Мир изменился. Это уже понятно всем, и изменился настолько, что старые каноны и заповеди не могут вместить всего динамического разнообразия нашей стремительной действительности.

Автор не претендует на знание каких бы то ни было исключительных фактов, в своей работе он не пользовался никакими закрытыми фондами. Однако те парадоксальные выводы, к которым он приходит, продиктованы отнюдь не желанием эпатировать и привлечь внимание читателя, но только неумолимой логикой анализа, сплетающего и общедоступных фактов столь необычный идеологический узор. Ценность любого знания состоит не в накоплении фактов, но в новых мыслительных средствах, так воспользуемся же ими применительно к делам давно минувших дней. Если отрешиться от догмы, от стереотипа мыслительного русла при рассмотрении той или иной проблемы, очень многие факты мировой истории заиграют перед нами новыми неожиданными гранями.

Итак, данное творение никоим образом не претендует на статус строго научного исследования, ибо они создаются единицами, существуют для единиц и умирают столь же незаметно, как и нарождаются. Это проповедь, но не из числа тех сомнительных слащавых поучений, что расцвели нынче пышным цветом, усугубляя лишь слабости человеческой натуры, обезображенной очередным концом века и смутным временем. В данном случае можно применить термин, ныне ставший популярным в силу непомерной многоликости, а именно -альтернативная проповедь. Некоторые умозаключения автора, могущие вызвать изумление приверженцев канонического христианского воспитания, ни в коем случае не нужно трактовать как еретические, ибо ересь – это попытка выбора направления движения, но в рамках заданного канона. Данное же повествование будет развиваться как основанное откровенное противостояние канону. Не следует также полагать, что автор, желая потрафить сиюминутным вкусам публики, стоит на позициях нигилизма, который бездумно выворачивает наизнанку любое мало-мальски устоявшееся мнение. Речь будет идти о духовном мировидении более древней культурной традиции, нежели христианская, но в новейшем исполнении – традиции, уничтожение которой оно имело своей изначальной целью, пусть даже и из благих, как ей казалось, помыслов. В век, когда свобода совести признана основным модусом существования разнообразных культур, неправомерно говорить о безоговорочном приоритете какой бы то ни было системы ценностей, пусть даже окруженной ореолом заоблачной святости, как христианство. Не атеистическое осквернение его идеалов является нашей целью, но пристальное рассмотрение его двухтысячелетнего существования с позиций принципиально другой структуры религиозного миросозерцания, которая, как покажем далее, набирает новые силы день ото дня, – вот наш критерий. Что же это за неведомая реалия, Вы узнаете, когда дойдете до конца данной адогматической проповеди.

1

Многие исследователи духовного развития России сходились и сходятся в том, что народ наш чрезвычайно поляризован, что он совмещает несоединимые противоположности. Природная, языческая, дионисийская стихия и аскетически-монашеское православие постоянно враждуют друг с другом, раздирая всю нашу действительность, оставляя глубокие раны на теле истории. Беспримерные поиски Бога перемежаются с невиданными образчиками раскола, анархии, сектантства. Останавливая внимание на трудах русской патристики, мы не в праве обойти вниманием "Ересь" Матвея Башкина или "Новое учение" Феодосия Косого – это тоже продукты отечественного религиозного мышления. Рассматривая русскую классическую литературу, Н.А.Бердяев акцентирует внимание на силе языческих мотивов в творчестве А.С.Пушкина и К.Н.Леонтьева.

Именно поэтому сейчас, в один из критических моментов российской истории, когда усиливаются призывы к духовному возрождению, было бы нелепо игнорировать гигантский опыт наших предков и зацикливаться на одном православии, которое, если верить историческим фактом, прививалось отнюдь не так легко и гладко, как того хотелось бы тем, кто разводит высокопарные речи о "тысячелетней" истории Руси.

Не следует забывать, что централизованное этнически однородное государство Русь существовало и до принятия православия, а вот спустя два века после этой насильственной процедуры оно уже представляло собою конгломерат вечно враждующих друг с другом мелких княжеств, которые легко становились жертвой экспансий как с Запада, так и с Востока. Напрашивается прямая параллель с гибелью Римской империи, привнесение вируса Христианства для которой оказалось вовсе смертельно.

История сохранила нам недвусмысленное изречение великого князя Святослава: "Вера христианска уродство есть". Кроме того, и сам Владимир в свою языческую бытность на всякие увещевания принять христианство отвечал настойчивым отказом, поясняя его тем, что будет осмеян дружиной. Но вот христианизация произошла, хотя случилась она не в одночасье, это был процесс, растянувшийся на века. И если современным исследователям истории удалось подсчитать цену коммунистического переворота в нашей стране, исчисляя ее приблизительно в 100 миллионов человеческих жизней, то совершенно не представляется возможным сосчитать хотя бы приблизительно количество умерщвленных язычников, сектантов, староверов – всех несогласных, сомневающихся или частично отклонившихся от догматов так называемой "истинной веры христовой". Всего за несколько лет до того, как население Киева было указом загнано в воды Днепра, произошла религиозная реформа в рамках древнерусского язычества. Однако она не дала желаемых результатов, и потому сам Владимир впоследствии дает распоряжение вырвать из земли идол Перуна, привязать его к конскому хвосту и волочить к реке, а по пути бить его жезлами. Капища древних Богов осквернялись повсеместно, а один из первых христианских святых Глеб принимал участие в расправах над язычниками и даже собственноручно убил волхва. Потому тезис о богооткровенности принятия новой религии не выдерживает никакой критики. Высокопарная риторика возникает там, где хотят скрыть факты. Известно, например, что русские былины по идеологическим соображениям не записывались до XVIII века, а такой жанр, как критика ортодоксальных начал христианской религии, в дореволюционной России отсутствовал вовсе. Бесстыдно и нелепо утверждать, что православие всегда было органически присуще русскому народу.

Начиная с крещения, Русь от века к веку наполнялась новыми и новыми ересями, сопротивляясь официальной государственной церкви всеми силами. До сих пор это история "вычеркнутой" Руси, которой находится места в школьных курсах. Стригольники, антитринитарии, "жидовствующие" и множество других стихийных, канувших в Лету движений, а также оформленных последовательных учений пробилось к жизни. И что примечательно: каждая земля, каждая область внесли в эту тысячелетнюю борьбу свой местный неповторимый колорит, основанный на древнеславянских воззрениях на природу, нравственность, загробную жизнь. Так, например, иконоборчество, одно из самых устойчивых свободолюбивых веяний, имело многочисленные практические проявления, заключавшиеся в поругании икон, насмешках над крестами, но было также детально отражено и в теоретических работах: отвергнут догмат о троичности Бога, сверхъестественном происхождении Христа, богоматери, чудотворцев. Даже в те далекие времена наши предки, которых ныне принято именовать "неграмотным диким народом", умели проводить детальный филологический разбор священных текстов, анализируя противоречия Ветхого и Нового Заветов. Религиозная оппозиция одно время была так сильна, что находилась под личным покровительством Ивана III, который использовал ересь в политической борьбе с Великим Новгородом как одно из самых мощных средств. Вначале XVI века появилось весьма самобытное национальное учение о свободе воли ("самовластии души"), вдохновителями и идеологами которого были выдающиеся государственные деятели – дипломаты братья Курицыны. Православная церковь была вынуждена мобилизовывать не только полицейские карательные функции, физически уничтожая еретиков, но и напрягать всю свою идеологическую силу, заказывая "правильные" теологические труды ведущим теоретикам-ортодоксам, например, Максиму Греку или его ученику Зиновию Отенскому, которые и спешили выполнять "волю свыше". Русские ереси, помимо решения чисто духовных умозрительных задач, ставили перед собой весьма обоснованные экономические проблемы, направляя против церковной иерархии учение о нестяжательстве.

Потомственный дворянин Матвей Семенович Башкин ратовал за отмену холопства, кабальной зависимости и собственноручно порвал кабальные документы на своих крепостных людей. Иконы были для него теми же идолами, троичность Бога – нелепым измышлением, Христос – обыкновенным человеком, рожденным от земной женщины, а церковь в его представлении являлась чисто политической организацией – "собранием верных". Одним из первых на Руси, он направил полемический дар на борьбу с ядом покаяния, проповедуя индивидуальную ответственность.

Заметной фигурой среди еретиков был Феодосий Косой, ибо его "Новое учение" отличалось большим радикализмом и непримиримостью. Наибольшую злобу и ненависть отцов церкви вызывали его утверждения о "самобытности" всего сущего, об "извечности", а не божественной сотворенности неба, земли и всего живого. Крепостной мужик проповедовал постоянную смену форм жизни, самостоятельно толковал Моисеево Пятикнижие, великолепно разбирался в широко представленной святоотеческой литературе. Совершенно замечательны его логические рассуждения о символе веры – кресте, ведь Бог должен ненавидеть крест, так как на нем был убит его сын, и, следовательно, поклонение куску дерева изначально противоречит вере, а не укрепляет ее. Народный вольнодумец видел вполне конкретную идеологическую функцию поста, обрядов, чудес и недоумевал, как можно поклоняться мощам и искать защиты у мертвых. Много внимания уделено им лживости института монашества, и даже идеологические противники признавали мужество и разум самостоятельного мудреца.

Необозримое количество философских сочинений XX века посвящено религиозной равноценности всех народов и вер. Феодосий Косой боролся с теорией исключительности и богоизбранничества еще в XVI веке, закладывая начатки синтетических рассуждений, которые мы видим сегодня во многих модернистских течениях. Идейное движение его последователей было столь велико и обширно, оставило такой след в умах людей, что один иностранец, посетивший Литву, заметил: "Когда уже однажды брошены были семена лжеучения, черт принес московских чернецов, которые подлили того же яда". По всему выходит, что столичная публика уже тогда умела задавать интеллектуальный тон в странах, претендующих на принадлежность к древней европейской культуре.

Поистине изумителен самобытный образ Дмитрия Евдокимовича Тверитинова, ставший неотъемлемой частью его свободолюбивого учения. Этот стрелецкий сын, выучившийся лекарскому делу еще в начале реформ Петра Великого, превратил свою жизнь в религиозный эксперимент. Как и у многих культурных самостоятельно мыслящих людей, неприятие догматических основ христианства началось у него при детальном изучении Библии. Сочетая постоянную медицинскую практику с анализом богооткровенных текстов, чем и снискал всеобщее уважение высших слоев общества, он пришел к парадоксальным, но исключительно правомерным выводам. Ему не составило большого труда понять политическую, а никак не сверхъестественную основу Великих соборов. Все предания отцов церкви он смело именовал "баснями человеческими". Его мнения о кресте, иконах и иной культовой атрибутике – новый этап русского иконоборчества. Новый потому, что создавался он не просто народным правдолюбцем, а человеком прагматического ума, умеющим анализировать последствия своих действий, и, что важно, отвечать за них самолично, как и подобает настоящему врачу. Это уже не сумбурные откровения блаженного старца, это ересь, выросшая до уровня самостоятельной концепции. Не будем забывать, что ересь – это значит по-гречески учение. "Бесполезно стучать лбом об пол перед крашеной доской, ведь легко заметить, что иконы горят и никакими чудесами от огня не спасаются, да и вообще вера в чудеса связана с помрачением народа. Смешно кланяться мощам святых и искать защиты у мертвецов. Да и много ли среди канонизированных в последние столетия подлинно святых, ведь никто из них с Богом-то в беседе не был". В его тетрадях целый отдел посвящен анализу проникновения сущности и духа языческих обрядов в структуру христианского миропонимания, и почитание святых ассоциировалось у Тверитинова с типичным проявлением Многобожия. "Нет ходатаев нам в Царствии Небесном, как и на земле, за все нужно отвечать самому". Теперь уже можно смело сказать: следуя устоявшейся еретической традиции, он отказывался видеть в Христе Божьего сына и направлял энергию своих логических выводов против церкви, ведь лик Господа в ней – обман. "Я сам – Церковь", – вот подлинный апофеоз его учения.

Общаясь по долгу службы со знатью, он не считал нужным скрывать свои взгляды, и, несмотря на кроткий вежливый нрав, тактичность, сугубо профессиональное умение выслушивать собеседника, несмотря на большое количество искренних последователей, нажил себе и массу рьяных врагов из числа власть имущего духовенства, ибо его смелые суждения подрывали не только духовный авторитет священников, но и посягали на их материальное благосостояние. А, как не работающие люди, они оказались весьма чувствительны к этому. Дело наконец дошло до высшей администрации, и вице-губернатор Москвы, верхоглядно ознакомившись с высказываниями Тверитинова, заявил совершенно в духе нынешних сермяжных борцов за идеи православного народа-богоносца: "Рассуждает не как русский, а свободно, как иноземец". Комментарии тут, как говорится, излишни.

Можно было бы упомянуть все мерзкие провокационные приемы, что были испробованы на этом незлобливом, совершенно бесхитростном человеке ревнителями "подлинного благочестия", но цели и объем данного повествования не позволяют опускаться до столь суетного занятия, ввиду того, что казенные фискалы и доносчики вех рангов и мастей, собранные воедино, могут составить совместными писаниями новый любопытный труд по истории русской церкви, как, впрочем, и не только русской. Как видно, единая истина не может держаться на плаву без услуг сексотов. Проследим вкратце лишь судьбу одного из тех, кто уж никогда до мелкого фискальства не опустился бы, всецело посвящая себя борьбе "за истину", надменно глядя на мерзких еретиков с высоты своего сана и духовного совершенства.

В разгар борьбы с уже опальным лекарем появилось объемистое сочинение Стефана Яворского "Камень веры", где сразу в предисловии было сказано, что виновником и причиной написания сей книги является ересь во главе с Тверитиновым, а самим еретикам полезно умереть" – ясно обозначил свою мысль сей борец за чистоту веры. Однако же очень скоро сам Яворский был уличен в пристрастии к католицизму, что считалось не меньшим грехом, и книга автоматически угодила в разряд запрещенных. Как это в сущности похоже на придворные идеологические баталии нашего столетия, когда певец некоего духовного движения, не зная меры, перегибал палку, невпопад клеймя и восхваляя его, и подвергался в результате большим нападкам, нежели отцы движения. Вспомните, сколько скороспелых "классиков" сыпалось к нам на голову, сколько их исчезло по воле капризов судьбы и сколько еще будет "опальных" и "угодных", меняющихся местами, словно партнеры в учебном танце.

Теперь нужно остановиться, чтобы сменить тон и подготовиться к осмыслению жизни и учения Федора Подшивалова, ибо ничего подобного в нашей духовной словесности нет. Нет ничего даже подобного по силе ясного, самостоятельного и вместе с тем возвышенного страстного рассуждения о природе Божественного, ибо взгляды этого человека были настолько масштабны своей новизной, настолько не соответствовали обстановке его жизни, что могут быть осознаны в полной мере лишь людьми грядущего тысячелетия. Ведь при всей вычурной научной фантастичности нашего века тема религиозного моделирования и дизайна – это все еще достояние небольших аудиторий да случайных диспутов, а не впечатляющих массовых движений.

По рождению этот человек был в полном смысле слова вещью, которую хозяева передавали друг другу, повинуясь воле нелепого барского каприза. Его жизнь порождает метафизический трепет, а каждое свободолюбивое высказывание на ее фоне шокирует несказанно. Философия и религия в самых возвышенных тонах его повествования вплетаются в канву адской подневольной жизни, образуя яркий рисунок идейной конструкции, титанической и неповторимой. Крепостной, сын крепостных, ему неоткуда было впитать те благородные и вместе с тем смелые понятия, что он изложил в своем учении. У него на глазах пытали отца, мать, сестру, но картины невыносимого страдания близких людей рождали в его мозгу дерзкие мысли гордого эллина, а никак не человека "подлого происхождения". "Боги праведные, избавьте от этого мучительного Бога, который всем велел терпеть и мучиться! Владыка всемогущий, когда, когда ты пошлешь прекратить несчастное сие наследство, а ты, мучитель, доколе еще будешь путать род человеческий в своих сетях и слепить, как лягушек болотных! Нет, время уже прекратить сие мучение!"

Исследователи, обращаясь к этому высказыванию, в котором, и впрямь, раба не видно совершенно, не уделяют внимания одному любопытному факту, а именно: в мировой литературе зафиксировано уже немало случаев, когда человек под бременем дум и обстоятельств предъявляет ультиматум Богу, при этом обращаясь к Богам, точно к арбитрам. Не это ли наглядное доказательство так и не выжженного до конца Многобожия, живущего в человеческой душе?

Голод, побои и унижения были вечным уделом этого человека, а однажды его очередная хозяйка, теперь уже заморская госпожа из просвещенной Европы, била своего слугу столь остервенело, что кровью перепачкала всю комнату. Видя, что от такой жизни он долго не протянет, очередной владелец Федора перевел крепостного на более легкую работу, отдав его учиться кулинарному делу. "Откуда еще глупость взята продавать и покупать тварей, подобных самим себе? Откудова этот манер взяли? Должно быть, от Иосифовых братьев, которые продали брата своего Иосифа в Египет".

Остается только гадать, как Федор Подшивалов мог в подобных условиях, будучи чужой вещью, прочесть и составить собственное мнение о Священном писании и еще множестве серьезных книг, не всегда пригодных даже для ума его хозяев: Мильтон, Вольтер и многие другие. Анализируя его поиск необходимой литературы, можно смело утверждать, говоря современным языком, что он умел правильно работать с первоисточниками, конспектировать. Он работал не как случайно украдкой исхитрившийся раб, а как вдохновенный заинтересованный профессионал. Вот это уже выше понимания просвещенного двадцатого столетия, и можно только поклониться памяти крепостного философа Федора Подшивалова, чей сильный ум был чем-то сродни уму Эзопа – тоже великого философа-раба.

Испытав фантастическое видение, гораздо более красочное и спиритуальное, нежели худоумные затасканные клише священных писаний, этот выдающийся человек садится писать книгу "Новый свет и законы его". Каскад феерических анархистских идей, выраженных высоким ясным стилем буквально ослепит вас. Из всех русских ересей – это, несомненно, самое изысканное, благоуханное, совершенно царственное творение, достойное вечернего внимания прискученных кумиров хозяев земли. Хотя бы слово, хотя бы оттенок эмоции или частица умозрения, присущих рабу, – ничего подобного Вы не сыщете и не старайтесь. Страшные укоры и елейные посулы больших и малых библейских пророков – сущая свара базарных торговок в сравнении с этим полетом мысли, энергии, воли и грации.

Во всей мировой литературе, можно сказать без преувеличения, еще лишь один человек посмел создать нечто подобное, и по воле судьбы – почти одновременно, ибо на тридцатые – начало сороковых годов приходится написание трактата "Единственный и его собственность" Макса Штирнера. Точно одинокий космический луч, пронзивший облака черного мракобесия и просветивший одновременно Германию и Россию, побудил неприметного гимназического учителя-немца, обучающего девиц, и русского забитого холопа, испекающего хитрые французские пирожные для украшения барского стола, создать произведения, похожие духом нечеловеческого своеволия и божественного достоинства.

Сказать об учении Федора Подшивалова "ересь" – значит унизить природный гений и незаслуженно польстить церкви. Он перешагнул через Христа, вырвался из его сетей. Он – апостол своей собственной религии, ее первоверховный жрец. "Боги праведные!" – этот странный языческий призыв встречается не единожды на страницах его творений.

"Черта или Сатаны, который бы мучил в аду народ за грехи, никогда не было. Это было только для того верующим сказано, чтобы они надеялись на будущее. Ибо это для того было еще сказано, чтоб удобнее всякого, во Христа верующего, свободнее привести к повиновению господам и чтоб они без всякого упорства мучились... Для чего, как рассказывает Евангелие, чудесно родился Христос? Для того только, чтобы быть мучиму и распяту на кресте, и чтобы весь род человеческий пострадал, подобно ему. Только он мучился, может быть, 12 часов, а весь род человеческий должен мучим быть 1829 лет и семь месяцев. Хорошо же он над нами подшутил! Мы носим на себе крестное его знамение за то... что вывел нас из одного заблуждения и ввергнул во вторую напасть, не менее ужасную. И велел нам мучиться, то есть: на том свете заплатят! Заплати мне здесь – а на том пущай господину заплатят. Знайте, что теперь аду и раю нету, да никогда его и не бывало, и надеялись мы на них совсем напрасно".

Автор призывает перестать поклоняться всему тому, из чего христианство создало громоздкий хитроумный миф, опутывающий нас цепями рабства. Он открыто громит Христа, святых, Матерь Божию. Ни тени сомнения, ни мелкого рудимента насажденной привязанности, ни страха нет в его высказываниях: этот крепостной бесправный мужик – рыцарь освятившей его идеи и не знает компромиссов. Он идет в бой за неслыханное наслаждение – хранить верность прозрению.

"Все наши законы взяты от Иисуса Христа, ибо он основаны на мучении... Итак, если бы не надеялись на будущее, а разрешали бы здесь, наверное, лучше бы было. А то все упование наше возлагаем на будущие два мнимые царства – ад и рай – выдуманные Иисусом и на всю его путаницу".

От протеста и отрицания крепостной мудрец переходит к открытому вызову: "Пришло то самое время, что вы прежде называли светопреставлением... Проснитесь, братья, воспряньте от сна вашего!"