Короткий визит к вождям севера. Обратная поездка к югу.

Cюча, вторник, 2 мая. - Может быть, мой рассказ покажется чересчур переполненным мелкими деталями. Мое намерение заключается в том, чтобы ничего не упустить даже из того, что может показаться излишним, и так как я предполагаю, что когда я лучше привыкну к обычаям этой страны и когда мое внимание будет занято вещами более важными, многие из этих мелких штрихов, которые служат лучшему познанию характера уроженцев края, ускользнут от моего внимания. Поэтому я намерен ничего не опускать. Те, кто действительно пожелает узнать получше этот народ, не упрекнут меня за решение, что я принял. [62]

Вчера утром, рано позавтракав, я отправился на лошади в Сючу в компании Ахмета, его сына и нескольких людей. Как и перед тем, наш путь лежал вдоль прибрежной полосы. В первый час дороги между морем и возвышенностями повстречалось узкое пространство волнистой почвы, изобильной и вспаханной; дальше к морю приближались скалы. Если обогнуть небольшой отрог, то перед взором развертывается великолепная бухта Мамай. Она выглядит густо покрытой деревьями вплоть до взморья, над которым возвышаются на небольшом расстоянии лесистые холмы разнообразных форм, за которыми поднимается линия гор, отвесных и снежных, являющихся частью большого хребта, простирающегося до Гагр, где он и обрывается. В нынешнем положении страны я не мог без удовольствия смотреть на эту огромную преграду вторжению.

Мне множество раз говорили о бухте Мамай как о превосходной и безопасной якорной стоянке для больших кораблей, и все же мне не показалось, что они долго могут здесь оставаться в безопасности, принимая во внимание, что угол слишком округленный. Бухта повернута лицом на юго-запад. Однако меня заверили, что, так как якорная стоянка здесь столь удобна, а ветра с моря дуют с такой малой силой (что происходит из-за холмов, на небольшом расстоянии возвышающихся над бухтой), большие корабли могут здесь пребывать без всякой опасности. Именно поэтому черкесы страшились атаки на этом участке побережья, сходной с той, что была направлена на территорию Бейслама из Ардлера, и о которой я сию же минуту расскажу.

Обойдя высокий мыс, о котором я упомянул, я обнаружил песчаный берег, почти полностью покрытый толстыми осколками рыхлого, разного [63] обличия камня, оторвавшегося от нависшего над нами выступа, чья передняя часть была увеличена пышными деревьями, хотя море подточило их основания. Пласты, таким образом обнаженные, были многочисленными и выглядывали под слегка наклоненным углом; наверху почва казалась богатой и глубокой. Затем мы достигли Терампсе, самую значительную после Сюбеша реку, из всех тех, что я видел на этом побережье. Она казалась слишком глубокой, чтобы мы могли перейти ее вброд у ее устья, вот почему мы покинули прибрежную полосу и, следуя по тропинке через лес на берегах реки, мы вскоре достигли места, откуда предстал прекрасный пейзаж: богатая долина (хотя и небольших размеров), посреди которой поднимается на достаточно большую высоту холм конической формы, многочисленные другие, еще более примечательной формы, все покрытые прекрасными лесами, и вереница снежных остроконечных горных вершин, сияющих на горизонте. Эта долина с ее рекой и возвышенностями образуют один из тех шедевров природы, что даже кисть может редко воспроизвести. Жители активно были заняты обработкой земли - черноватой и глубокой почвы - с помощью плугов, чей плоский и сделанный из железных копьев лемех лишь рыхлит землю; рукоятки плуга, кроме того, почти перпендикулярны и, следовательно, столь коротки, что действие пахаря сводится к самому слабому.

Возвратившись к побережью, мы обнаружили крутой откос дороги в девяносто футов подъема, который за исключением слоев камня больше напоминал массу корнеобитаемой земли, чья значительная часть была разворочена морем и обрушилась на песчаный берег со всеми деревьями, которые ее увенчивали, образуя, таким образом, выступ, который, дабы его обогнуть, вынуждал нас [64] ступить в воду. Это была главным образом вязкая и голубоватая глина, в которой прорастала новая древовидная растительность. Над этими обломками я увидел на отмели несколько блоков каменной кладки и, подняв глаза, заметил посреди листвы следы длинной массивной крепостной стены. Мне сказали, что то были остатки генуэзского форта и что на некоторых камнях были надписи; я задался целью по возвращению с севера исследовать их.

За крутым выступом следовал неровный участок земли, покрытый исполинскими деревьями, за исключением одного места, куда меня отвели и где ожидалось, что русские осуществляют высадку своих войск; это было маленькое, поросшее травой плато на краю узкой долины Псикха, или Мамай. Вдоль передней части этого плато и на вершине одной из самых высоких точек выступа, к юго-востоку, черкесы построили семь или восемь парапетов грубой работы, но некоторые будут не без пользы: одни из этих построек состоят из двойного ряда крепких столбов, вколоченных в землю и прочно связанных вместе; промежуток заполнен камнями и землей, над всем этим - большие деревья, расположенные так, что могут защитить головы стрелков, в то время как ниже умело подготовлено достаточное пространство для оружия. Другие являются простыми траншеями, в которых должны будут находиться воины, с толстым брусом, помещенным на внешнем краю, чтобы лучше их защищать; в брусе по всей длине проделаны выемки для ружей.

Покидая Мамай, мы вновь двинулись к побережью, но скоро повернули налево и вошли в лес, состоящий из великолепных буков. Тропинка, что пересекла этот лес, направляясь на восток, была полна столь глубоких топей и сопровождалась часто оврагами столь ухабистыми, [65] перегороженными упавшими деревьями, что мне легко было видеть, что мой черкесский конь не был, похоже, приучен к удовольствиям на дороге с препятствиями. Получаса продвижения по этим отвратительным дорогам достаточным был для нас, чтобы достичь деревушки, окруженной мощным укреплением и расположенной на склоне красивого зеленого холма, - именно там проживает в данный момент Хасан-Бей, в то время как кони его пасутся в Хисе. Он принял меня с большим радушием. Дом для гостей, хотя и похожий по размещению на другие, маленький, неудобный и грубо отстроенный, но Хасан-Бей и наш хозяин разместили меня на весьма уютном диване, на котором я сидел; лишь какие-то мгновения прошли, пока накрывали богатый стол из горячих блюд с изобилием вина и водки.

Большая долина, расположенная с восточной стороны, упомянутая во время этого обеда, вызвала во мне желание ее увидеть. Когда мы встали из-за стола, Хасан повел меня на вершину не столь удаленной возвышенности, откуда открывается прекрасная панорама. На северо-западе возвышались зеленые холмы, украшенные деревушками, затем лес гигантских буков, а в просвете - кусочек моря, которое в этот момент заходящее солнце превращало в богатую скатерть из золота; на юго-востоке простираются долина Сючи со всей бурной рекой, с лесистыми берегами, пышными пастбищами, виноградниками, фруктовыми садами, и деревушка, зажатая между холмами, столь же по виду плодородными, над которыми возвышаются другие, покрытые более густыми лесами, и в качестве последнего пояса укреплений - чрезвычайно неровные громады Центрального горного хребта со своим сверкающим снежным покровом. Конусообразная возвышенность непосредственно [66] за Сючей указана была мне как граница между территорией адыгов и черкесов (Факт, показывающий устойчивость географии племен этого побережья, - у Арриана (Peripl, Rjnt Еuх) Acheus (река Сюча) тоже является границей, разделяющей зихов, или черкесов на севере, и более южное племя - санигов, коих другие авторы называли сагидами и кои под этим последним названием соответствовали тогдашнему племени сахисов, занимавших в то время те же населенные пункты (См. работу Арриана «Путешествие вокруг Эвксинского моря»; Дюбуа де Монпере «Путешествие вокруг Кавказа». I, 200); и мне показали на северо-востоке другую возвышенность, по соседству с которой недавно нашли железо. Мне также сказали, что с другой стороны Сючи находится холодный источник, сильно насыщенный серой. Просветление в некоторой части деревьев, что покрывали долину, как мне показалось, улучшило ее состояние, позволив распространить культивирование и выгон до такой степени, что было необходимо многочисленным деревушкам, что окружали его, но мне сказали, что многие местные жители (коих насчитывалось в целом до пяти тысяч) покинули его и направились к Мамаю, принимая во внимание больший избыток леса и то, столь тот щедр в предоставлении людям пропитания и столь трудно в таких местах переправиться.

У меня был достаточно долгий разговор с Хасан-Беем (который выглядел более информированным, чем те, с коими я прежде встречался) относительно ситуации и будущего его страны, коей недостает хорошего управления: он хочет, чтобы, по крайней мере, в первое время руководителем правительства был англичанин или, во всяком случае, иностранец, который мог бы проявить некую строгость, дабы привести жителей (особенно [67] южных) к манерам, более правильным. Я согласился с ним, что во многом он прав, но выразил ему надежду, что они найдут возможности улучшить и укрепить правительство сами.

Мне неприятно было обнаружить здесь, лучше сказать со всеми, некоего тифлисского армянина с абсолютно мрачным лицом, тем более, что все мои усилия держать его в стороне от наших бесед часто рассматривались его бестактностью и их снисходительностью. По его словам, он выручил за немногие годы благодаря благородству людей, среди которых он живет, сумму около двух тысяч фунтов стерлингов (и это следующим, весьма необычным образом: каждые три или четыре месяца он отправлялся к русским или в Константинополь, где русские почти одинаково хозяйничают, и покупал товары низкого качества, которые он распространял здесь среди друзей). После какого-то времени он увидел, что каждый из тех, коих он таким образом вознаградил, попросил в ответ презента, который, как он сказал, имел значительно большую ценность, чем его подарок. Наконец, он стал вместе с одним мусульманом покупать молодых женщин для Константинополя и в данный момент у него есть восемь девушек, ждущих туда своей отправки; эта отправка, если бы это зависело от меня, не произошла столь скоро. У меня была долгая встреча с Хасан-Беем относительно глупости, что позволяют этому человеку в нынешней обстановке проезжать и переезжать таким образом через русскую и турецкую территории, где, несомненно, кто-нибудь занимающийся подобным ремеслом, торгует также сведениями, что он получает относительно состояния Черкесии, и обладает разрешением нарушать санитарные законы русских. Хасан пообещал в этот раз задержать его, но я боюсь, что коварство армянина [68] восторжествует над недоверием, что я пытаюсь вызвать среди его доверчивых друзей.

Дом семьи находится здесь на очень близком расстоянии от дома, предназначенного гостям, - они разделены лишь изгородью. До сегодняшнего времени я смог заметить женщин и неполностью и украдкой, тем не менее ко мне был отправлен образчик их в лице дочери Хасана, ребенок четырех лет, полная резвости, очень мило украшенная чалмой из муслина апельсинового цвета, в штанах и в куртке с широкими белыми рукавами, изящно отделанными фестонами из шелковых и золотых нитей.

Хасан сказал мне, что его семья родом из Турции и что он не претендует быть причисленным к местным вождям, хотя его судьба может сравниться с судьбой большинства из них. У меня были доказательства, что та была весьма известной. Вчера вечером нам подали чаю с большим количеством сахара в сервизе из золоченного фарфора с водой, содержащейся в прекрасной бронзовой вазе. Затем наступила очередь отменного и обильного ужина по-турецки, что украсили красивые ножи с рукоятками из слоновой кости, такие же вилки и массивные подсвечники, фанерованные серебром, а также вино весьма удовлетворительного сорта и водка, тоже местная, еще лучше; то и другое щедро предлагались гостям. И в ответ на некоторые подарки, что я сделал ему и его жене, он принудил меня принять (ибо действительно, думая об армянине, я вовсе не чувствовал себя расположенным брать что-либо) коробку для пороха и патронную сумку с патронами, висевшими на десяти массивных цепочках и оправленными украшениями из позолоченного серебра, прося в то же время меня вернуться, провести столько времени, сколько мне ни пожелается, в его доме в Хисе; что я найду, [69] уверял он, более удобным, чем тот, в котором он сейчас живет; последний, действительно, мало сочетается со всем, что я только что упомянул, ибо это очень скромная хижина со стенами из плетня, покрытого соломой. Он мне, помимо этого, показал седло, покрытое русской кожей с украшениями из позолоченного серебра, а также уздечку, не менее изящно украшенную, образуя одну из пятнадцати схожих конских сбруй, которые он собирается подарить с таким же количеством коней вождю Азре, чей сын привел ему грузинского скакуна и пятнадцать крепостных.

Хаджи, четверг, 4 мая. - Позавчера утром в ранний час, когда мы завтракали, старый Али-Ахмет, князь Сючи, которого я выше упомянул, приехал на встречу со мной: с его стороны было невежливо, невзирая на его ранг, прервать мой завтрак, поэтому его завтрак был подан ему на траве, на небольшом пригорке. После обычных приветствий, я объяснил ему предмет моего нынешнего приезда в страну, о чем он узнал с большим удовольствием; затем я выразил ему надежду, в коей я пребывал, что Англия сможет вскоре вмешаться в их пользу, принимая во внимание тот факт, что продолжающаяся война тяжелым бременем лежала на них. Он сказал мне (Хасан-Бей уже однажды высказал схожее замечание), что Англия и другие европейские державы вмешались в пользу Греции (Россия, чего нельзя забывать, была в том подстрекательницей), хотя эта страна не сражалась за свою свободу и четверти того времени, что воевала Черкесия. Русские, добавил он, не могут покорить эту страну. С помощью их кораблей и их пушек они могут овладеть еще несколькими пунктами на нашем побережье, но даже допуская, что они могут стать хозяевами всего побережья, это не изменит ничего в нашей решимости сопротивляться до конца: если [70] они захватят эти возвышенности, мы отступим к этим снежным горам (старый вождь пальцем показал на восток) и будем там сражаться.

Я ему дал, сколь мог, надежду, что Англия ощутит справедливость их прав, призывая до того времени поддерживать мужество его соотечественников, затем попросил его простить за поспешность моего нынешнего визита в эту часть края, принимая во внимание, что моя главная цель - отправиться в очаг нынешней войны, на север.

Затем меня попросили рецепты для старого вождя, и я ему дал их в той степени, в коей то позволяют мои медицинские знания; но я боюсь, что мои инструкции не будут исполняться, учитывая, что они заключаются главным образом в ограничениях еды и питья, чрезмерность которых мне казались причиной его болезни. Простившись с ним, я подарил ему (по совету Хасана) общественного мнения ради английское двуствольное охотничье ружье. Этим подарком, сказали мне, он остался весьма довольным. Этот вождь был человеком, упомянутым (в Portfolio), который получил от русских огромную сумму денег, чтобы позволить их армии без всяких тревог пройти вдоль побережья. Он взял деньги, раздал их среди своих соседей, затем, собрав отряд черкесов, отбросил русских и устроил над ними большую резню.

После этого свидания я выехал из Сючи, дабы возвратиться в Вардан, сопровождаемый Хасаном, Ахметом, их сыновьями и подчиненными; когда мы вышли на прибрежную полосу, мы образовывали возбужденную и красивую со стороны группу всадников, несущихся галопом. На расстоянии друг от друга некоторые из нашей толпы (вожди и другие) устремлялись вперед и устраивали скачки; и если случалось, что один из всадников терял свою шапку, то та сразу же становилась для [71] кого-нибудь из тех, кто следовал за ним, мишенью для пистолетных и ружейных выстрелов. Особенно я восхитился проворством, с коей самый юный сын Ахмета схватил свое ружье, что он носил крест-накрест, зарядил его и выстрелил в шапку одного из участников скачки, который опережал его лишь на самую малость; в тот момент, пустив своих коней во весь опор, Хасан-Бей поднял свою шапку на острие своей сабли как мишень в тире для кого-нибудь из тех, кто скакал за ним. Одним словом, они почти беспрестанно пользуются в пути своим стрелковым оружием, чем, похоже, доказывают, что пороху у них хватает.

Я узнал, что в прошлом году, незадолго до приезда г-на С. (несомненно, г-на Спенсера) черкесы, разделенные на три отряда каждый приблизительно в сто пятьдесят человек, атаковали и взяли штурмом крепость Гагры, чей гарнизон был разбит или взят в плен. Когда они возвращались после этого, ими совершенного подвига, увозя в своих лодках своих мертвых и своих раненых, несколько русских кораблей с войсками на борту приблизились, чтобы атаковать место остановки Бейслама-Бея в Ардлере. Но черкесы, окопавшиеся за укреплениями, схожими с теми, что я описал в Мамае, отбросили их, не потеряв ни одного человека, в то время как убитыми и ранеными русские потеряли приблизительно семьдесят человек.

Мы вновь немного отдохнули в Мамае и вновь испытали скорость грузинского скакуна, которого Хасан-Бей, похоже, постоянно держал при себе, хотя и не седлая его. Он говорит, что намеревается отправить его в Константинополь в подарок Дауд-Бею, который, похоже, повсеместно известен по имени и репутации среди мужчин и даже детей этого края. Там мы также провели осмотр мечей, и некоторые из тех, что я видел, показались мне [72] настоящими toledes, особенно меч Ахмета, имеющий абсолютный блеск серебра и на котором выгравировано испанское слово cavalero с девизом Ad majorem Dei. Другое значение имеет испанское слово «кавалер» с посвящением Богу (какие размышления порождают эти богохульства!) и надписью Anno, 1664. Возраст оружия к тому же было засвидетельствовано его состоянием, как и перо Бернеса (популярного шотландского поэта); оно было «использовано до основания».

Вчера утром я хотел покинуть Вардан в ранний час, но Ахмет выглядел столь мало расположенным предоставить мне средства, дабы отправиться в путь, что я почувствовал себя счастливым, когда к полудню увидел прибытие Хазеши, одного из северных посланцев (который согласился подождать, чтобы взять меня с собой) и моего энергичного друга Ахмаджана. Я мог теперь ехать. Мы достигли этой очаровательной долины приблизительно за час до захода солнца, и там мы встретили Кехри-Ку Шамуза, другого из числа посланцев, который выехал из Вардана, чтобы встретиться со мной, но некоторые недомогания вынудили его остановиться здесь. Это высокий, худощавый и хорошо сложенный старец, у которого, как снег, белая борода, развитый лоб, светло-коричневые и пронизывающие глаза и живое выражение лица, хотя и несколько саркастическое. Его костюм состоит из anteri и штанов из хлопка белого цвета, темно-коричневого цвета балахона, обшитого серебряным галуном, и шапки из шерсти черного барана. Я узнал, что это один из самых влиятельных членов дворянского могущественного рода Чупако. Он попросил меня дать ему назначения врача, что я и сделал, и услышал иные просьбы такого же жанра со стороны нашего хозяина, его жены и одного друга, но их единственная болезнь, похоже, [73] была из тех, что не вылечивается,- старость. Один из них консультировался со мной по поводу зуба, который шевелился.

Долина Хаджи имеет в длину приблизительно одну милю; она продолговатой формы, простирается с юга на север и заканчивается с этой стороны несколькими высокими холмами, вытягивающимися в форме конуса и лесистыми на вершине. По мере того как я к ним приближался, преодолев некоторое пространство очень хорошо возделанных земель (которые даже получили перекрестную вспашку, а затем были отмотыжены и обработаны граблями), вступив на луг, опоясанный хорошей оградой, украшенный большим числом великолепных ореховых деревьев и пересеченный прозрачным течением быстрой речки Хаджи и, видя с моей левой стороны лес из красивых деревьев, служащих подпоркой для самых роскошных виноградных кустов, - я не мог отречься от мысли, что у основания этих холмов я обнаружу величественное жилище богатого и счастливого владельца этой радостной долины. Продолжая двигаться вперед, я обнаружил у подножья возвышенностей маленькое зеленое огороженное место, окруженное внутренней обороной и имеющее с одной стороны три весьма опрятных хижины, одна из которых была из глины, а иные - с пристройкой. То, что я увидел, все более и более убеждает меня, что владелец, каким бы далеким он ни был от владельца Олкэма, является в этих землях одним из первых поборников сельской экономики. Вскоре после нашего прибытия женщины отправили в дом наших хозяев большое количество лесных и грецких орехов, каштанов и винограда, чтобы отвлечь нас до наступления часа ужина, который оказался весьма вкусным и из числа самых плотных. [74]

Сюбеш, вечер, четверг. - Мы очень рано этим утром покинули Хаджи после великолепного завтрака, и нас сопровождали до границ долины наш добрый старый хозяин и двадцать его соседей. При-быв-сюда, я встретил Кодера и его корабль, обоих хорошо пристроенных: первый - в хижине из убористой плетенки, построенной специально для него и его команды, а шхуна, скрепленная стойками,- на мели в прибрежной полосе. Кодер находит, что русские канониры целятся лучше, чем я считаю, в силу того, что они попали в его корабль шесть раз, - дважды - в паруса, дважды - в такелаж, два выстрела задели кормовую часть. Старый Кодер, надо отдать ему должное, держался во время погони мужественно у своего руля, а люди его экипажа, особенно Осман, бригадир и капеллан, действовали в конце очень хорошо.

Ашамиш-Хаджи-Али, весьма приятной наружности старик, прибыл с юга какое-то время назад, дабы засвидетельствовать ко мне свое почтение. Слуги (таков обычай) поспешили освободить его от оружия. Когда он вышел, я встал и подал ему руку, затем, сделав ему знак сесть на диван, напротив огня, я дал ему пример, сев сам. Из-за отсутствия серебряной вышивки на его гимнастерке я подумал, что, возможно, он не принадлежал к дворянству и что в этом была причина некоего стеснения, с коим он встретил мое предложение; или, может быть, как иностранцу, обычай давал мне право сесть первым. Но в этом я совершил нарушение воспитанности: хотя я здесь иностранец, более высокой важности, чем старец, и хотя, причисленный в сознании народа к верхам их главных дворян, а то и выше, мне недостаточно было, чтобы я указал ему сесть - я должен был продолжать стоять, пока он не сядет (в знак почтительности, что [75] здесь всегда оказывают старикам, независимо от их ранга).

Этот урок мне был преподан Зази-Оку-Али, которого я попросил просветить меня относительно местных обычаев, коих я еще не знал. Он дал мне возможность попросить его, извиняясь за неполноценность черкесских обычаев в сравнении с обычаями Англии! (Те, кто путешествовал на Востоке, ощутят цену всего, что имеет отношение к знанию обычаев, - незнание их всегда будет крайне вредным для влиятельности путешественника, каким бы образованным и хорошо подготовленным в то время он ни был). Мой слуга пришел сообщить мне, что вожди севера, узнав особые обстоятельства поведения Ахмета, которого они считают человеком, не оказавшим мне должного почтения и внимания, очень злы на него, что они решили послать ему свое порицание и потребовать от него возвращения подарков, что я сделал, принимая во внимание, что они очень боятся, что если я сообщу о его поведении Дауд-Бею, англичане изменят свое мнение относительно большинства черкесов. Они говорят, что и прежде это был человек плохой репутации и что очень печально, что я оказался в его руках. Я рассеял опасение относительно того, что англичане осудят всех за ошибки одного, и попытался предупредить всякую последующую вспышку их дружеского гнева. Ахмет серьезно меня обманывал и очень сильно помешал, но мне не следует торопиться демонстрировать мнение, что я имею относительно его поведения, и лучше проникнуть с этого времени в мотивы, коими он руководствовался, а также мотивы одних, кто наказывает других, в чьих руках я сегодня нахожусь.

По нашему приезду сюда море сильно штормило, чтобы позволить нам незамедлительно [76] воспользоваться лодкой, которая привезла посланников, тем более, что она должна была взять с собой четырнадцать человек помимо багажа. Оставаясь приблизительно с час, пока ветер ослабнет, мы решили переждать ночь в хижине, где поселились после своего прибытия сюда посланцы. Мы пошли пешком: кони, что нам предоставил Хаджи, были уже отосланы обратно, и я не мог удержаться от удивления по поводу энергичности старого Кехри-Ку, который, будучи еще больным, стал гоняться за лошадью, что паслась на поле, с намерением мне ее привести. Конечно, я ему это запретил.

Наш путь шел по верху узкой долины, лежавшей непосредственно к северу от той, где я перед тем проживал. Эта долина столь незначительна в ширину, что с высоты, на которой находилась хижина, казалось, что полдюжиной прыжков я мог бы перепрыгнуть с одного холма на другой. На этом тесном пространстве, что остается между ними, течет прозрачный ручей, пробивающийся через зеленые выгоны к морю, чьи возвышенности позволяют заметить лишь узкое пространство.

Пятница, 5. - Я боюсь, как бы мы не задержались здесь из-за недомогания старого Шамуза, у которого жар и головная боль: он в открытой пристройке на побережье заснул в промокшей одежде. У него столь мал опыт болезни, что я не могу добиться, чтобы он принимал меры предосторожности; мне было невозможно запретить ему выходить в одной своей одежде из хлопка во время холодных ветров и грозового дождя, что были у нас в это утро. Он принял мои медикаменты, но не доверился им одним, ибо вытащил из своего кармана маленький пакетик бумажных лоскутиков, на которых написаны тексты Корана, и собрав несколько остатков огня, сверху положил парочку этих маленьких [77] бумаг, нахлобучил на голову одеяло и таким образом совершил свою магическую ингаляцию.

Месгаху, суббота, 6. - Я еще не завершил предшествующий параграф относительно боязни, что у меня была, задержаться из-за болезни Шамуза, когда позвали грузиться, и до того как я засвидетельствовал ему мое опасение относительно неблагоразумности, что была у него, отправиться в море в открытой лодке при его состоянии здоровья и в такое время, как он уже первым из нас пустился в дорогу.

Мы отправились в путь где-то в полдень. Ветер дул с юга на восток, и он с таким порывом набрасывался на нас из узких долин, перед коими мы проходили, что мы вынуждены были полностью отказаться от нашего большого паруса и внимательно наблюдать за другим. Верно, что не было особой опасности опрокинуться, так как в добавление к нашей группе из четырнадцати человек у нас были товары одного из синопских пассажиров, коего знал Али и коего он любезно взял с собой. Но существовал большой риск, если море разыгралось бы ввиду того, что внутри наш планшир находился приблизительно в девяти дюймах от воды. Мы жались к берегу, чтобы иметь возможность достичь его, если произойдет что-либо непредвиденное. В течение двухчасового плавания (со скоростью приблизительно четыре мили в час) мы прошли перед возвышенностями, что резко обрывались у берега; эти возвышенности очень лесисты и частично возделаны. К двум часам после полудня мы приблизились к тому, что издали приняли за низкий и удлиненный мыс, оно оказалось лишь частью прибрежной полосы между возвышенностями и морем и могло быть через какое-то время приведено к настоящему уровню широкой и бурной Ваей, чья стремительность была отмечена [78] подъемом и крутизной холмов, закрывавших верховную часть долины с восточной стороны. Перед тем как добраться туда, нам пришлось высадить на землю четырех людей, чтобы разгрузить нашу лодку, которая дала течь. Мы также пережили сильные дожди, после чего небо прояснилось, а когда ветер стал более южным, я получил предельное удовольствие созерцать побережье; несмотря на попутный ветер, нам пришлось почти постоянно грести. Гребцы не вызывали сочувствия, принимая во внимание, что это занятие напоминало, скорее, развлечение, а не труд для этих энергичных черкесов, полных страсти и силы, которые почти без перерыва (чему служил примером их капитан Али) пели огромное разнообразие своих песен. Тем не менее это размеренное движение весел часто прерывалось вспышкой восторженного труда посреди криков, раскатов смеха, из-за чего можно было принять их за сумасшедших.

Когда мы миновали Ваю, возвышенности стали менее лесистыми и внешне менее плодородными (хотя столь же хорошо возделанные); этот новый вид тянется в течение последующих двенадцати или четырнадцати миль. В половине пятого мы прошли перед рекой, называемой Аш, и немного позже, в пять часов, - перед другой речкой под названием Макупс (это, и первая и вторая, - мелкие речки, особенно последняя). В половине седьмого был дан приказ плыть к берегу и войти в устье третей речки под названием Шепс. Но с прибоем, что в этот момент разбивался о берег, и нашим все еще тяжелым грузом это было не легким делом, вот почему потребовались вся расторопность нашего благородного капитана и его зычный голос, дабы достичь этой цели. Один из наших молодых ребят (все наполовину обнажились для этого маневрирования) проворно прыгнул в море, как [79] только мы приблизились к подводным скалам, и, плывя между ними, смог направить судно, когда оно оказалось поблизости от них. Короче говоря, все счастливо достигли берега, за исключением меня, которого один из членов команды взвалил на свои плечи с почетной благовоспитанностью, пока мы не оказались достаточно близко к берегу, чтобы он мог твердо сохранять свое равновесие, после чего он споткнулся подо мной и мне пришлось кое-как добираться до берега в своих больших сапогах. И не было там доброго огня, у которого можно было бы обсушиться. В связи с этим военным положением на побережье все жилища находятся на некотором расстоянии от моря. Тем не менее, как это по правде происходит повсюду, куда причаливают турецкие корабли, нам предоставили два неплохих деревянных навеса, служащих ближайшим приютом для пассажиров и товаров. Мы завладели ими, мы - это славный малый с кормы и наши вещи, занявшие один ангар, и гребцы, с кухонной утварью обустроившись в другом. Два огромных костра, снабжаемые лесом, что выбрасывает море (во множестве имеющимся вдоль всего побережья), вскоре запылали между нами, и на одном из них был подвешен огромный котел с пастой. Эта паста (без единой крупицы соли для приправы), кусок белого затвердевшего сыра и настоящий постный суп из кукурузы и фасоли составляли наш обед, обед простой, но которому все искренне отдали должное. Если у вас в этот вечер в Лондоне были бы лучшие блюда, подумал я про себя, может быть, у меня был бы лучший аппетит.

Я с огорчением вижу, что помимо Шамуза, другой старый вождь - Навруз, дядя Али, и один из его посланцев, коего я еще видел садящимся на судно, тоже были охвачены лихорадкой, что имеет ту же самую причину. У нас конец сезона дождей, [80] и из того, что мне рассказывали, я заключил, что, так как этот сезон продолжается, лихорадка весьма распространилась.

Наш отход ко сну был делом очень простым. Больные вожди прилегли на землю у костра, самый страдающий из двоих - на циновке торговца, а Шамуз,- завернувшись в свое фетровое пальто. Мои предостережения по этому поводу и относительно иных моментов (как, к примеру, когда он спустился в море, чтобы помочь вытянуть корабль на берег) ничему не способствовали: «Я воин, - отвечал мне старый вождь, - и к тому же воин молодой, хотя борода моя и белая». Это, действительно, говорят, один из самых мужественных, самых деятельных воинов, - всегда первый там, где появляются русские. Я с сожалением узнал, что Алибе Семез, один из вождей, которые в войне на Кубане более всего отличились своим мужеством и поведением и которому был предназначен один из самых лучших подарков, недавно был убит. В тот момент, когда он погиб, его сын, юноша четырнадцати лет, сражавшийся рядом с ним, спрыгнул на землю, чтобы унести тело своего отца, но сабли русских всадников вскоре уложили и его рядом с отцом. Говорят, что утрата его болью отдалась на всем севере.

Этим утром, на рассвете, мы покинули наше ложе из земли и дерева и, поев немного холодной пасты и несколько крутых яиц (принесенных одним из окрестных жителей, заметившим этой ночью по кострам, зажженным на прибрежной полосе, присутствие здесь чужих людей), мы вновь пустили нашу лодку в море и ближе к половине седьмого отплыли в Чепе. Чуть менее чем через час мы оказались напротив большой бухты и широкой долины под названием Тоапсе. М. Дюбуа (Путешествие вокруг Кавказа. I, 198) отождествляет [81] Туабсе и Тхапсе с бухтой Мамай. Здесь имеет место путаница, что произойдет и в другом месте. Также упомянутая только что река Аш, как мне кажется, напоминает Ашаю Арриана и Птолемея (Puraia axaia, Achaia antigua, Axaia Kwmr, Vicus Achaia), которую M. Дюбуа надеется обнаружить севернее Пшата; расстояния от Перипла и нынешних населенных пунктов совпадают столь же точно, что и названия, между тем как Пшат избегает этого двойного совпадения.

Окрестности, говорят, густонаселенны и богаты. Начиная с Макупсы возвышенности вновь стали лесистыми и плодоносными. Мы обнаружили в бухте Тоапсе один из трех кораблей, коих Хасан-Бей использует в своей торговле с Константинополем; он прибыл недавно, и мы увидели на суше черкесов, деятельно занятых снятием груза, что они уносили на телеги.

К западу от Тоапсе находится высокий мыс приблизительно в полмили под названием Агад-че; он, несомненно, будет неисчерпаемым источником ценных исследований для геолога, который его посетит. Его пласты формируют всякого рода неровности и некоторые из них отвесные. Выдающиеся вперед утесы образуют впадину, в которой находится маленький выступ, в то время как у основания высокого мыса, обращенного на север, находятся несколько утесов; бок пластов обращен к морю (вместо того, чтобы иметь их края, повернутые, как все остальные, к югу). Издали один из них имеет вид хорошо сделанного плетня. Эта часть побережья часто, говорят, посещается в определенное время года миллионами рыб. Когда наши гребцы следовали вдоль берега, они запели живую песню, адресованную царю рыб, песню, к которой присоединились Али и остальные. Здесь, говорят, прячется в пещерах скал животное, [82] которого именуют морским медведем: по описанию, это не может быть похоже, но я не могу разведать, кем это животное в самом деле является.

В лесах, что покрывают самую значительную часть возвышенностей, охватываемых взором, похоже, преобладает дуб, однако, говорят, что в окрестностях во множестве имеется орех. Что касается самшита, которым южное побережье, говорят, может снабжать в неограниченном количестве и самого высокого качества, район, где он произрастает, заканчивается близ Ваи.

К половине десятого мы прошли перед другой маленькой бухточкой под названием Нибу, и через час пятеро из нас, средь которых и старый Шамуз, высадились на берег, дабы разгрузить лодку. Мы сперва шли вдоль песчаного берега, затем прямо через возвышенности и леса (почти все стоящие из прекрасных дубов), где тропинки стали крутыми, а грязь - столь глубокой, что для нас было немалым удовольствием встретить Хамти (одного из синопских пассажиров), который предоставил нам лошадей. В полдень мы вновь увидели море, где нашли нашу лодку, поставленную на два якоря в этой маленькой бухточке, и нашего торговца, приведенного в отчаяние по поводу его груза, что был попорчен морем и что он в этот момент укладывал (дабы его высушить) на песчаном берегу.