «Истории государства Российского» Н.М. Карамзина и «Предисловие» к нему, публиковавшиеся в «Вестнике Европы» в 1818-1819 гг. В рецензии на «Предисловие» (1819) главное внимание критика было сосредоточено на противопоставлении задач истории, как науки о реально бывших «происшествиях», и литературных сочинений, оперирующих вымышленными сюжетами, героями, фактами. Имея в виду двойственную функцию Н.М. Карамзина в русской культуре – писателя и историка – М.Т. Каченовский заявлял: «… историк не романист и не поэт эпический: он описывает истинные происшествия, представляет невымышленные характеры». Вполне согласуя свои мысли с принципами, почерпнутыми из современных ему европейских авторитетов, а также с идеями соотечественника Г. Эверса, он своей рецензией транслировал для русской ученой аудитории новые представления относительно образа и главных обязанностей историка-профессионала, а именно: необходимость объяснения исторических явлений, их ясной и логичной подачи, не вызывающей различных толкований и исключающей домыслы и вымыслы историка. «В истории все то любопытно, что принадлежит к связи происшествий, что служит к объяснению действий и характеров: цель ее – доставить нам сведения о том, что было и каким образом было. Средства находятся в даровании автора; но истина есть главный источник удовольствия читателя. Совсем иного требуем от вымышленной истории: мы ищем в ней одной только забавы, а не света познаний…»[309], - резюмировал автор, отделяя научные функции историка от ролевых обязанностей писателя по отношению к читающей среде культурного общества. Впервые в русской историографии под пером М.Т. Каченовского ясно и определенно прозвучал своеобразный лозунг, главным призывом которого объявлялось достижение историком истины в процессе его познавательной деятельности. Полемизируя с Н.М. Карамзиным по поводу значения патриотических чувств историка, занятого созданием исторического сочинения, М.Т. Каченовский парировал: «…Чувства души его для меня постороннее дело, когда читаю его творение, когда ищу в нем истины. Требую от историка, чтобы он показывал мне людей такими точно, какими они действительно были; а полюблю ли я их или нет, одобрю ли их мысли, их поступки или напротив – это уже до меня, не до него касается…»[310]. В этом пассаже М.Т. Каченовского выражено также стремление защитить право каждого читателя иметь собственное мнение об исторических явлениях, независимое от точки зрения данного автора, каким бы авторитетным он ни был.

В рецензии М.Т. Каченовский излагает и ряд своих наблюдений, касающихся русской истории, которые впоследствии станут основой его статей, составивших исследовательскую базу его научного скептицизма. Он отмечал, что древнейшая история любого народа, опирающаяся, как правило, на «изустные предания», подвержена деформациям со стороны тех, кто пытается наполнить эти предания тем или иным смыслом. В ход идут «сила ума», «красноречие», «мудрые наставления». В результате в источник информации попадают не только «истинные происшествия», но и «вымыслы».

Повинными в искажении истории он считал не только создателей источников, но и историков, как древних, так и современных. В частности, он обратил внимание на метод Н.М. Карамзина, представившего своих героев – первых русских князей - в ходе словесного общения. Их «речи» и «ответы», включенные в контекст исторического труда, дали основание М.Т. Каченовскому подвергнуть сомнению возможность подобного воспроизведения фактов прошлого: «А кто знает, что они были произнесены точно таким образом? Кто записывал их, и как мог узнать об них летописец, живущий после оных лиц спустя полтораста лет и более?»[311]. Историк считал, что в подобных случаях своеобразное озвучивание исторических деятелей принадлежало «дееписателям», а не самим «действующим лицам», что, можно полагать, являлось для М.Т. Каченовского одной из причин искажения истории и основанием недоверия к источниковым и научным текстам.

В своих лекциях и статьях М.Т. Каченовский доказывал баснословность древнерусской истории, считал древние памятники – «Повесть временных лет», «Русскую Правду», договоры первых русских князей с греками, «Слово о полку Игореве» и др. подделками, созданными в гораздо более поздний период, чем считали иные историки.

В борьбе за достижение истинностного знания для М.Т. Каченовского не было авторитетов. Он даже уважаемого им Шлецера обвинил в «слепой вере» источникам Древней Руси. Не остановил его и авторитет А.С. Пушкина, являвшегося сторонником версии подлинности «Слова о полку Игореве». Вот как вспоминал И.А. Гончаров, в то время – студент Словесного отделения Московского университета, сцену происшедшей между историком и поэтом импровизированной дискуссии по этому поводу: «…Пушкин горячо отстаивал подлинность древнерусского эпоса, а Каченовский вонзал в него (в эпос – Н.Алеврас) свой беспощадный аналитический нож. Его щеки ярко горели алым румянцем, и глаза бросали молнии сквозь очки. Может быть, к этому раздражению много огня прибавлял и известный литературный антагонизм между ним и Пушкиным…»[312].

М.Т. Каченовский считал, что, если бы потомки древних поколений осознавали мифологический характер информации памятников истории, а современники приняли его идеи и наблюдения о позднем происхождении и недостоверности древнерусских источников, то они были бы защищены от ложных представлений «о древнем могуществе, богатстве и славе любезного нашего Отечества и не растягивали границ оного без нужды, зная, что это не возвеличит истинной славы его в настоящее время; соблюли бы историческую перспективу, соблюли бы истину…»[313]. Для историка, отвергавшего «патриотические натяжки»[314], чуждого идеи национального возвеличивания, характерно было стремление объективно оценивать уровень историко-культурного развития Древней Руси. Апеллируя к Цицерону, он формулирует два принципа («непреложных закона») в изучении истории: «1.Не сметь говорить ничего ложного; 2.Смело предлагать истинное»[315].

Называя русскую историю IX-XII вв. баснословной, М.Т. Каченовский не только констатировал недостатки источниковой информации, но и признавал низкий уровень развития культуры Руси. При этом он исходил из мысли, воспринятой им от Нибура, что любой народ переживает в своем развитии подобный – «баснословный» – период.

Сравнительно-исторический метод, широко им применяемый, давал возможность не только находить исторические аналогии и взаимодействие российской истории с западноевропейской, но и подвергать сомнению, как подлинность древних источников, так и высокий уровень культурного развития Древней Руси. Историк ставил в тесную зависимость факты отсутствия до XIII-XIV в., как он доказывал, текстов древних источников, подобных, например, «Русской Правде», и степень развитости древнерусской культуры, способной производить такого рода памятники.

Исследуя на основе Русской Правды денежную систему древнерусского государства и обращаясь к сюжету о замене кожаных денег на металлические, М.Т. Каченовский сделал вывод, что это явление произошло позднее традиционной датировки создания самого источника (начало XI века). Отталкиваясь от договора Мстислава Даниловича с Ригой и Готским Берегом (1229), он отвергает и возможность развитой торговой деятельности в Новгороде до XIII в., и формирование потребности в создании законодательно-правовой основы до этого времени[316]. Историк полагал, что древнейшие русские памятники были созданы не ранее XIII-XIV вв. Их содержание относительно более раннего времени, по его мнению, носило баснословный характер.

В концептуальном отношении историческая версия историка, в конечном итоге, опиралась на мысль о культурной отсталости Древней Руси, в частности, Новгорода, и существенном балтийско-немецком влиянии на ее экономическое и культурное развитие. М.Т. Каченовский, выступая, по словам П.Н. Милюкова, разрушителем «традиционных представлений о каком-то небывалом величии и могуществе нашей начальной истории»[317], закладывал одновременно и новый подход к пониманию характера «баснословности» исторических источников. Если в первых своих работах Каченовский утверждал неправдоподобность информации источников о древней русской истории, а древние памятники считал подделками, то в его более зрелых трудах, а также в сочинениях его последователей и учеников звучит новая мысль о баснословии как внутренне присущей черте любых источников древности.

Одним из первых на это обратил внимание П.Н. Милюков, отметивший новизну подхода «скептиков»: «русские источники, как и всякие другие, содержат баснословные представления о древнейшем периоде истории». Эти наблюдения (а Милюков подчеркивал, что они более четко были выражены учениками Каченовского) позволили совершить «тот шаг вперед, который сделала теория исторической критики со времен Шлецера». По мысли Милюкова представители скептической школы сделали шаг в направлении некоей оппозиции методу Шлецера, уже не довольствуясь его «формальной критикой», а претендуя на утверждение критики «реальной» [318].

Действительно, Каченовский в своих работах 1830-х гг. выразил некое сомнение в эффективности теории критики Шлецера: «Шлецер познакомил нас с низшею, как называет он критикой, заохотил рыться в летописях, приучил не все находящееся в них принимать за события исторические; но он же утвердил нас в некоторых заблуждениях»[319]. Провозглашая «истину повествования за главную обязанность в историке», он доказывал, что «слепо верить» «вымыслам» источников, «основываясь единственно на их свидетельствах» современный ученый не вправе[320]. Систему собственных аргументов («реальную критику») М.Т. Каченовский выстраивает на основе сопоставления свидетельств различных источников информации, опираясь одновременно на анализ состояния древнерусских источников в сравнении с западноевропейскими.

Поставив вопрос о том, когда и где Каченовский из последователя «сделался противником Шлецера», П.Н. Милюков пришел к выводу, что это произошло тогда, когда историк начал читать курс русской истории. Не столько в опубликованных работах, сколько в лекционном курсе, где «профессор чувствовал себя менее связанным строгими требованиями ученого исследования», считал П.Н. Милюков, «окончательно сложилась система скептических взглядов на древнюю русскую историю»[321]. По мнению историографа наиболее отчетливо взгляды скептиков представлены в сочинениях учеников М.Т. Каченовского.