На меня, увидел мое умоляющее лицо и, оттаяв, с удовольствием досказал миф,

Да еще начало другого, связанного с первым.

С тех пор моей обязанностью стало избавлять лодырей от опросов с помощью мифов. Надо сказать, что Тарас Иванович сам с большим удовольствием

Рассказывал мифы, чем излагал теоремы. К моему сожалению и к пользе для

Математики, его сменил учитель, который почитал математику величайшей

Из всех наук. Он же стал нашим классным руководителем.

     Один из немногих педагогов литературы сам писал стихи и нам давал задания:

стихотворения на вольную тему. Я написала стихотворение о похоронах Ленина –

Очень искреннее и очень неуклюжее. Единственным плюсом его была краткость,

(но отнюдь не та, которая: «сестра таланта»). Наш педагог-поэт вручил мне его весьма торжественно, сказав: «Это, конечно, лучшие стихи. Серова, подойди и возьми их».

Помню ощущение жгучего стыда, с которым я шла за злополучными стихами.

Я прекрасно понимала слабость моего творения и нелепую торжественность его

Вручения.

Истории у нас не было совсем. Была история партии, которую мы должны

Были знать наизусть и «сдавали» ее старшей пионервожатой. Только мой отец

Преподавал историю в старших классах, но мне у него учиться не довелось - его уволили, как беспартийного, когда я еще была младшеклассницей. Возможно, что его устранили и за самовольное преподавание истории, а также за то, что он защищал перед высшими инстанциями всех учителей. Мой отец каждый вечер уходил из дома и возвращался, когда мы, дети, уже спали. Мама говорила нам, что он делает ежевечерний обход школы.

Только после смерти Сталина мы узнали от мамы, что отца, каждую ночь вызывали в Большой Дом и спрашивали: «Кто в вашей школе враги народа?» - Отец неизменно отвечал: «В моей школе врагов народа нет». – «Подпишите свое показание». – «Не подпишу».

     В ответе «Не подпишу» сказывалась смекалка деревенского паренька, проделавшего путь от развалившейся избы в глухой деревне, без денег, с одним куском хлеба, до Череповца, затем до Вологды и, наконец, до Ленинграда, а в другом смысле – от третьеклассного образования до прекрасного преподавателя истории и директора школы. Кем только не приходилось ему работать, чтобы иметь возможность учиться… И эта школа жизни подсказала ему, что нельзя ставить подпись там, где вместо его показаний могут появиться совсем другие. Он спас многих людей.

Это «не подпишу» спасло и его от ареста, да еще, наверно, его происхождение. Это было время, когда на такие факты еще обращали внимание. Мама каждый раз давала ему с собой ложку, кружку и ломоть хлеба на эти ночные вызовы. Конечно, отца это измотало до предела.

                

Отец стал преподавателем Холодильного Института. После всех незаслуженных

Обид и угроз он заболел. Отец был спортсменом, крепким, неприхотливым, и долго

Боролся с болезнью. Умер он в 1939 году перед войной, от опухоли мозга.

Кстати, во всех «опытах», которые у нас проводились, он не был повинен – была установка «сверху». Ему доверяли только «хозяйственные» дела, а их в то трудное время было предостаточно.

В восьмом или девятом классе к нам пришел очень молодой учитель истории, которого мы чуть ли не в лицо звали Сашей. Он пытался доказать нам талантливость «Цемента» Гладкова. Его тезка, наш одноклассник Саша Ф., горячо возражал ему, говоря, что героиня «Цемента» - «Чурбан в красном платочке». Старший Александр не настаивал. Сошлись на «Как закалялась сталь» Николая Островского, мужеством которого восхищались все.

Литература, как предмет, появилась у нас в седьмом классе. Восьмой класс был выпускным, для тех, кто поступал в техникумы, надо было дать хоть какое-то понятие о литературе. Произведения тщательно отбирались: от несчастной тургеневской «Муму» до не менее несчастной Катерины из «Грозы» Островского. Из не очень веселой некрасовской поэмы «Кому на Руси жить хорошо» был выбран самый жуткий отрывок: «Про холопа примерного, Якова верного».

Жизнь в России до революции была сплошным кошмаром – это нам

Вдолбили крепко.

Второй всплеск литературного образования был у нас перед последними, десятым и одиннадцатым классами, которые тоже были выпускными. Тут появились «лишние люди», во главе с лермонтовским Печориным, и «продукты эпохи».

«Продуктами» стали герои «Войны и мира» Льва Толстого.

Как одна и та же эпоха могла выпускать столь разные продукты, как Наташа Ростова, княжна Марья и Элен Безухова, или Николай Ростов, Борис Друбецкой и Василий Денисов – этого нам не объясняли. Но нам надо было получить приличные аттестаты для поступления в ВУЗ и мы, морщась, глотали «продукты».

В десятом классе меня чуть было не исключили из школы – опять меня

подвела обожаемая литература.

Когда весь класс пошел на экскурсию, я отговорилась нездоровьем и решила

проверить: насколько опасен был эксперимент Долохова, который выпил бутылку вина, сидя на подоконнике. Я «усложнила» эксперимент, поскольку у меня не было вина – прошлась по подоконнику очень высокого четвертого этажа Нахимовского училища взад и вперед, ни за что не держась. Я не боялась высоты, следила только за тем, чтобы не ступить мимо покатого подоконника. Я мстила Долохову за его отвратительные слова: «Готов!», почти злорадно констатирующие смерть юного Пети Ростова, одного из самых привлекательных героев «Войны и мира».

           Мне не повезло. Класс был пустой, но в конце его была дверь, наполовину стеклянная. Мой вояж увидела уборщица и помчалась доносить о безобразии нашей директрисе и ее помощнице.

Я была, для этих дам, как кость в горле – напоминание о моем отце, которого