Рождественский мотив в малой прозе Ф. Сологуба

Мотивы художественных текстов Сологуба взаимосвязаны, тесно переплетены друг с другом, часто «просвечивают» один через другой. Так, мотив детства в творчестве писателя неразрывно связан с религиозными мотивами.

В литературе Серебряного века существовала устойчивая традиция обращения к евангельским текстам для создания произведений календарной литературы, уходящих корнями в образность и семантику христианских праздников. Фёдор Сологуб часто обращался к жанрам календарной литературы. Многие его произведения публиковались накануне христианских праздников. Жанр рождественского рассказа представлял для символистов особый интерес, отвечая такой характерной черте символистского искусства как неомифологизм и позволяя использовать евангельский текст как универсальный шифр, прототипический текст при реализации собственных текстов-мифов. При этом в искусстве символизма становилось возможным частичное или полное переосмысление исходной библейской ситуации и, зачастую, выражение прямо противоположного значения.

Действительность никогда не вызывала у Сологуба интереса. В отношении к ней он занял позицию объективного наблюдателя. Гораздо больше его привлекал мир собственной мечты. Отношение к этому миру, способ проникновения в него и его законы у Сологуба мистичны по своей природе. Более того, Сологуб мыслит человеческую жизнь как «мистерию». Но в этой «мистерии» основные части представлены жизнью и смертью. Сологуб предстаёт как человек, который склонен к религиозно-мистическому восприятию мира.

Жанры святочного и пасхального рассказов стали излюбленными жанрами Ф. Сологуба (к сюжетам, связанным с основными христианскими праздниками - Рождеством Христовым и Пасхой - он обратился в рассказах «Путь в Эммаус», «Красногубая гостья», «Белая мама» и др.). Они оказались близки писателю с содержательной точки зрения, т.к. борьба дьявольского и божественного - главная проблема в его творчестве.

Рождество - универсальная ситуация, мифологическая символика которой уравновешивает жизнь и смерть, находит приемлемое для человека их соотношение. «В ряде новелл Сологуба рождественские мотивы играют организующую роль и выводят на уровень сакрального осмысления поднимаемые проблемы» [17]. Наиболее ярко это прослеживается в рассказах «Рождественский мальчик» (1905), «Ёлкич (Январский рассказ)» (1908), «Красногубая гостья» (1909).

В центре рождественских новелл - встреча с обитателями иного мира, приём, широко используемый Сологубом, при котором происходит «обмен сущностями», предполагающий обменивание подарками-символами или его эквивалент - пролитие крови (как при обычае кровного братства). Так и в неомифологических текстах Ф. Сологуба при встрече с потусторонним врагом-другом всегда проливается кровь: герой становится жертвой гостя или сам превращает себя в ритуальную жертву. Процесс пролития крови в новеллах Сологуба несёт при семантической близости диаметрально противоположную ценностную нагрузку, являясь знаком духовной гибели или спасения при физическом умирании.

Сологуб проводит своих героев через искушение сомнением в Боге, утрату веры в смысл жизни, душевное одиночество, холод сердца, забывшего о любви. Но финалы его произведений выдержаны в святочном духе: герои возвращаются к «многокрасочной прелести жизни», её радостям, дару любви к миру и его Творцу. Причём, возвращение совершается благодаря непременному участию ребёнка. Рождественские мотивы в малой прозе Сологуба группируются вокруг символики Христа в разных его ипостасях, что трансформирует их первоначальное значение своей семантикой и придает миру «томления» некий смысл. Христос и дети в святочных и пасхальных рассказах Сологуба даруют душам измученных, усталых людей «ликующую радость» счастья.

Обращение Ф. Сологуба к теме Рождества не случайно. Желание заглянуть за пределы реальности, понять загадку Жизни и Смерти, Того и Этого Света - характерная черта Серебряного века. Рождение и смерть - шаги, позволяющие пересечь границу между этими мирами в том или ином направлении. В рассказах Ф. Сологуба человек живёт под влиянием двух противоположных тенденций: стремления к жизни и желания смерти. Герой рассказа «Рождественский мальчик» поэт-декадент Приклонский, в образе которого прослеживаются черты, близкие самому Сологубу, заявляет: «Мы живем среди природы, которая вся насквозь проникнута стремлением к жизни. Тысячелетия назад волевая энергия природы была так велика, что возникли бесчисленные разновидности жизни на земле. Теперь энергия природы принимает иной характер: природа стремится не только к бытию, она стремится осознать себя» [17]. Герои Сологуба обречены на страдание. Неизбежные боль и крушение надежд отравляют жизнь, придают ей трагический оттенок пессимистической безысходности. Герои разочаровываются в бренной жизни и ждут смерти как избавительницы. Желание смерти такое же естественное стремление, как и желание жить.

В центре рождественских рассказов - встреча с обитателями иного мира - приём, широко используемый Сологубом. Фантастические существа выступают посредниками между реальным миром живых и миром ирреальным, потусторонним. «Медиаторы идут не естественным путём, не рождаются, а пересекают границу «небытие - бытие» магическим путём. Они могут воспользоваться близостью миров, когда разделяющая их «истоньшается» и наиболее проницаем, как в Сочельник, канун Рождества, считающийся временем частого явления призраков, а также приглашающими действиями живых, провоцирующих визит» [17].

В рассказе «Красногубая гостья» выходец с того света появляется под видом «прекрасной молодой девушки с жутко-огромными глазами и чрезмерно яркими губами» [16]. «Экзальтированная особа», «стилизованная барышня», из тех, с которыми, по мнению лакея героя, можно познакомиться на пляже, представляет характерный для модерна изысканный стиль женщины-вамп, имитирующий облик вампира. Неоднократные сравнения «как неживая», «уста как у вампира» оказываются истиной, а посетительница - настоящим вампиром, хотя для затуманенного сознания героя рассказа Варгольского этот факт до решающего момента остаётся неясен. Связь с тем миром подчеркивает окружающая роковую гостью атмосфера неподвижности, холода и смерти: «Лицо её было так же спокойно и безжизненно, как и её застывшее в неподвижности тело»; «От её чёрного платья повеяло страшным ароматом туберозы - веянием благоуханного, холодного тления» [16]. Первое её появление - в холодном свете осеннего вечера (вечер - умирание дня, осень - природы, свет - с запада, традиционного местопребывания смерти). Единственное, что в ней живо - безумно-алые без употребления помады губы: «...большой, прямо разрезанный рот с такими яркими губами, точно сейчас только разрезан этот рот, и ещё словно свежей дымится он кровью» [16]. Вампиры - «живые мёртвые», дорогу в мир живых открывает им кровь их жертв. Кровь - носительница и синоним жизни. Образ раны, через которую жизнь вытекает, соединяется с образом губ вампира, выпивающего её. Цвета Лидии Ротштейн: чёрный (траур), белый (мертвенная бледность), красный (губы, кровь), зелёный (глаза - «зелёный пламенник неживых глаз»). «Это глаза хищника, демона, зелёный здесь - не цвет растительности и жизни, а фосфорическое пламя, загробный, холодный цвет тлена» [16]. Оттенку её глаз соответствует зелёный цвет малахита, которым отделаны стены гостиной с холодным паркетом, где странная гостья навещала свою жертву. Такого же нездешнего зеленоватого цвета узор обоев со странными цветами, в которых Пусторослеву, герою рассказа «Рождественский мальчик», является белый призрак, мечтающий воплотиться в земной форме, побыть человеком. Тайная дверь, скрывающая узкий, темный проход, оказывается путём, соединяющим мир живых и мир нежитей. Последовав за сияющим белым мальчиком, Пусторослев тем самым провёл его на землю, позволил обрести плоть.

Сказочный Ёлкич, дух ёлки, срубленной для рождественского праздника, персонаж одноименного рассказа, определённый автором как «январский рассказ», тоже зелёного цвета. Зелёненький, маленький, шершавенький, с зелёными бровями и ресницами ходит, ворчит, жалуется, ноет, скулит о своей загубленной ёлке перед маленьким Симочкой. Вечнозелёная гостья - символ бессмертия, праздничное дерево Рождества, но также и атрибут погребального обряда. К тому же, здесь ель загублена. Ель связана с культами умирающего и воскресающего бога. Такой бинарный смысл несёт она и в рассказе. В рождественской песенке, открывающей произведение, гибелью пугают Ёлкича, если он не уйдет от людей, но в результате столкновения с Ёлкичем гибнет Симочка.

Смерть Симочки служит аргументом в его споре с Ёлкичем о людях. Ёлкич: «Хозяева у вас нехорошо живут. <...> Кровью тут у вас пахнет. <...> Рубят, бьют, а для чего не знают» [16]. Симочка же по-христиански прощает людей, видя в них лучшее: «Мы все - добрые» [16]. Формально смерть мальчика от рук злых людей означает правоту Ёлкича, но последние слова Симочки: «Ёлкич, миленький», - провозглашают его нравственную победу. Он обращается со словами прощения и любви к тому, кто привел его под пули. Дети уходят мудро и ясно. Для них смерть - «дверь тёмная, но верная», за которой Царствие Божие.

Конфликт рассказов представляет своеобразный идеологический спор, объектом которого оказывается способ отношения к миру. Мир несправедлив, неправилен и находится в фазе распада, но выводы из этого разными персонажами делаются различные. Индивид здесь спорит с миром, обида с милосердием, правда с ложью, бог с дьяволом.

Дети играют особую роль в художественном мире писателя. Они ещё не мужчины и не женщины, а существа без определённого пола, андрогины, им не нужна вторая половина, в этом смысле они самодостаточны, но им необходимы родители, которых они зачастую лишены. Мотив сиротства как эмоциональной ущемлённости соединяется с мотивом социальной ущемлённости. Одиноким детям, страдающим под ударами мира, дано острое чутьё на несправедливость: «Знание о высшей справедливости приходит к детям не только из земного опыта. Дети - посредники между миром земным и запредельным, они чутко слышат звуки другого мира, от которого не так далеко ушли. Дети в рассказах Сологуба - медиумы. Они видят нежить и чувствуют смерть, они - не от мира сего. Детская смерть в рассказах Сологуба связана с мотивами жертвы, мученичества, святости и геройства» [17]. Дети гибнут во имя идеалов.

Комплекс мученических мотивов связывает образ ребёнка с мифологемой Христа. Рождественский Младенец встаёт за каждым сологубовским ребёнком. Прямое вмешательство Христа спасает Варгольского, увидевшего в младенце-крестнике Младенца в яслях и обратившегося к Евангелию. Причём Христос и Евангелие не называются прямо, что подчёркивает значимость и масштаб этого образа: «трогательные, простые и мудрые рассказы о рождении и детстве Того, Кто пришёл к нам, чтобы нашу бедную, земную, дневную жизнь оправдать и обрадовать, Кто родился для того, чтобы развенчать и победить смерть» [16]. Рождество - праздник космизации одного рождения. В нём соединяются микрокосм и макрокосм. Рождество Христово проецируется на рождение любого человека. И в каждом рождении - рождественский архетип. В рождении есть смерть, а в смерти - новое рождение, в Начале - Конец, в Конце - Начало. Христос пришёл в мир со знанием о своей миссии, принести жертву за людей. Возникает своеобразный глобальный цикл, затрагивающий всё мироздание, круговорот душ в природе, обмен между тем и этим светом.