Путешествие из пшата в семез

Пшат, четверг, 11 мая 1837 года. - Вчера утром, после хорошего завтрака, я покинул Жюбгу (Жюбга является Джувгой, или Джукубу у Дюбуа де Монпере (Voyage autour de Caucase. I, 188), который признает в этом названии Lazica vetus Арриана и который вновь обнаруживает его на средневековых картах с описанием портов и берегов под именами Альба Зега и Альба Зикхия. Зих является сегодня названием аула или села, расположенного несколько выше (или севернее) долины Жюбги); в честь нашего отплытия прозвучал для нас салют пушек, и четверо добрых братьев со своими семьями и своими гостями, числом приблизительно в сорок человек, сопровождали меня до прибрежной [95] полосы, где было приготовлено судно, чтобы доставить меня сюда.

Хусейн и двое наиболее молодых братьев Зази-Оку (которые оба уже были ранены в походе на Кубань) сели на судно вместе со мною; Шамуз, оставивший мне своего прекрасного слугу, предпочел совершить переезд на коне. В десять часов мы покинули бухту Жюбгу. Корабли не могли бы в безопасности долго оставаться здесь на якоре; но Али сказал, что если бы война закончилась, то он немедленно открыл бы на реке канал, который, вероятно, мог быть проходимым для судов с водоизмещением от восьми-десяти до ста тонн. Через полтора часа (мы шли со скоростью четыре или пять узлов) мы прибыли к маленькой речушке, впадающей в бухточку и орошающей милую долину под названием Чепсин. В бухте была большая лодка, занятая погрузкой провиантов для южной области, где обработка земли была в прошлом году прекращена из-за чумы, туда занесенной, и войдя в реку, дабы сменить нескольких наших гребцов, мы обнаружили там турецкое судно, только что прибывшее из Требизонда. Эта река на некотором расстоянии от своего устья выглядит достаточно глубокой, и мне показалось, что судно от ста пятидесяти тонн найдет здесь достаточно воды, если только найти проходимый бар, так как сейчас он таковым еще является (ни эта маленькая бухта Чопсин, ни река, которая в нее впадает и которая выглядит одной из самых примечательных на побережье, не упомянуты путешественниками, предшествующими М. Бэллу. Весьма обоснованно М.Дюбуа де Монпере говорит об этом побережье, что оно более незнакомо, чем побережье Новой Голландии).

В два часа мы снова отправились в путь, приобретя двух, полных задора юношей, которые [96] гребли и пели весь остаток дня с ни на миг не ослабевающей энергией. Один из них казался также завзятым остряком и, видя новое появление шута Месгаху в числе гребцов, я весьма забавлялся тем, что наблюдал за его постоянными попытками привлечь внимание своими насмешками и шутками и за стоическим безразличием, с коим остальные их выслушивали. Но все охотно присоединились к зазвучавшей песне. Время от времени она попеременно усиливалась в три голоса и большинство их, будучи полными и звучными, создавали действительно дивное впечатление на этом спокойном летнем море и в эту великолепную погоду.

Эффект в немалой степени усиливался пейзажем. С правой от нас стороны были прибрежные отвесные скалы с остроконечными вершинами высотой от пятидесяти до ста футов, с вершин которых опускались пологим скатом на некотором расстоянии прекрасные луга, хлебные поля и лесные насаждения с разнообразными тут и там селами; в то время как позади нас, к юго-востоку, все побережье, вплоть до Гагры, с его горами, выступами, бухточками и заливами развертывалось перед нашим взором. Конечно, ближе к Гагре, на этом расстоянии видны лишь горы. Они как бы простираются до моря и покрыты ослепительным снежным убором, который часто, как мне говорили, они сохраняют весь год.

В четыре часа мы достигли маленькой долины под названием Веши. Мыс под тем же именем, что ее ограничивает на западе, имеет значительный выступ и образует вместе с Иилдуком (это тоже огромный мыс) на северо-западе две выступающие вперед головы широкого песчаного залива Пшат, где я высадился в пять часов, завершив, таким образом, свое прибрежное путешествие. Самой примечательной чертой этого побережья является то, [97] что на всем протяжении, представшем предо мною с прибрежной полосы, преобладает крупнозернистый песок, который образует, исключая небольшое число малопротяженных мест, где его обхватывают утесы, большую сносную дорогу для коней и пешеходов. Эта своего рода естественная дорога будет в целом труднопроходимой для повозок, но она остается очень полезной жителям (особенно зимой) из-за гористой и трудной природы всего прилегающего края. Второй чертой, считая по важности, является то, что почти все уступы (из них ни один не является очень высоким), которые окаймляют большую часть залива, как правило, состоят из тонкослоистых утесов, малозначительных каменистых глыб, нигде не показывающихся, за исключением места вблизи Вардана. Край большинства этих пластов направлен к морю, а утес, как правило, образует очень острый с горизонтом угол.

После Клуфа в юго-восточном направлении пласты обычно наклоняются на северо-запад, в то время как на северо-западе от этого залива, откуда берег более клонится к западу, пласты, как правило, накрениваются на восток. Но тут и там видно много других уклонов, и близ Пшата на краю холма я увидел место, где пласты были концентрические. Остается надеяться, что какой-нибудь опытный английский геолог вскоре объездит это побережье, что он найдет, я не сомневаюсь, в том большой интерес. Можно отметить третью черту этой части побережья, составляющую более общий интерес: а именно, что хотя она дает большое число бухт, нет ни одной, которая своей формой и своей глубиной могла бы укрывать от южных и западных ветров. Пшат - одна из самых лучших, хотя и очень открытая. Тем не менее вдоль побережья якорная стоянка обычно превосходная и говорят, что морские ветры с неистовой силой дуют здесь крайне редко. [98]

При высадке один из Зази-Оку сразу же уехал, чтобы добыть иное транспортное средство ввиду того, что село, в котором живет Индар-Оку, вождь этих мест, расположено на расстоянии в четыре или пять миль от моря. Деревянный крест водружен на опушке небольшого леса близ побережья. Молодой вождь не смог добыть для меня ничего лучше, как огромную повозку с быками, которая служила для транспортировки моего багажа и оказанию мне помощи в переправке через неглубокого, но быстрого русла Пшата. В пути он заметил двух щипавших траву коней, очень скоро он поймал одного, взнуздал его и привел ко мне. Наша дорога, как я уже о том сказал, шла вверх по долине Пшата в течение четырех или пяти миль; что касается реки, то она в этот момент напоминает маленький прозрачный ручеек, который, правда, совершает большие разрушения зимой, так как смыла или покрыла камнями почву большей части долины, а в одном месте ее каменистое русло, как мне показалось, имело ширину в полмили. Уже ярко сияли луна и звезды, когда мы достигли села, где я в данный момент и пишу; здесь я обрел новый и очень чистый дом для гостей с красивой оградой, а диван был украшен красивой циновкой, турецким ковром и шелковыми подушками. Вскоре после того подали горячий ужин, в котором участвовал один из сыновей вождя, и я весьма рано лег спать, дабы компенсировать предшествующую ночь, часть которой я провел за письмом.

Пятница, 12. — Вчера утром перед моим вторым завтраком вошел Шамуз и, пожелав мне доброго утра, сказал мне, что приехал ночью, но найдя дверь запертой и чуя абсолютную тишину, он не захотел меня беспокоить ввиду того, что я нуждался в отдыхе, и поэтому лег спать в другом месте. После завтрака мой хозяин, Индар-Оку, [99] которому «сто зим окрасили в белый цвет бороду» (между прочим, он носит лишь усы; наблюдения, что я сделал позже, заставляют меня думать, что когда-то это было черкесской модой, особенно у поклонников креста), нанес мне визит.

Я сказал ему, что был счастлив непосредственно познакомиться с ним ввиду того, что уже знал о нем и по тому, что прочитал, и по тому, что услышал в разговорах; он ответил, что думает, что о нем сказали и хорошее, и плохое, но тем не менее он все же рад видеть и принимать, насколько в его силах, хорошо (как это он поступил по отношению ко мне) тех, кто приезжает к нему, добавив, что когда я отправился на юг, это было слишком далеко, чтобы он попытался следовать за мною, но когда он узнал, что я отправился к его дому, радость мешала ему спать всю ночь: ждал, что ему вот-вот сообщат о моем прибытии и что он все равно не смог бы отдыхать, пока не пришел повидаться со мною.

«Мы слишком бедны,- продолжил старый вождь,- чтобы достойно вознаградить англичан за то, что они думают о нас в нашей беде, но Бог их вознаградит, и именно о том я прошу его каждый день в моих молитвах. Сейчас я стар и весьма немощен, и мое единственное желание - увидеть, перед тем как умереть, мою страну свободной и пребывающей в мире». Я сказал ему, что наилучшими средствами для старости были бы покой, отсутствие забот и тревог, что он должен верить, что дело его страны ныне находится на этапе достижения успеха. «Как могу я отдыхать, - ответил он, - когда мое сердце терзается тревогой по поводу моей страны?» После этого он попросил (то, что делается всегда) у меня позволения удалиться.

Я описываю встречу тем более охотно, что я не знаю, на каких основаниях могла распространиться мысль, что этот вождь является другом России, [100] чему я не вижу никаких доказательств; и его соотечественники, коих я расспрашивал о нем, все отвечали, что когда-то он был ярым сторонником торговых отношений с Россией (демонстрирует всегда большое уважение к г-ну де Мариньи), но он изменил точку зрения и принял участие в войне против русских на Кубани. К тому же сейчас на его реке на якоре стоит турецкое судно (в нарушение русских законов), его порт недавно был атакован с целью разрушить один или два других, которые здесь находились во время нескольких вооруженных нападений, и он отправил одного из своих сыновей ко мне в Жюбгу. Его село в любом случае находится достаточно далеко от досягаемости пушек его «друзей» - у подножья нескольких возвышенностей, которые предоставили бы хорошее убежище в случае вражеского визита.

Окрестности здесь менее богаты, чем в Жюбге, и значительно менее, чем окрестные районы Мамая и Сючи; тем не менее нет никаких бедных, а обработка земли как в долине, так и на многих холмах, где она простирается до трех четвертей их высоты, весьма значительна. Так как продуктов вывозится очень мало, это свидетельствует о том, что край густо населен. Похоже, существует некое затруднен.че в том, чтобы раздобыть коней даже в этом богатом поселении, но эта трудность (чисто случайная) проистекает из того, что несколько лошадей отправили вместе с двумя сыновьями вождей, которые уехали во внутренние области, дабы подышать воздухом, ибо один из них был болен, в то время как остальные сопровождали того, кто отправился в Жюбгу; и, наконец, немалое число коней было принесено в дар, как и многочисленные ценные вещи, членам семьи, чья юная и красивая дочь выдана была недавно замуж за одного из сыновей Индара-Оку. [101]

Во всей Черкесии, говорят мне, существуют братства и многочисленные, подобного рода, союзы. Их характерная черта - это то, что те, кто в них входит, держатся вместе, защищая друг друга и внося свой вклад в штрафные взыскания, коим подвергаются те, кто провинится в убийствах или других преступлениях, но эта взаимная ответственность следует лишь раз или в крайнем случае два раза: если преступление повторяется, то общество берет на себя наказание отдельного человека и иногда это наказание - лишение жизни. Все сообщество в целом обязано также приходить на помощь тем своим членам, кто может оказаться в беде. Во время своих поездок они входят в дома друг друга столь свободно, как если бы они в самом деле были братьями. «Брат» не может жениться на дочери одного из этих соучастников, и объединение специально следит за тем, чтобы никакой «брат» не опозорил себя браком с тем, кто ниже его по рангу в этих местах, каким бы тот ни был, так как имеются братства дворян разных степеней, а также свободных людей; братства, куда также включены их крепостные. Каждое братство имеет свое отличительное название.

Семья Индара-Оку исповедует культ креста, и детали, относящиеся к этому культу, что мой слуга получил здесь от одного из русских рабов, весьма отличны от тех, что были у меня ранее, и приняли оттенок взглядов Мехмета, от которого я и заполучил эти детали. Русский говорит, что обряды проводятся в воскресенье раз в два месяца и что если мы останемся до ближайшего воскресенья, мы сможем увидеть старого Индара-Оку и его семью спускающимися вместе с другими к кресту для поклонения ему. Обряды, говорят мне, выглядят следующим образом: религиозное братство становится на колени в непосредственной [102] близости от креста, и каждый произносит свои молитвы, после чего два старца приближаются к кресту, держа в руке хлеб или пасту, а также напиток под названием шуат, или бозе. Они взывают к небесному благоволению этого хлеба и этого напитка, затем распределяют их среди присутствующих. Если у меня окажется благоприятный случай, я попытаюсь заполучить впоследствии более точные сведения.

Лука издает постоянные возгласы удивления по поводу огромного числа русских и поляков, коих он повсюду встречает. В этом поселении трое или четверо русских.

Вдруг мое внимание оказалось прикованным к коню чистой гнедой масти, которого я увидел привязанным к дереву. Я спустился, чтобы рассмотреть и справиться о его стоимости. Это жеребец шести лет. Он был предложен мне за пятьсот пиастров (около ста двадцати франков); если такого рода торговля имеет здесь какую-нибудь аналогию с английским торгашеством, само собой разумеется, что я мог бы заиметь коня за значительно меньшую стоимость, чем у меня запросили.

Куаквуз, 13 мая. - Вчера я покинул Пшат после второго визита, что нанес мне вождь, Индар-Оку, который, будучи старым, еще не потерял ни одного зуба. Один из его главных подчиненных, его внук, и еще другой сопровождали меня; оба пешком, и мы еще не были особо далеки, когда к нам присоединился один поляк; я был очень доволен видеть его на коне и вооруженным, как и другие, а еще более - узнать, что он был свободен и что его конь составлял его личную собственность, как и его оружие. По тому, что он мне сказал, поляку здесь очень легко обрести свободу и лишь по неведению другие ее не заполучили. Он сказал мне, что имеет собственный дом и что щедро вознаграждается в [103] качестве врача, получив некоторые медицинские знания в Варшаве.

Но его рассказ о том, как он избежал военной кабалы русских, является самым необычным. Он сказал, что условия, в которых он пребывал в роли русского солдата, привели его полностью в отчаяние, вследствие чего он добился свидания с генералом в Анапе и сказал ему, что, что бы ни происходило, он не останется в армии; если бы генерал захотел дать ему разрешение ее покинуть, он передал бы ему желаемую тем денежную сумму. Сделка была заключена; он приехал сюда и уже вернулся в окрестности Анапы, где участвовал в бою против русских.

Наша дорога после Пшата поднималась в течение трех часов по широким протокам, что вырыла для себя река под тем же названием; затем мы преодолели узкую ложбину маленького ручья, текущего с запада, дабы влиться в реку Пшат; затем, после этого ручья, наш путь посреди лесов, идущих в гору возвышенностей, а в некоторых местах - среди глубоких топей, стал очень извилистым и трудным. По мере того, как мы двигались вперед, плодородие почвы, казалось, увеличилось, но ни одного дерева, которые являются выносливыми, значительных не было размеров. Вдоль долины Пшата и далее на нашем пути на ближних горах значительная часть склонов редела из-за обработки их поверхности, когда мы приблизились к возделанным участкам, чтобы лучше их разглядеть, мы нашли их полностью огороженными прочным плетнем. Вокруг хижин в избытке домашняя птица, в самых удаленных реках можно заметить также диких уток. Приблизительно через три с половиною часа мы достигли верхней точки ущелья (невысокой, но неровной и труднопроходимой), что отделяет долину Пшата от долины [104] Сючи, спускающейся к Геленджику; дойдя до этой последней долины, я нашел ее ровной, умеренно широкой, полной изобилия богатой зелени, огороженной горами, пышно одетой в дубравы и другие, обычно здесь растущие деревья.

Прибыв сюда, мы отдохнули, и, дав возможность нашим лошадям пощипать траву, сами устроили себе легкий завтрак. Вскоре к нам присоединился один вождь, чей род, как утверждают, очень древний, первоначально жил в районе Семе-за (или Суджука). Вместе с ним пришел человек, хорошо говорящий на турецком; намерение их обоих было присоединиться к нам и возвратиться вместе с нами. Число людей, коих я встретил до сего дня и могущих говорить на турецком, весьма значительно; многие умеют также читать и писать на этом языке.

Вдоль всего пути я видел изобилие грушевых деревьев и диких яблонь, плоды их, как утверждают, отменны; каждое дуновение ветра доносит теперь до нас запах боярышника и жимолости. Мы пересекли Сючи, которая течет с юго-востока на северо-запад и следуем за ней приблизительно полтора часа, но затем мы вынуждены были ее покинуть ввиду того, что она впадает в залив Геленджик, который в данный момент пребывает в руках русских. Дорога через этот залив, должно быть, была привычной, пока ее не захватили; с этого момента остаток нашего пути был очень трудным. Мы некоторое время шли вверх по течению ручья, впадающего на севере в Сючу, я обнаружил на ее берегах милую деревушку посреди богатой зелени и такого изобилия скота, а также домашней птицы, что нищенствующий Кэмпбэлл мог бы здесь остановиться и сказать себе, опершись на толстые изгороди, что окружали каждое жилище: «О, такой дом мне нравится!» А между тем этот дом, который [105] кажется столь радующим взор и столь безмятежным для всадника, расположен лишь в каком-нибудь часе пути от вражеской крепости!

Сразу же после этой деревни наш путь резко повернул влево, и распределение нашего багажа между лошадьми свидетельствовало, что он вскоре станет еще более трудным; именно так и произошло: он шел по топи, загромождениям, густым кустарникам и крутым подъемам; я редко видел путь, с коим можно было сравнить этот. С его высшей точки взор охватывал целый мир гор, лесов, лугов и рек. На большом числе участков (на опушке леса) я заметил маленькие, поросшие травой пространства, где были размещены многочисленные могилы, накрытые камнем. Наверху и у основания каждого из этих камней располагались кусочки деревянной скульптуры, среди которых почти неизменно были крест и маленький, узловатый столб, служивший коновязью для визитеров; мне рассказали, что привычно было здесь совершать молитвы.

Спустившись с возвышенности, о которой только что упоминалось, я и те, кто шел впереди, пустили коней пастись на большом лугу и стали ждать, когда к нам прибудет наш багаж; после этого мы вновь сели на коней и приблизительно через милю оказались в иных лесах из более крупных деревьев, среди которых усматривались многочисленные деревни. На наш вопрос (как ответили в первой из этих деревень) мы не можем найти для себя здесь жилья (похоже, в этот момент здесь было много путников); но наша просьба дать отдохнуть была принята, и мы все разом были устроены, за исключением тех двоих, что присоединились к нам на Сюче (они нашли для себя место поблизости).

Жители поселка являются лишь мелкими собственниками (не дворянами); жилища их выглядели бедными по меблировке; их одежда - еще [106] более скромная (некоторые дети были полуодетыми, а другие - абсолютно раздетыми); их дома для гостей построены лучше тех, что были на юге; хотя их блюда не были столь изысканными, как некоторые из тех, что подавались мне у вождей, они здесь вполне обильные, не менее питательные и подаются с той же опрятностью и с тем же этикетом.

В этой долине много высоких стройных деревьев, а почва выглядит повсюду необычайно богатой; деревушек тоже много, хотя гора, возвышающаяся на западе, является единственным барьером, что отделяет от русского гарнизона в Геленджике. Мир в этой долине, однако, был недавно несколько нарушен: русские, находящиеся по соседству, то ли принужденные по оплошности своими офицерами по продовольствию, то ли просто движимые страстью творить зло, впервые в этом году попытались четыре раза тайно угнать скот. Последняя из этих попыток имела место лишь каких-то пятнадцать дней назад, и русские были решительно отражены, хотя во всех этих случаях их было столько же, что и черкесов, которые состояли лишь из воинов (то есть тех мужчин, кто в состоянии носить оружие) этого и соседнего сел (где-то пятьдесят человек). Потребовалась отправка из Геленджика пушки, чтобы солдаты смогли осуществить свое отступление.

Больше не должно быть, чтобы черкесы были захвачены врасплох; исходя из этого, теперь у них постоянно выставлены часовые, находящиеся на соседних возвышенностях для приглядывания за передвижениями гарнизона. Шамуз рассказывал мне прошлой ночью, что в течение этого года он потерял двух братьев, сражавшихся против русских, но эта потеря, как говорит он, не печалит его: они погибли со славой и он еще надеется умереть так [107] же. В целом, говорит он, я потерял в этой войне тридцать два родственника (Это старый, опытный солдат, который сражался против французов в Египте, где был серьезно ранен; находился на борту турецкого военного судна, когда адмирал Дак-ворт захватил Дарданеллы. Он говорит, что его родственник Индар-Оку был в свое время очень храбрым и очень непримиримым воином).

Но кони готовы, и мне надо вставать.

Адувхау, воскресенье, 14. - Вчера мы отправились в путь только к полудню с целью, как я предполагаю, дать отдохнуть лошадям, принадлежащим вождям, что сопровождают нас, тем более, что коней в пути не меняли. В течение трех часов приблизительно наш путь шел через леса из великолепных дубов и буков, где то тут, то там имелись открытые и огороженные участки для разведения культур. Эта часть края имеет пересеченную поверхность, и мы встретили в одном месте склон столь крутой, что чтобы взобраться на него, использовали здесь своего рода лестничный марш для коней. Слева от нас, непосредственно к востоку от Геленджика, располагались высокие горы, частью возделанные до половины и более их высоты; справа от нас были другие горы меньшей высоты. В этой части нашего пути мы миновали два маленьких ручейка, - сперва Мазеп, затем Шабзи, оба впадают в Кубань. Мы остановились на краю леса, близ последней из этих двух рек, чтобы совершить молитвы и легкий завтрак, как и вчера; последний состоял попросту из привычных черкесам военных припасов, провианта, что они носят перед собой в своего рода бурдюке, висящем на ленчике седла: это смесь муки (проса, я думаю) и меда, что называют «гомиль». Эта смесь достигает состояния легкого брожения и может долго храниться; она придает, говорят они, им силы и [108] храбрости. Нашим напитком была вода, подаваемая в листе лопуха; из его же листьев Шамуз сделал себе ковер для своих молитв, а для коней - великолепный завтрак.

Мы оттуда достигли достаточно трудного прохода, от которого крепость Николаевская на Абуне находится, говорят мне, лишь на расстоянии приблизительно в четыре мили справа, а форт Добба -на том же расстоянии, но только слева. На узкой площадке мне показали следы пушки, с помощью которой армия Вельяминова прошла от Кубани до Геленджика, а фронт лесистой возвышенности на нашей левой стороне был мне указан как позиция, что выбрали черкесы и где они собрались дабы атаковать русских, что, как мне сказали, оказалось весьма эффективным. Деятельный маленький старик, сопровождавший нас пешком (дабы привести своих коней), коего мне описали как храброго и неутомимого воина, был ранен в этой схватке, в которой другой наш спутник потерял брата.

Мы встретили близ этого места двоих людей, возвращавшихся с севера. Они сообщили нам, что близ Анапы произошел бой; один из них, с перевязанной бинтом головой и с чертами поразительно красивыми, был очень доволен, что оказался там ранен. Они говорили, что все готовились в тот день к общему наступлению; сообщили нам также о смерти еще одного родственника Шамуза из-за ран, полученных в недавнем сражении, - новой жертве резни, что русские, похоже, решили учинить по отношению к мужской части родни этого старого воина.

Затем мы вошли в лощину, самую красивую, самую богатую и самую широкую, что я до того видел. Мы по ней скакали верхом около двух часов, не увидя ни скота, ни жителей, кои ушли в соседние горы, ибо русская армия совершила здесь больше [109] опустошений, чем в каком-либо ином месте своего продвижения, и почти каждый день, говорят, ожидается новая опустошительная экспедиция. При всем том долина была чрезвычайно густонаселенной, и всюду мы видели о том доказательство в разрушенных изгородях, домах в руинах или превращенных в пепел так называемыми защитниками этого края. Именно по той дороге Вельяминов и его армия в прошлое лето после попытки захватить и удержать Суджук-Кале, возвратились с Доббы на Кубань, и так как их артиллерия (без которой они не способны почти ничего сделать в этом крае) могла действовать здесь лучше, чем в иных местах, именно в этой долине они совершили самые большие разрушения. Я с трудом пытался представить себе, созерцая восхитительные красоты этих мест, что война могла принести сюда свои неистовства. Русские оставались здесь двадцать четыре дня, и в течение всего этого времени бои были практически беспрестанными. Черкесы оценивают еще мощь армии Вельяминова в двадцать тысяч человек, но один старый турок, дом которого я занимал, человек мудрый и весьма рассудительный, говорит, что у него имеются десять тысяч пехотинцев и пять тысяч кавалеристов.

За несколько дней до прибытия «Vixen» Вельяминов, видя свою армию почти дезорганизованной неоднократными сражениями, а своих солдат - столь подавленными, что многие из них бросали оружие, решил вновь перейти Кубань и уже его артиллерия переправилась (вероятно, чтобы ее спасти, что бы ни случилось с людьми). Остаток армии неизбежно был бы уничтожен, перед тем как смог бы в свою очередь переправиться, ибо численность черкесов была огромна, если бы русский генерал не спасся с помощью хитрости. Он им сказал, что война закончилась, так как его [110] правительство убедилось, что англичане решили вмешаться и что император отправил ему письмо, в котором предписал прекратить военные действия. Видя, что черкесы все еще сомневаются, он удостоверил правдивость своих слов торжественной клятвой и предложил показать полученное им письмо. Клятва была произнесена в присутствии главного судьи и других старейшин, и армии было разрешено перейти Кубань. В этом году возобновление военных действий показало черкесам меру русской чести, и я надеюсь, что этот опыт не будет для них потерянным.

Покидая дорогу, что ведет в Доббу, мы повернули направо и возвратились к лесистым возвышенностям, там я вновь обнаружил абсолютно не пострадавшие дома и ограды и продолжающиеся сельскохозяйственные работы в других местах, расположенных в долине, что доказывает, что русские не осмеливаются ступать за пределы открытых и ровных мест и что их здесь не боятся. Авторитетное турецкое лицо, участвовавшее в боях, рассказал, что, когда русские двинулись вперед, четыре тысячи черкесов собрались и атаковали их; что черкесы, до некоторой степени все являющиеся добровольцами, имея с собой свою провизию, предполагая, что русские выполнили то, что хотели, достигнув Геленджика и Доббы, и останутся там надодго, разошлись, дабы возвратиться к себе; что, когда русские двинулись из Доббы к Кубани, лишь какая-то одна тысяча черкесов собралась, чтобы воспротивиться их движению, но если бы там было большее число местных жителей, ни один русский не достиг бы Кубани из-за деморализации и замешательства, в которых те пребывали; столь значительным было бы число совсем уничтоженного и брошенного ими оружия во время их отступления. [111]

Эта деревушка находится лишь в получасе езды всадника от той части долины, что пересекают русские; она состоит из двадцати домов, расположенных у подножья восточных возвышенностей, и здесь проживают несколько турецких торговцев.

Один из них принял и поселил нас - меня, моего слугу и слугу Шамуза, который более работал на меня, чем на своего хозяина. Остальная часть нашей группы отправилась искать пристанища в другом месте. Пища у нас восхитительная и в изобилии, ибо ее поставляют три семьи, и каждый прием пищи является своего рода пикником; некоторые блюда иногда дублируются, что не мешает моей обязанности испробовать все, чтобы не обижать тех, кто их готовит. Паста здесь лучше, чем на юге, как по качеству, так и по приготовлению, но для меня самым примечательным блюдом была смесь масла и меда, которую едят со сладкими пирожками. Что касается масла, то оно было лучшим во всех отношениях, что я еще встречал после моего отъезда из Англии, и равное по качеству тому, что производит большинство наших фермеров. Когда торговля будет свободной, этот товар должен стать предметом значительного экспорта в Константинополь, куда ввозится огромное количество плохого русского масла.

Пастбища превосходны в течение значительной части года. Энергия Шамуза увеличивается по мере его продвижения на север. Он говорит, что теперь чувствует себя абсолютно хорошо (и в грозовую погоду с проливным дождем) и что я теперь более не среди южных варваров (это несправедливое выражение и некоторые предшествующие происшествия были первыми признаками зависти, что я заметил между южными и северными черкесами, - чувство, которое далее стало более явным); [112] что я могу спокойно отдыхать и считать себя как дома (по-другому говоря, мы приближаемся к его дому и к его родному району).

Лука заключил для меня, к моему удовлетворению, обмен своих часов на часы генерала Вельяминова. Вот как эти последние попали в руки черкесов. Фургон, перевозивший его багаж, был атакован, и часть того, что было в нем, была уничтожена, а тот, кто нес ответственность за этот багаж, боясь мести своего хозяина, спрятался с часами последнего и с некоторой суммой денег, кои ему было поручено охранять. Этот случай порождал две очевидные мысли: прежде всего, что русские солдаты думают, что большего милосердия можно ожидать от их врагов, чем от их офицеров; затем, что во время марша Вельяминова не могло быть большого порядка.

Вчера вечером солнце зашло с плохими предзнаменованиями, и всю ночь шел проливной дождь, дул яростный ветер. Этот дом из всех тех, что я уже видел, накрыт хуже всего (его владельцем является турок); я был ночью разбужен дождем и глиной, что падали мне на голову. Вскоре после того один черкес, который вошел (я не знаю как) в мою комнату, накрыл меня фетровым манто. Таковы бескорыстные заботы, что я обнаруживаю здесь со стороны этих людей.

Семез, близ Суджук-Кале, воскресный вечер. - Сегодня в полдень мы покинули Адувхау, дабы отправиться сюда. Достигнув вершины горы, мы оказались во власти сильного юго-восточного ветра, силу которого ничто не могло преградить, но, что касается меня, я едва заметил эту помеху, столь я наслаждался созерцанием прекрасной картины, открывшейся перед нами: вдали на горизонте простирались Черное море и ближе к нам - красивая бухта Суджук с долиной и возвышенностями, ее [113] прикрывающими; но то, что привлекло внимание черкесов, был русский военный корабль или торговое судно. Его снасти заставляли меня склониться к последнему предположению; тогда один из черкесов воскликнул, что они попытаются овладеть им. Спуск к бухте исключительно скор. Мы пересекли лес, чтобы проникнуть в центр долины. Вокруг этого леса мы увидели большие огороженные участки, чьи плетенные изгороди частично были разрушены, как и участки уже возделанной земли, теперь запущенные, ибо прошлогоднее вторжение вынудило большинство жителей отправиться на поиски более безопасного жилища среди соседних возвышенностей. В глубине леса, однако, то тут, то там можно было заметить одну или две богатые лужайки с домом и небольшим числом скота. Все более незащищенные дома были сожжены в прошлом году русскими, которые тогда разрушили дом Шамуза, построенный на константинопольский манер, вынудив таким образом и его пойти искать, подобно другим, более высокое место и более скромное жилище. Достигнув середины бухты, мы заметили, что Шамуз исчез, и я понял, что он отправился заняться своими приготовлениями к атаке на корабль, но после я узнал, что судно было военным кораблем.

Единственным событием, до сих пор произошедшим близ Анапы, было нападение, совершенное малочисленным отрядом черкесов на скот военных поселенцев. Колонисты бежали, а кавалерийский корпус, пытаясь взять реванш, произвел вылазку, отбитую черкесами, но они тоже были отброшены отрядом пехоты, подкрепленным пушкой. Во время, когда я находился здесь с «Viхеn», один вождь сказал мне, что он хотел бы отправиться в Анапу повидать одного турка, своих личных друзей, удерживаемых русскими, но он [114] посчитал обязанным предупредить меня о своем намерении, чтобы я информировал о том Дауд-Бея (Дауд является турецкой формой имени Давид); это имя, которым черкесы называли Уркварта, прежде секретаря лорда Посонби, посла Англии в Порте. Г-н Уркварт, посетивший в 1831 году часть Европейской Турции, опубликовал об этой стране содержательную работу, скорее, политическую и административную, чем географическую, которую он перевел на французский язык под заглавием «Турция, ее ресурсы, ее муниципальное управление, ее торговля и т. д.» (Париж: Arthus Bertrand, 1836). Г-н Уркварт совершил после этого (в 1834 году) с миссией, точная природа которой нам неизвестна, поездку в Черкесию, поездку, о которой он ничего не опубликовал, боясь чтобы его не приняли за предателя. Вслед за его визитом, кажется, этот турок (который является на самом деле армянином, хотя и турецким подданным) вышел из крепости вместе с одним греком (я не знаю как) с некоторыми товарами, но другие черкесы отказались покупать эти товары (хотя среди них была соль), как будучи товарами русскими, и после того их задержали, как и их владельцев. Сразу же пришли проконсультироваться со мною, чтобы узнать, не посоветую ли я им, как поступать. Я отказался вмешиваться, но сказал им, что, по моему мнению, они абсолютно правы считать подозрительными каждого человека и каждую вещь, исходящих из русских мест расположения, и что им лучше всего задержать этих людей здесь и следить, чтобы они не переписывались.

Вторник, 16. — Семез расположен в достаточно открытой небольшой ложбине, недалеко от долины, но он прислоняется к лесистым возвышенностям, которые, как я это увидел во время прогулки, что совершил (один и вооруженный лишь [115] кнутом), представляют достаточно запутанные теснины, могущие служить убежищем. Дом для гостей лучше выстроен и лучше покрыт из всех таковых, что я до сих пор занимал, и он наполовину окружен деревьями и кустиками, среди которых имеется большое число диких розовых кустов. Диван покрыт шелком, имеет спинку, украшенную золотыми нитями; ночью я лежал на малинового цвета шелковой подушке и у меня было полосатое шелковое одеяло. Наши застолья многолюдны, а блюда превосходны. Единственное, от чего я страдал, - это столь долго оставаться дома (со скрещенными ногами на диване, дабы принимать гостей) рядом с большим костром, горящим и днем, и ночью, хотя температура в пять часов утра была от 55 до 60 (от 13° до 15 ° по термометру Цельсия, или от 10 ° до 12 ° по термометру Реомюра). У нас здесь есть очень хорошее мыло, которое делают сами (из пепла костров добывают необходимую щелочь). Так как госпожа Кехри-Ку сегодня занята стиркой моих вещей, она попросила меня позволить ей отложить смену моей туники, покуда не закончится стирка.

Вожди и их спутники обычно проводят здесь часть дня, чтобы пострелять холостыми патронами; щит, расположенный с другой стороны ложбины, служит мишенью. Я предложил маленький приз, чтобы соперничать в стрельбе, и его выиграл один из вождей. Дети и взрослые мужчины - все являются отважными стрелками. Сегодня я вновь встретился с несколькими друзьями, с коими я в прошлом