Справиться без особого труда. Конечно, кроме настойчивости, нужно еще и умение

Защитить свою правоту. Но оно как-то приходит само собой.

Возвращаюсь к нашей неудачной эвакуации. Вернулись домой к пустым полкам – все растащили соседи, думая, что мы не вернемся. Не только съестного ни крошки,

Но и чего-либо пригодного для обмена на еду тоже не осталось.

НИИЗм, в котором я работала, эвакуировался.                                                       

   Блокада. Во двор дома попала бомба. Окна разбиты вдребезги, а я бросаюсь к окну - спасать тухлый лярд - жидкое месиво, которое могли есть только блокадники. Он был дороже жизни - сейчас это невозможно понять.

Ночью иду на чердак - тушить зажигалки, которые бросали немцы с самолетов. Днем провожаю в бомбоубежище стариков и детей. Мое отношение к бомбам - полнейшее равнодушие. Попадут – так ведь и испугаться не успеешь.

Карточки служащих мы получали, кажется, от Жакта нашего дома. Когда мы стали  доходягами нам дали эвакосправки, а эвакуироваться уже можно было только самостоятельно, по «дороге жизни» через Ладожское озеро. Кто-то дал нам письмо

К начальнику Ленинградской роты, охранявшей подступы к Ленинграду вблизи от

Ладожского озера.

Сама часть располагалась в двадцати километрах от озера, а палатка начальника

Части в двадцати километрах от нее, на берегу Ладоги.

Красноармейцы делились с нами едой, это поддержало наши силы. Каждый день я

Топала к начальнику – двадцать километров туда и двадцать километров обратно,

В немыслимой обуви. Валенок у нас в доме не было. Мама сшила мне «чуни» из

Рукавов зимнего пальто. Ясно, что этой обуви хватало ненадолго, бойцы снабжали

Меня штопальной иглой и я почти ежедневно их подшивала.

Долго я ходила взад и вперед, слушая обещания командира – завтра переправлю.

Наконец, мы догадались. Заплатили шоферу, ехавшему, по какой-то надобности, через Ладогу, и поехали в открытом грузовике, через замершее уже озеро. Дорога была не из веселых – почти на каждом шагу - трупы замерзших или убитых, огромные провалы от грузовиков, провалившихся в то время, когда лед был еще тонкий. Шофер наш объезжал эти провалы, виляя между ними. Бывало, что колесо машины нависало над провалом, шофер еле удерживался на поверхности.

Когда переехали Ладогу, шофер высадил нас и поехал по своим делам, а был уже темный вечер. Мы стучались в двери солидных домов, но нас никуда не впускали, а порой на нас кидались собаки.

Но собак я с рождения не боялась. Самую свирепую собаку я гладила, говорила с ней, и она начинала лизать мне руку. Это счастливое свойство очень мне пригодилось в моей страшноватой военной жизни.

Наконец, мы добрели до края поселка, где стояла какая-то хижина. Мы, ни на что

Уже не надеясь, постучались и услышали: «Входите, не заперто».

Мы попали в крошечное помещение, где на полу вповалку спали дети, а мать чинила, при свете керосиновой лампы, какую-то ветошь. Мама предлагала, оставшиеся у нас, деньги, но хозяйка отмахнулась, дала нам по куску черствого хлеба, («вам нужнее, я, все-таки, у себя дома»). Мы провели ночь не под открытым небом – на всю жизнь осталась в душе благодарность к этой женщине.

Я всегда чувствовала себя крестьянской дочерью, ведь папа до двадцати лет жил

В курной избе и ушел из деревни пешком, с куском хлеба и в лаптях. Это не помешало ему сделаться безукоризненно интеллигентным человеком, превосходно знающим историю. Но для меня богатые люди очень долго оставались бессердечными эгоистами, не желавшими помогать бедным.

Исключение составлял мой дядя, который, будучи беспартийным, смог, благодаря своему таланту и колоссальному трудолюбию стать Членом президиума Академии Наук и состоятельным человеком, имевшим собственную дачу под Москвой. Но сам он оставался очень скромным - одевался просто, раскланивался с каждой уборщицей в Академии, расспрашивал о ее жизни, помогал всем людям, с которыми его сталкивала жизнь. Но исключения, как я полагала тогда, только подтверждают правило. Мне часто приходили на помощь люди, такие же нуждающиеся, как я.

А если вспомнить всех, кто помогал советом или делом, то среди них были люди