Декабря 1886 /10 генваря 1887. Понедельник

День определенный был для отдыха; но как он грустен!

Утром, гуляя почти два часа по краю купола при солнечной погоде, думая, что для возбуждения мысли о миссионерстве и действия сообраз­ного необходимо: 1) не только внести в программу духовных заведений указание на миссионерскую обязанность Церквей, но и 2) в учебники ввести, например, Гомилетики — в конце учебника хоть, что-де пропо- ведничают: хоронят безискусственности и 3) в сочинения академистов: вместо нынешних бессодержательных писаний академисты лет в два­дцать могли бы разработать все обличение католичества и протестантст­ва.— Но доброе настроение испорчено было известием об успехах про­тестантов в Маебаси; промелькнули в уме и успехи в других местах, успехи — чисто материальные, массовые,— точно стадо свиней в огоро­де топчет траву, а подчас и капусту (в Маебаси дело); хворостина против свиней — радикальное средство; но — против протестантов и хворос­тину некому в руки взять. Их массы — массою врываются и топчат нас — я один! Один против сотен и тысячей — что может? Итак, в службе есть и утешение сознания своей непричинности, но тем не менее грустно и скорбно! Ведает, впрочем, про то наш хозяин — Христос. Если Он допус­кает — значит, так тому и быть должно! Мы же не виноваты! Не виноваты, что протестанты численностью и массою берут верх! Истина наконец воссияет! Не нам видеть это сияние,— но будем же шире душой — не­скольких лет расстройства, лжи! Э-эх, грустно! Но в тоже время и что же грустить! Немного уж лет осталось жить на свете, недолго страдать!..

В России штундисты, граф Толстой — протестант самого низшего пошиба, Владимир Соловьев, некогда просившийся сюда в число мисси­онеров,— Католицизм, или за Папство в его дрянном смысле,— здесь протестантизм — методизм, баптизм и всякая дрянь,— Боже, что за муче­ние видеть воочию все это вместе с Истинной Христовой Верой! За­быться бы следует в обычных письменных и других текущих занятиях! Время праздничное всегда время — самое трудное и печальное!

Декабря 1886 /11 генваря 1887. Вторник

Католичество и Протестантство ныне в мире в полном расцвете. Миллионами образованных умов, развитых сердец и крепких воль они обладают и располагают. Что же удивительного, что они везде имеют успех. Это — туча, нависшая над миром. Но Бог допускает это. Даже больше! Бог, вероятно, и помогает доброму в Католичестве и Протес­тантстве, ибо доброе везде — Божие. Вот и здесь, над Японией, все более и более собирается и нависает эта туча.— Печалиться ли, как я вчера делал? Но ведь это же малодушие, маловерие, нетерпение и гордость. Мы же знаем, что истина победит; так давай-де нам победу сейчас! Своею маленькою пядью — не иначе мы хотим мерить протяжение времени, и сфальшивить-де можно, как купец, поскорей притянуть к себе конец! Обладание истиной должно доставлять спокойствие, иначе мы сами не верим в свое обладание. Придет время: образованные умы, ныне служащие инославию, сами же разнесут его по клочкам, как ложь; а ныне невежественные умы православные — разовьются и отравят в себе весь блеск Православия,— и пойдет оно волнами по лицу земли,— не облака­ми и тучей. Вместо католического рабства узнают люди подчинение истине, вместо протестантского своеволия возлюбят свободу.— Так не печалиться же, а делать спокойно свое дело с радостною уверен­ностью в будущей победе. Мир принадлежит истине, а не лжи; истина же в Православии здесь нужна, чтобы истина постепенно овладела миром: скороспелое и насильственное завоевания — непрочны. Право­славное Миссионерство должно быть делом всей Русской Церкви,— не разных hoard of Missions и тому подобных мелких делений. Но нужно, чтобы в сознание Русской Церкви вошла обязанность миссио­нерства.

1887 год

Мая /12 июня 1887. Суббота

Сегодня в четыре часа вечера Ольга Ефимовна, графиня Путятина, уехала в Йокохаму, завтра уедет в Сан-Франциско и дальше домой. А только что наступило ей время творить дело, для которых четырна­дцать лет ждал ее: предлагали представить ее Императрице,— значит, открывала случай познакомиться с Императрицей и говорить ей о вере. Но «на меня целый год не обращали внимания», то есть когда она жила в Тоносава, зачем я не бросал Миссии и не летел ухаживать за ней? и тому подобное. И глупа же! А сколько самолюбия и каприза! Поди ж ты, проникни сквозь эту чуть не ангельскую оболочку. Ведь чуть ли не вра­гом Миссии и всей здешней Церкви уехала! Что Женскую школу ненави­дела всей душой — это верно: и из-за чего? «Никто-де не скажет: не нужно ли для вас что сделать,— один полицейский только и предложил сию услугу». А сама оттолкнула от себя школу, да и всех христиан, так что и зайти-то боялись. Скатертью дорога! Знать не годится для дела, что Божий Промысел не удержал ее здесь. А яд дрязг в о. Анатолия (вчера вернувшегося из отпуска) влила, когда сегодня, затворившись полтора часа, завтракала с ним наедине,— это по физиономии его видно,— со­всем другой, чем был утром. Урок мне — ни с кем никогда не говорить о людях нехорошее,— укротить навсегда порыв чесать язык,— с нею же, к несчастию, болтал, что о. Анатолий вял, ленив и прочее — и все это, и многое-многое другое, в чем она, по глупости, не поняла меня; напри­мер, вчерашней моей речи ей на исповеди, что ей следует не уезжать, а служить,— все перелито в о. Анатолия и отравило его. Господь с ними! Благодушие и терпение только пошли, Бог!

Июня 1887. Пятница

День был серый, со свинцовыми тучами все время. И на душе было с утра целый день так серо, так свинцово тяжело, что таких дней в жизни мало, а если бы было больше, то ада не нужно другого. Так грустно, так печально, так безотрадно и теперь, что, должно быть, это вот и есть то страшное состояние, когда Благодать Божия совсем отстает от челове­ка; только, Боже, за что же это? Ужели и без того бедному человеку — так мало страданий, что Ты еще бичуешь его,— к ранам рапы прилагаешь! Но за что же? Чем мы, бедные, виноваты, что грех прежде нас существу­ет и что мы, рождаясь, точно в кипящий котел попадаем? — Какая при­чина грусти сегодня? Да много причин. Во-первых, эта вечная азбучная работа; у другого есть движение вперед; здесь — вечно повторение одно­го и того же — все в самых простых понятиях и фразах; возвыситься — ни на дюйм нельзя; кричат — «не понимаем! Не спеши, нужно записы­вать»,— это каждый год, каждый курс, почти двадцать лет! Пусть бы работа приходская, с народом — можно хоть в нравственности двигать­ся,— здесь сфера школьным понятиям, вечно вращающимся на одном и том же,— что за мертвенная работа! Но к концу года как это нравственно, умственно и физически утомляет, при 4-5 классах ежедневно, в пятьдесят один год жизни,— без надежды отдыха даже во время каникул! Во-вто­рых, неизвестность, ведет ли все это к чему-либо путному, или все это пойдет прахом! Вон Сакума уходит же в протестантство и уволакивает своего сына (впрочем, ни к чему не способного молодца,— вчера взял его из школы), а слушал уроки в Катихизаторской школе целый год. Конечно, Православие — свет в сравнении с протестантством; но почти все японцы зауряд такие холодные ко всему, кроме интересов плоти, что в отчаяние приводит. Полтора года благодеяний — большое жалованье — почти ни за что — и ни искры доброго чувства в душе! Там — аглицкий язык, вязанье шапок и прочая цивилизация — туда! Кстати же, за дрян­ную службу в школе гувернером, я сделал раз или два выговор Сакума,— «[...]» — и предлог есть на меня свалить вину, что выходит, мол, врагом назвал,— что за низость! Впрочем, отчасти и мне урок — не делать гнев­ных выговоров, хоть бы и сто раз справедливых, чтобы не подавать этим мерзавцам поводов к злоречию. Эх! Скоро ли я обращусь в камень! Пора бы, как давно по душе пора обратиться в прах, и как я жду этого, Боже, как жду! — В-третьих, одиночество,— что за безотрадное одиноче­ство суждено мне! Не с кем целые годы слова по душе перемолвить! В-четвертых, оставление благодатью Божиею,— И вот вследствие всех этих причин и других (нынешнее чтение, навевающее прескверные мысли монографией еретиков Нестория и Евтихия) — такое давящее состояние души, что сегодня на классах едва мог пересилить себя, чтобы говорить лекции. Боже, не дай еще таких дней! — Но нельзя как-нибудь сделать, чтобы таких дней не было? Разве с еще большим усердием предаться исполнению долга? А восполнить себя что,— совесть говорит: Помоги, Бог!

1888 год