Биографическая опосредованность доминантных тем и мотивов лирики Ф. Сологуба

 

В сологубоведении сложилась парадоксальная ситуация: творчество Сологуба признается поэтическим по преимуществу (и сам он считал себя, главным образом, поэтом), учёные ссылаются на лирику как на нечто априори исследованное, между тем поэзия Сологуба изучена на самом деле в гораздо меньшей степени, чем его проза. Многие исследователи (Г. Бахманова, Й. Смага, Б. Лауэр, С. Файн) говорят о природе сологубовского слова, которое приобретает «зыбкость», многозначность, и о смыслообразующей функции повтора, что объясняется, не в последнюю очередь, автобиографизмом творчества Сологуба, уже упоминавшийся выше попыткой черпать материал «из себя», сублимировать в произведениях собственные личностные комплексы. Автобиографичность поэзии Сологуба отмечают М. Павлова, М. Дикман, Г. Селегень. Черты авторского «я» присваивают разные субъекты лирики этого поэта. Собственная биография Сологуба становится эстетической и психологической ценностной основой поэтического мира.

Писать Сологуб начал рано. Его первые стихотворные опыты относятся к 1875 году. Не удовлетворенный своими стихами, он в 1879 году принялся за роман о трёх поколения одной семьи, тогда же написал «теоретическое исследование» о форме романа. С самого начала, с первых попыток Сологуб очень серьезно относился к литературному творчеству и связывал с ним мечты о своём будущем. За все годы пребывания в провинции Сологуб опубликовал немногим больше десятка стихотворений. Тем не менее, он упорно работает, веря в свое поэтическое призвание. «Во мне живёт какая-то странная самоуверенность, - признается он в одном из писем, - мне всё кажется, что авось и выйдет что-нибудь цельное» [6].

Сохранившиеся в архиве Сологуба стихи 1875-1882 годов раскрывают круг личных интересов и переживаний. В заметках к автобиографической поэме «Одиночество» (1882), посвящённой детству и отрочеству, он пишет: «Искание красоты и правды. Постоянно возмущающие картины и факты» [7]. В большинстве ранних стихотворений Сологуб с дневниковой точностью и откровенностью описывает свою жизнь - «порки ад и рай мечты», и уже в этих нескладных виршах возникает та «неотмщённой обиды отрава», которая потом станет лейтмотивом его поэзии.

Характеристика героя Сологуба варьирует постоянные черты: «Я беден и слаб», «я бледен и хил, и нет во мне воли, и нет во мне сил» и т.п.

Часто он - странник, бредущий неизвестно куда: «Я в жизни странник бедный»; настойчиво возникает образ «дороги», «пути». Он окружён фольклорными образами, преимущественно имеющими непосредственное отношение к русской фольклорной традиции с её представлением о доле, судьбе как злых необоримых силах. Его не покидает «одноглазое дикое лихо»:

 

Оградой железной и медной

Замкнулся от нищих богатый.

Я - странник унылый и бедный,

А Лихо - мой верный вожатый.[8]

 

В стихах Сологуба 80-90-х годов выявляется сложный и противоречивый психологический комплекс человека «униженного и оскорблённого», комплекс, порождённый осознанием социальной неполноценности, бессилия, жизненной придавленностью.

Диапазон переживаний неширок и однообразен: болезненная тоска и бессильные порывы, сердечная тревога и отупляющая усталость, напряжённое ожидание, безнадёжность и отчаяние, - но поэт неутомим в их анализе и поисках их выражения. Сам он заявляет, что его задача - сознательное самонаблюдение:

 

Чем строже себя наблюдаю,

Тем лучше людей узнаю. [8]

 

Позже А. Блок очень точно скажет: «Предмет его поэзии - скорее душа, преломляющая в себе мир, а не мир, преломлённый в душе» [2].

Тематическая узость, ограниченность - одна из отличительных черт поэзии Сологуба. Повторяются не только главные, основные темы, но и второстепенные, а также отдельные слова, словосочетания, эпитеты, образы. Среди материалов Сологуба есть запись: «Метод - бесконечное варьирование тем и мотивов» [2].

 

Мотив «босых ног»

Остановимся подробнее на рассмотрении специфики проявления в лирике Сологуба одного из самых характерных для него автобиографических мотивов - мотива босоты («босых ног»), присутствующего и в ранних стихах Сологуба, и в произведениях, созданных на закате жизни.

Мотив «босых ног» интересен своей причастностью к философско-эстетической проблеме связи красоты и страдания в творчестве Сологуба. Значимость образа «босые ноги» в прозе и лирике Сологуба отмечали как его современники (А. Горнфельд, Г. Чулков, И. Анненский), так и исследователи конца 20 века (Б. Парамонов, М. Павлова, Л. Клейман, В. Ивлев). Как автобиографический этот мотив функционирует в пределах от символизирующего «бедность»:

 

Пошёл мне год уже двадцать второй,

И в Крестцах я учителем год третий,

А на уроках я еще босой

Сижу в училище, одет как дети.

Просила мать, директор разрешил,

И каждый год вновь пишет разрешенье,

По бедности, и чтобы я служил

Примером скромности и береженья… [8]

Когда богач самолюбивый

Промчится на коне верхом,

Я молча, в зависти стыдливой

Посторонюсь перед конем.

И сзади в рубище смиренном

Тащусь я, бледный и босой,

И на лице его надменном

Насмешку вижу над собой… [8]

 

до символизирующего устойчивость, «привычку», приобретённую с годами:

…Впрочем, нечему здесь удивляться:

По ночам я люблю босиком

Час-другой кое-где прошататься,

Чтобы крепче спалося потом.

Плешь прикрыта поношенной кепкой,

Гладко выбрит, иду я босой... [8]

На песке, пыли и глине

Оставляя легкий след,

Проходил я по долине,

По-домашнему одет,

Не стыдясь людей нимало.

Засучив штаны и бос.

Лишь фуражка прикрывала

Пряди спутанных волос. [8]

…Что мне лужицы ночные!

Обходить их не хочу,

И порою в них босые

Ноги тихо омочу. [8]

 

В большинстве случаев мотив «босых ног» свидетельствует о внутреннем комплексе зависимого, неуверенности лирического «я» в себе, его непонятости обществом.

Тот же мотив как мотив, связанный с античностью, звучит возвышенно и слегка торжественно:

 

В одежде пыльной пилигрима,

Обет свершая, он идет,

Босой, больной, неутомимо,

То шаг назад, то два вперед. [9, с. 95]

Сологуб выступает здесь реконструктором духа древней культуры и почти его носителем. И потому стихи, написанные поэтом под конец жизни, и внешне столь отличающиеся от его прежней лирики, по сути своей, стихи того же «певца смерти», каким считался Сологуб на протяжении десятилетий:

 

Но мне другие не пример,

И мой устав - простой и строгий.

Мой стих - мальчишка-пионер,

Легко одетый, голоногий. [8]

 

Босота способна выступать и в ином качестве, когда она несёт явные признаки хтоничности. «Ноги в культуре - субститут, замена половых органов и символ тяготения к смерти. Ноги - это также символ плотской любви» [10], - пишет в «Словаре культуры XX века» Вадим Руднев.

Босые женские ноги в стихах Сологуба кажутся чем-то особенно умилительным и грешным, а главное, как-то безмерно телесным:

 

На песке прихотливых дорог

От зари догорающей свет

Озарил, расцветил чьих-то ног

Тонкий след... [9, с. 96]

Может быть, здесь она проходила,

Оставляя следы на песке,

И помятый цветок проносила

На руке. [9, с. 96]

Хорошо бы стать рыбачкой,

Смелой, сильной и простой,

С необутыми ногами,

С непокрытой головой.

Чтоб в ладье меня качала б

Говорливая волна,

И в глаза мои глядели б

Небо, звезды и луна.

На прибрежные каменья

Выходила б я боса,

И по ветру черным флагом

Развевалась бы коса. [8]

Все отсырели дороги,-

Ты не боишься ничуть

И загорелые ноги

Так и не хочешь обуть.[9, с. 126]

 

Ощущение тяжести и беспросветности жизни - «больные дни», «босоногость», «неотвязная нужда», «бесцветное житьё» - в конце концов преображается в стихотворениях конца 80-х гг. в полуфольклорные фантастические видения - «лихо неминучее», «злую маару» (это славянская ведьма, высасывающая по ночам кровь у спящих). Появляются мотивы смерти, но это не переход в лучший мир, а желание спрятаться, скрыться от этого мира.

Во многих стихотворениях мотив «босых ног» связан причинно-следственными связями с мотивом телесного наказания (алголагнической тематики):

 

...Учитель я, но мал почёт,

В училище хожу я босоногий,

И мама розгами сечёт,

Сечёт и в школе наш инспектор строгий… [11]

 

…Друзья смеялись надо мной,

Враги мои жестоки стали, -

Они, связав меня, лозой

Меня безжалостно хлестали.

И каждый плеск ветвей нагих,

Терзая тело, словно эхом,

Сопровождался бранью злых

И общим ядовитым смехом… [8]

Господь мои страданья слышит,

И видит кровь мою Господь.

Его святая благость дышит

На истязуемую плоть.

На теле капли крови рдеют,

И влажен пол от слез моих,

Но надо мною крылья реют

Его посланников святых… [12]

 

Родственность подобных образов и настроений, на наш взгляд, позволяет квалифицировать тему «босых ног» как манифестацию садомазохистского комплекса, вероятно, сформировавшегося у Ф. Сологуба. Хождение босиком для героя (как в поэзии, так и в прозе) - это одна из возможностей испытать телесную муку, сопряженную с наслаждением, то есть почувствовать полноту жизни, заключающуюся, по Сологубу, в вечном синтезе и взаимодействии противоборствующих сил. У Сологуба «босотой» наделяются лишь положительные герои, противопоставленные по чистоте духа и силе интуитивного прозрения основной человеческой массе. «Босые ноги» могут появляться как атрибут юноши или девушки, не утративших невинности детства, еще не соприкоснувшихся с грубостью, жестокостью действительности и, значит, не несущих на себе её отпечатка. «Босые ноги» служат признаком инфантилизма. Возврат к инфантильному для персонажей Сологуба - это их причастность к детству. Общество же, в своем стремлении к раю, по Сологубу, должно возвратиться к первоистокам, к дикой, но гармоничной природе:

 

К первоначальной чистоте

И к первобытной простоте

Я возвратиться рад.

Я вышел из дому босой,

И по дороге полевой

Иду я наугад.

Прошел поля, вошел в лесок,

Бреду задумчив, одинок,

Стихи слагаю я,

И ноги голые мои

С улыбкой погружу в струи

Веселого ручья.[8]

…Солнце жгло мои колени,

И горячим стал песок.

От усталости и лени

В тихий я вошел лесок.

Лег я на землю спокойно,

Подо мной теплели мхи,

Было так в душе спокойно,

И слагалися стихи...[8]

 

Но Сологуб подчёркивает недолговечность доопытной чистоты человека. Тело несет в себе стремление к греху, отторгающее его от онтологического пантеизма. Поэтому нередко «босоногость» фиксируется автором в момент, предшествующий утрате части божественной сущности лирического героя и обретению им нового образа или смерти.

Таким образом, мотив босоты («босых ног»), как и все прочие мотивы в творчестве Федора Сологуба, многосмысленен и полифункционален.

 

Алголагнические мотивы

Исследование алголагнических мотивов в поэзии Ф. Сологуба неизбежно влечет за собой обращение к рассмотреию той грани авторского сознания, которая связана с декадентским имморализмом, явственно проявляющемся в принципе единства боли и наслаждения, провозглашаемом Сологубом. Наличие боли мыслится неизбежной составляющей чувственности. Автор включает в общую парадигму телесного наслаждения, актуального для символизма, следующие алголагнические мотивы: а) мотив телесного наказания; б) мотив садомазохистского сексуального контакта.

Физическое насилие являлось одной из ключевых тем в лирике Федора Сологуба. Слова «порка», «розги», «сечение» постоянно появляются в его произведениях, имеющих автобиографический подтекст. Мотив истязания родился в связи с глубокими личными переживаниями поэта: атмосфера насилия и унижения, в которой он рос, сильно повлияла на его психику. Если в своих первых стихотворениях, например в стихотворении «В мечтанья погруженный…» (1879), лирический герой предстает в образе несчастного избитого мальчика:

 

…От счастья мои щеки

Пылают горячо,

И вдруг удар жестокий

Я получил в плечо.

Как из лазури ясной

Я на землю упал,

И франт, от злости красный,

Мне уши натрепал… [8],

то в более поздних мы видим уже зрелого мужчину, жаждущего побоев:

 

Истомившись от капризов

И судьбу мою дразня,

Сам я бросил дерзкий вызов:- Лучше высеки меня! [12]

 

За любую мелкую провинность, будь то шалость, опоздание или испачканная одежда, мать наказывала будущего поэта розгами, била по щекам, ставила на голые колени:

 

Но я порой внезапно надержу,

Или с мальчишками вдруг подеруся.

Тогда бранят меня, стыдят, секут,

Как будто бы со мной нельзя иначе…[8]

 

Жестоким обращением мать стремилась воспитать в сыне такие христианские добродетели, как смирение и покорность. Обида за незаслуженные страдания сделала Сологуба сдержанным, скрытным и очень одиноким человеком.

В 1882 году Сологуб окончил Учительский институт в Петербурге. Девятнадцатилетним юношей он вместе с матерью и сестрой уехал учительствовать в Крестцы Новгородской губернии. Неподвижный мещанский быт, однообразное течение жизни угнетали Сологуба, опустошали его. Годы, проведенные в провинции, свое повседневное тусклое житье Сологуб отразил в стихотворениях, большинство из которых позже вошли в цикл «Из дневника» (1883-1904 гг.), опубликованный уже после смерти поэта. Чтобы «расцветить» скучную жизнь острыми переживаниями, Сологуб нашел для себя новую забаву: он сам провоцировал порку, в нём неуклонно развивался мазохистский комплекс. Телесные истязания, ощущение сильной боли и стыда вырывало его из убогой действительности и возносило над провинциальным бытом. Насилие обрело у поэта нравственное оправдание: пытки необходимы как средство духовного очищения, изгоняющее «всяк порок»:

 

Страданье иногда полезно

Для тела, как и для души,

И, кто признал закон железный,

Тому и розги хорош. [8]

мотив лирика сологуб творчество

Постепенно у Сологуба появилась всё нарастающая потребность в переживании боли, стыда и унижения. Телесные наказания стали неотъемлемой частью отношений между ним и близкими людьми. Насилие проявилось и в области интимных отношений между мужчиной и женщиной. В стихотворениях отчетливо зазвучали алголагнические мотивы. Он слил любовь и насилие в единое целое:

 

И надменно могу сознавать,

Что я нежить могу и ласкать,

И любовью моей утомить,

И помучить тебя и побить…[12]

 

Поскольку наслаждение в творчестве Сологуба неизбежно мотивируется насилием, жертва сексуальной агрессии, как правило, предрасположена к стремлению ощутить боль. Лирический герой Сологуба создает в своем сознании детальную картину насилия, противопоставленную повседневности.

В рамках символистской концепции двоемирия алголагния располагается в ряду панэстетических идеалов; наказание, кара стоят рядом с удовольствием, счастьем. Сологуб отстаивает органичность садомазохистских переживаний для человеческой природы. В его лирике такого рода ощущения описаны не как индивидуальное сексуальное отклонение, а как глубоко скрытый психический потенциал личности:

 

В душевной глубине бушует

звериная, нагая страсть.

Она порою торжествует,

Над телом проявляя власть...[12]

 

Изнасилованная девушка не пытается скрыться от «двуногого зверя», а, напротив, испытывает от происшедшего головокружительное удовольствие:

 

Но в сердце нарастает радость,

Идёт все медленней она,

Звериную изведав сладость,

Как от шампанского пьяна...[12]

 

В то же время демонстрация собственной униженности позволяет лирическому герою Сологуба требовать от мироздания своего рода компенсации: негативное прошлое подразумевает идеальное будущее (в какой-то степени это близко к христианскому миропониманию), и жизнь героя видится как сознательное умножение мучений. В автобиографических стихотворениях проявляется образ страдающего героя, находящегося на пути к совершенству:

 

…Смиренно претерпев удары,

Я целованьем строгих рук

Благодарю за лютость кары,

За справедливость острых мук. [8]

Переживание боли становится показателем высокого уровня самосознания, зрелости личности, избранничества. Таким образом, понятия «боли», «страдания» вводятся Сологубом в число критериев нравственности. Причисляясь к первозданному творению, телесные муки как бы оправдываются религиозными заповедями, садомазохистское удовольствие - благим стремлением к самосовершенствованию. Так, роль телесности переводится из парадигмы гедонизма в план аскетизма: не страдание, необходимое для удовлетворения плоти, а страдание, необходимое для смирения плоти ради торжества духа.

Герой Сологуба постоянно оказывается перед мучительной и неразрешимой дилеммой: «с одной стороны, свою страстность, неконтролируемое сексуальное влечение, стремление к боли он мыслит естественными, “законными”, поскольку таковы свойства его натуры, получившей божественное разрешение на существование. Но при этом черты декадентства (в том числе садомазохизм) остаются для него “бранными” в силу воспитания, унаследованных социальных норм» [13]. Статус телесных удовольствий на протяжении всего творчества остается двояким: неясно, осуществляет ли герой высшее предназначение или оказывается в ситуации богоборчества.

Лирический герой Сологуба стремится к счастью, к удовлетворению чувственных желаний. Одновременно над ним властны этические нормы, и он стремится быть независимым, смирять свои страсти, отказываться от прихотей, достигать духовного совершенства и так далее. Представления о счастье вступают в противоречие с заданными нравственными устоями, поэтому герой находится в постоянном противоборстве разума и чувства. Внутреннее противоречие лирического субъекта является отражением глубинного конфликта душевной жизни автора. Тяжёлые жизненные обстоятельства, которые обычно угнетают и уничтожают личность, в случае Сологуба дали ему обильную пищу для творчества.

Мотив одиночества

Среди тем философского сознания тема одиночества занимает особое место. Ситуация, требующая определения соотношения между одиночеством и свободой - одна из универсальных философских ситуаций, в которых обнаруживаются незримые сущности бытия и человеческой души. С концепцией одиночества связано и воплощение экзистенциального мироощущения в философии и в литературе. Тяга русской мысли к вечному осмыслению и воплощению бытия, желание в противовес экзистенциальному мировосприятию преодолеть границы между мирами «Я» и «Другого» во многом определяет специфику национальной культурной традиции. Проблема одиночества была актуальна во все времена и неизбежно проявлялась на уровнях литературы и философии, которые сами по себе часто есть результат одиночества фигур, их представляющих.

Пессимизм в отношении реальной действительности, «земного томления» закономерно связан с мотивом одиночества, типичным для старшего поколения символистов. Одиночества не только среди людей - во вселенной. У Сологуба мы читаем:

Один в полях моих иду. Земля и я, и нет иного. Всё первозданно-ясно снова. Один в полях моих иду Я, зажигающий звезду В просторе неба голубого. Один в полях моих иду. Земля и я, и нет иного. [11]

Лирический герой Сологуба априори одинок и воспринимает это одиночество как замкнутость в индивидуальном мире неосуществимой мечты. Он замыкается в границах собственного сознания, которое становится для него наиболее комфортной средой обитания.

Один свершаю долгий путь И не хочу с него свернуть Туда, где мечется толпа, Самолюбива и тупа. [11]

Ситуация одиночества и непонятости, с которой автор столкнулся с детства, была обусловлена внешними фактами его биографии, но, с другой стороны, была спровоцирована характером его личности. На протяжении всей жизни поэт отличался обидчивостью, мнительностью, эгоцентризмом, поддерживал близкие отношения только с узким кругом лиц - потеря каждого близкого человека означала для него утрату связи с человечеством в целом:

 

Одиночество - общий удел,

Да не всякий его сознает, -

Ты себя обмануть не хотел,

И оно тебе ад создает.

И не рад ты, и рад ты ему,

Но с броской безутешной твоей

Никогда не пойдешь ни к кому -

И чего б ты просил у людей? [11]

 

Двойственность жизни - с одной стороны, господа его баловали и он был на особом положении (читал книги, журналы, слушал музыку и часто посещал театр), с другой - чад и угар кухни, в которой трудилась его мать, с жестокостью вымещавшая на детях тяготы своей жизни, - развила в юном Фёдоре Тетерникове отчуждённость и скрытность. Частые порки розгами (а били, практически, за всё, хотя поводов, вроде, не было: Фёдор был прилежным учеником и помощником) и размолвки с матерью не оставляли горечи в сердцах детей, свыкнувшихся с безжалостной справедливостью кары: это был глубоко закрытый семейный круг, в который они не допускали никого. Оттого утраты близких - матери, сестры и жены - Сологубом переносились очень тяжело.

В 1882 году Сологуб окончил Учительский институт. Девятнадцатилетним юношей, взяв мать и сестру, он уезжает учительствовать в Крестцы Новгородской губернии. Так начались мытарства в глухой русской провинции. Три года он живет в Крестцах, затем в 1885 году переводится в Великие Луки, а затем, в 1889 году, в Вытегру в Учительскую семинарию. «Я был слишком юн, когда вступил на поприще самостоятельной деятельности, и был, кроме юности, по многим другим причинам мало подготовлен к тому, что меня встретило» [6], - писал он 8 сентября 1887 года своему бывшему учителю В. М. Латышеву.

В письмах Сологуб жаловался на «умственное и нравственное одиночество». Его окружали мелочные интриги, сплетни и доносы, игра в карты, пьянство, разврат. С горечью отзывался он и об учениках: «Ученики зачастую злы и дики... приводят в отчаяние своей глубокой развращенностью», дома у них «нищета и жестокость» [6].

Своё повседневное «бесцветное житье» натуралистически конкретно описывает Сологуб и в стихотворениях этих лет. В них он прямо, непосредственно изображает город, где живет, дикие нравы его обитателей, свой убогий внешний вид, домостроевский домашний уклад, отупляющий труд, бессмысленное времяпрепровождение: хождение в гости, попойки, грубо-эротические приключения, и опять порки - дома, в участке. Единственный просвет в этом тягостном существовании - одинокие прогулки (уход «в природу») и мечтанья (уход «в себя»):

 

Убежать бы в леса, отдохнуть

В их широких и вольных чертогах,

Где вливался б в усталую грудь

Вольный воздух, прозрачен и легок![8]

В переулке одиноко

Я иду. Прохожих нет.

Зажигается далеко

За туманом тихий свет.

Скучно всё вокруг и тёмно,

Всё как будто бы в бреду… [8]

 

Отрекись от себя, человек, - Нам лишь это одно и возможно. Всё другое в ничтожный наш век Мимолётно, забвенно и ложно. [11]

Сологуб придумал героя-«себя» так же, как героев своих произведений, и вымышленный образ зачастую подавлял собственно авторское «я». Логика мысли Сологуба такова: если действительность - прах, ложь, тюрьма; если люди - рабы, лающие звери и «быть с людьми - какое бремя!», то «свобода только в одиночестве». И с этих позиций, кроме «Я», в мире ничего не существует. «Я», его сознание - единственная реальность, вселенная - создание его мысли:

 

В тёмном мире неживого бытия

Жизнь живая, солнце мира - только Я. [8]

 

Индивидуализм переходит в возвеличение одиночества как единственно возможной «свободы» человека.

«Одиночество послужило фундаментом для формирования несбалансированной самооценки. Избранность, непонимание окружающими, особый статус личности - так Сологуб продолжал воспринимать собственную судьбу даже тогда, когда находился на пике общественного признания и стал образцом высокой поэзии для молодого поколения» [13].