Ноября / 6 декабря 1885. Воскресенье

Было погребение А. Н. Давыдова, нашего посланника. Православная процессия соблюдена до поставления гроба в вагон. В Йокохаме певчих наших не было, и потому мы без облачений провожали до кладбища, а там отслужили литию в епитрахильях. Со стороны японского прави­тельства была оказана полная любезность; была вся официальная знать и много войск с музыкой. У нас: впереди — два диакона с трикирием и кадилом — за ними крест; при несущем ассистенте; шестьдесят певчих, два японских священника, три наших и Епископ. Все в золотых облаче­ниях. Народу по улицам было много; порядок полицией соблюден без­укоризненный.

1886 год

Марта 1886. Понедельник второй недели Великого Поста

Первую неделю — 24 февраля — 1 марта в первый раз мы здесь пости­лись, как должно, то есть службы были три раза: в 6 утра — утреня, в 10 часов — часы или обедня, в 5 — великое повечерие, на котором читал­ся канон Святого Андрея Критского; ученики все говели, завтрака ника­кого не было. Я тоже исповедался (у о. Анатолия) и в субботу служил; обедня была в 8 часов, после которой ученикам — чай с булкой.

Сегодня о. Владимир сказал, что подаст прошение об увольнении его из Миссии по болезни. Я сказал, что пошлю прошение в Синод. Коме­дию ломал. После подал и прошение, но взял обратно. Смотри в исходя­щей. Вместе с тем нужно будет послать воззвание в Академию.

До сегодня каждый понедельник и четверг проповедывал в Какига- риче; сегодня вечером закончил первую часть Осиено кангами и больше не пойду,— слушателей постоянных — один всего, и тот давно уже слы­шал все — (лысый старик Куйсу). Пусть Оогое один ходит. Я обещался, коли двадцать-тридцать человек будут; сначала так и было, а теперь — вона! Дома время дороже.

Львовский третьего дня — 1 марта — уехал в отпуск на восемь месяцев.

О. Анатолий — уедет тоже.

Итог — один, как перст, останусь! Но ужели Господь не услышит мо­литву о проповеднике для сей страны? В глубине души есть твердая уверенность, что явится, наконец.

Марта 1886. Вторник второй недели Великого Поста

Сегодня Павел Сакуси приходил просить дать ему, кроме переводче­ской, и работу учителя — в Семинарии или в Катихизаторской школе, преподавание географии, истории и тому подобное — «я вам помогал бы»,— говорит — «Да и мне полезно было бы; перевод также шел бы не торопясь, с обдумыванием»,— Это как будто бы маленькое утешение за вчерашнее влияние на о. Владимира. Вообще, жизнь наша идет, точно езда по крайне ухабистой дороге; то вверх на взгорье, то в колдобину; и это ведь каждую неделю, даже каждый день. Пред Постом — мерзейшее расположение духа было; Первая неделя прошла довольно спокойно, и в конце недели ощущалось радостное настроение — по разным причи­нам,— я заранее уверен был: непременно сейчас же какая-нибудь мерзость случится: вчерашнее заявление о. Владимира и оправдало это; остаться с Семинарией без учителя — на что хуже! — Даже каждый день, гово­рю,— кочка и колдобина: ешь с удовольствием,— наелся — тяжело, ло­жишься спать — приятно, проспишь — скверное расположение духа.— Отчего такой закон? И должны ли мы уравновешивать себя, чтобы ни печали, ни радости, как советует Сенека и другие философы древности? Но что же за удовольствие опять всегда серый день? Ведь от этакой волоеении с ума сойдешь. Нет уж, пусть будет так как есть. Только не тревожиться очень внешним, а находить источник радости больше всего в исполнении своих обязанностей.

Марта /12 апреля 1886

И для чего же бы я поехал в Россию? Свидание и посмотрение, это — такие эфемерные удовольствия, что в воображении они лучше, чем на деле. Не забывать опытов предыдущих поездок: четыре дня в лучшем месте — я не знал, как провести, и должен был проситься в пустынь. Был два раза я в России по важным для Миссии делам. Если третий раз поеду, то не иначе, как тоже по важному делу,— Бог знает, какое это дело, и в Его Воле оно; нет,— отсюда на тот свет дорога не дальше, чем чрез Россию.

Июля 1886

Ровно 25 лет, как я в Японии. Бог послал сегодня хорошее, кажется, распределение священников: о. Иоанн Оно — в Оосака, о. Яков Такая — на Киусиу, о. Матфей Кангета — в приходе Оно; для Нанебу и Акита нового священника (завтра изберут) о. Тита Комацу — только для Хако­дате и Эзо.

В следующем 25-летии — докуда предел земной? И замечательно — как 25 лет назад приехал в Японию одиноким, так и теперь одинок: оо. Ана­толий, Владимир и Георгий — уезжают в этом году,—графиню Ольгу Евфимовну Путятину — почти на смертном одре, да и ни к чему негодная по Миссии.

Господи, просвети сию страну светом Евангелия! Сам избери и при­готовь проповедников святой Твоей веры и не загради благодати Твоей от сей страны моими беззакониями!

Августа 1886

Сегодня уехал в Йокохаму, а завтра сядет на «Москву» в Россию о. Вла­димир. Грустно, но, верно, Богу так угодно. В марте еще секретно от меня послал в Синод прошение, воспользовавшись тем, что я забыл взять у него препроводительный рапорт после того, как он отдумал было про­ситься в Россию. Теперь, как видно, с большою неохотою уезжает в Холм — преподавать Церковную Историю и учения о расколе. «Чтобы я не сделал, чтобы исправить мою ошибку»,— говорил он сегодня и с пла­чем упал в ноги, прощаясь. Грустно и жаль до слез! Но, видно, Воля Божия! К миссионерству он положительно неспособен по непослуша­нию, гордости, скрытности, какой-то странной безрезонной своенрав­ности и прочего. В миссионерстве же главное — единство, мир, стрем­ление к одной цели.— Чтобы он делал здесь, когда оказался бы лишним, как преподаватель. А это скоро будет,—лишь только из России вернутся наши студенты. Итак, дай Бог, ему счастие и спасение в России, а здесь, даст Бог, обойдемся и без него. Но из России должен быть в скором времени сюда миссионер, внутренний голос говорит мне это. Дай Бог!

Августа 1886

Холера, дождь; в Церкви народа совсем мало было, а служение было торжественное, кроме меня — четыре священника.

Вот образчик, как люди смотрят сквозь свои очки: Тихай сегодня говорил мне, что из всех бывших здесь миссионеров Владимир был самый дрянной; лучше всех-де были: Моисей и Еримий — преданные

делу, затем все в нить шли —Гавриил, Дмитрий, Гедеон и ниже всех — Владимир,— как по скату.— Владимир единственный человек, который сделал здесь добро — поставил на ноги Семинарию, и пред которым все прочие выбывшие — нуль, но он не играл постоянно в карты с Яковом Дмитриевичем Тихаем, как Ефимий, не балагурил, как Моисей и Гавриил,— и выходит — всех хуже! Вот и обращай внимание на мнение людей! Поди, узнай, когда человек говорит не а Іа Тихай.

Сегодня письмо от С. А. Рачинского. Хотелось бы видеть в Арсении не такого ребенка доселе — не только застенчивого, но даже «пугливо­го». Скоро ль образуется из него человек серьезный — каковые здесь нужны? — Не мешает, значит, посылать в Россию людей постарше, как Кониси, Кавасаки. Нужно присмотреться к ним и к Сергию Сёодзи, и Клименту; на классах больше заниматься ими; в классе — ни слова по- японски; сочинения задавать на темы, бывшие предметом классных лекций,— полезнее: разбирать в классе сочинения.

Ноября 1886

Нет мучительнее сомнения — не загублена ли даром жизнь и, вдоба­вок, множество русских денег? Станет ли Православие в Японии? Кому работать для этого? Ведь вот один — как перст,— ни единой души рус­ской больше в Миссии. Да что здесь! И в самой России штундизм и прочие секты с ножом к горлу лезут, а миссионеров — один о. Арсений Афонский на всю Россию нарасхват,— и нет помощников, учеников у него,— жалуется, бедный, и ищет, и едва ли найдет! Итак, не рано ли еще пускаться русскому в заграничное миссионерство? Колоссами высятся везде Католичество и Протестантство! Какие массы людей! Какие неог­лядные, неистощимые фаланги деятелей! А здесь — хоть бы кто на по­мощь (настоящую помощь, разумеется)! Что же? Капля брызги, которая бесследно выльется в песок! Как ни закручиниться, как ни прибеднить­ся? Разве чудо Господь сотворит, направив Японию на Православие! Но какое же основание ожидать чуда? Достойна ли Россия того, и достойна ли Япония? Первая спит на своем бесценном Православии, а вторая — самое небо готова обратить в деньги, или выкроить из него иностран­ный пиджак. Боже, Боже, как громадны, неистощимы средства, силы и ресурсы и материальные, и нематериальные — у Католичества и Про­тестантства,— и какая бедность до голости у нас, не имеющих ровно ничего, кроме истины, без малейших средств и ресурсов, даже развить ее! Куда наши 12 тысяч христиан! Скоро протестанты и католики со­мнут нас под ногами и оставят далеко позади себя! А там что — ничто­жество и исчезновение? Уже ли это? Итак — жизнь загублена! Множест­во кровных русских денег брошено в огонь! Какое мучение может быть горше этой мысли! Уныние и расслабление злым червем точат меня! Боже, не дай совсем ослабеть! Если же в самом деле я здесь совершенно бесполезен, то укажи путь в Россию!

Ноября 1886

Вчера написанное — одно малодушие. Нашей нетерпеливости хоте­лось бы, чтобы перед нашей секундой бытия сейчас же и развернулись все планы судеб Божиих. Вероятно, во всем есть смысл, что на [?] сам человек не ставит в противоречие разуму Божию. Ведь я же не для себя, не по самолюбию поехал в Японию, а все хотелось сделать какое-либо добро,— так отчего же не положиться на Волю Божию? Вероятно, и моя жизнь имеет какой-нибудь смысл и какую-нибудь пользу — ну, хоть бы даже ту, чтобы показать, что в России нет миссионеров. Если в простой былинке, которую мы небрежно растаптываем, всякая клеточка имеет свое назначение и приносит свою долю пользы, то человек неужели бессмысленнее и малоценней клеточки?

Подумать бы так, значит, уже разом отказаться бы от всякой ломки и всякой веры. Итак, нужно непоколебимо стоять на посту и спокойно делать, что под рукой. Не заботится о прочем: мы рабы,— хозяину вид­ней,— он пусть заботится! Но и небезучастно относиться к своей службе, как то делают дрянные рабы — а влагать сердце и душу в нее, но спокой­но—от неудач не опускать голову и руки, от удач не поднимать выше обыкновенного голову и не давать пульсу биться сильнее — Хозяин то правит ладьей жизни нашей — и затишье ли, быстрее ли течение,— все это Его дело, а наше спокойно грести, не выпуская весла, пока смерть не выбьет его из рук. Ныне мало вероятия на обращение Японии в Право­славие; слишком уж много здесь протестантовых и католических миссио­неров — до 500 человек; и слишком Япония во всех решительно отношениях увлечена цивилизацией протестантских и католических стран; аглиц- кий язык повсеместно изучается,— школа, флот, придворные обычаи, войска, дома, фабрики,— все, все,— все копия с протестантских и като­лических образцов; о России же нигде, ни при чем, ни в чем — ни слова, ни мысли; одна речь и есть о России — с голоса иностранных газет — речь злословия, зложевания, неприязни, опасения; словом — свет и тьма,— вот для Японии другие государства и Россия. А чтобы веру взять, нужно любить, уважать ту страну, откуда взято! Но, быть может, для Японии ныне и нехорошо, неполезно взять Православие. Она желает ныне и веры иностранной, как ресурса для подъема своей государственной жиз­ни; для такой же цели действительно больше годятся идущие на всякие мирские сделки — инославия — Православию же нет тут места. Право­славие должно быть принято, как Вера Христова, а не как одна из шпор подгонять брыкающего и фыркающего ныне коня японской государст­венности. Слишком замучено! Пусть отстоится, успокоится, глубже и яснее будет видно внутрь. Не удовлетворят тогда инославия,— износят­ся, истощатся; пусть несколько столетий для этого потребуется, но что истощатся, то это несомненно. Тогда придет очередь и Православию — неистощимо глубокому и бесконечно высокому. Правда, при этом уже моя жизнь в Японии совершенно не имеет смысла,— исчезнет и тепе­решняя здешняя Православная Церковь; лишь только Микадо примет какое инославие — православные тотчас бросятся вслед за ним — какие же теперь православные! Все мелко, эгоистично, незрело! Останется, может быть, один о. Павел Ниицума и несколько человек,— кто — не знаю, потому даже и Савабе в запрошлом году, по поводу смуты, хотел уйти к протестантам,— за кого же можно поручиться, когда явится такой стимул, как пример Императора! — Но — говорю — вероятно же имеет какой-нибудь смысл и моя жизнь в Японии и нынешняя здешняя Право­славная Церковь! Не может же быть, чтобы Господь ко всем невзгодам бедной Русской Церкви, дал еще нанести ей удар в ланиту: «Не годна-де ты в миссионерстве и в Японии»,—это было бы жестоко! Итак, я во тьме; но, закрывши глаза, доверюсь же Господу! И подкрепи мой дух, Господи!

Декабря 1886

Утром, в девятом часу, когда я только что начал экзамен у учеников среднего отделения Семинарии, оказалось, что горит Женская школа; пожар начался от железной трубы ванны. Сгорело — не более, как в час, все связанное, и нужно сказать, нелепейшее здание, где, несмотря на видимую величину, могло поместиться не более тридцати пяти учениц, без классных комнат.

Ольга Ефимовна Путятина вызывается построить новую школу. По­смотрим, что Бог даст.