К чему приводит подобная сумятица представлений

 

Эту сумятицу разнообразных представлений отражают гимны, которые мы поем, то, как мы проживаем церковный год, а также наши похоронные обычаи (в том числе кремация). Кратко объясню, что я имею в виду.

Во–первых, наши песнопения. Если быстро проглядеть обычный сборник гимнов, можно найти там немало представлений о загробной жизни, которые ближе к Теннисону или даже к Шелли, чем к ортодоксальному христианству.

 

 

Доколе мы не потеряем себя в небесах

В океане Твоей любви, —

 

 

эти слова написал благочестивый христианин Джон Кибл, но тут он теряется — причем теряется не в христианстве, а подобно капле в океане, о которой говорит буддийская эсхатология.[38] А вот его соратник по оксфордскому движению, Джон Генри Ньюман, который пишет почти гностические строки:

 

 

Доселе Твоя сила благословляла меня,

И да ведет она меня и впредь

По утесам, через болота и потоки,

Пока не кончится ночь.

И в это утро улыбнутся ангелы,

Которых я уже давно любил,

Но с которыми на краткое время расстался.

 

 

Думал ли Ньюман на самом деле,  что в какой–то прежней жизни — будь то до зачатия или в раннем детстве — общался с ангелами, а затем должен возвратиться к такому состоянию? И затем — хотя образ одинокого странника, которого «благой свет» ведет через болота и по утесам, крайне романтичен, — неужели он действительно думал, что этот мир и нынешнюю жизнь можно назвать всего–навсего словом «ночь»?[39]

Или как мы должны отнестись к яркому платонизму гимна «Пребудь со Мной», который кое–где все еще пользуется популярностью:

 

 

Наступает утро небес, и тени земной суеты убегают.

 

 

Есть множество гимнов и песнопений, которые выражают эту же идею; можно вспомнить, например, «Душа моя, там есть страна…» Воэна или «О, Земля чистого наслаждения…» Исаака Уотса. Для меня Уотс предпочтительнее: в конце концов, он опирается на библейскую типологию — на пересечение Иордана и вход в Землю обетованную, — в то время как Воэн представляет нам откровенно платонический мир с его верхом и низом, и, как мне кажется, христианское содержание там носит лишь косметический характер. Быстро просмотрев сборник гимнов, я нашел и десятки других примеров, и не все тут можно объяснить только отбором текстов в тот исторический момент, когда богословы увлекались такими представлениями.

Или вот рождественский гимн «Ясной ночью…», последние строки которого звучат так:

 

 

Но вот! Приближается время,

Как предсказывали пророки,

Когда круговращение лет

Приведет нас в золотой век.

И мир воцарится по всей земле,

Которая обретет былое величие,

И весь мир снова воспоет ту песнь,

Которую сейчас поют ангелы.

 

 

Это популярное рождественское песнопение, однако идея цикличной истории, которая в конечном счете вернется в золотой век, незнакома ни христианам, ни иудеям. Она явно языческого происхождения. Коль скоро мы заговорили о рождественских гимнах, то вспомним «В яслях», где поющие молятся: «И подготовь нас для небес, чтобы мы там жили с Тобою». Никакого воскресения, никакого нового творения, никакого брака неба и земли. И когда мы видим в сборнике гимнов откровенную романтическую естественную религию и универсализм Пола Герхардта («Закончен день тяжелый»), мы можем подумать, что составитель сборника, кто бы он ни был, прочел только первую строчку и не стал вникать в богословское содержание всего остального. Ведь иначе кто–то должен был бы удивленно поморщиться, узнав, что жизнь без веры в нынешнем тварном мире ведет к спасению, которое заключается в платоническом бегстве от творения:

 

 

Недолгое время слепота смертных

Мешает видеть Божью доброту

И погружает в неверие;

Но когда день жизни завершится,

Чистая ночь смерти поможет открыть

Место, где царит вечная жизнь.

 

 

Смерть в Новом Завете никогда не была «чистой ночью». Это — враг, которого преодолел Иисус, хотя окончательное поражение смерти еще впереди.

Некоторые гимны представителей «возрождения» и харизматиков отражают склонность к ошибочному предположению, что Иисус придет, чтобы забрать с земли своих людей и вернуть их «домой», на небеса; как мы увидим, это — неверное понимание смысла «второго пришествия». Так, удивительный гимн «Как Ты велик…» завершается следующими строками:

 

 

Когда Христос придет в звуках ликования

И возьмет меня домой, какая радость наполнит мое сердце.

 

 

Лучше бы последняя строка начиналась словами (о чем нам еще предстоит поговорить): «И исцелит этот мир…». И действительно, в оригинальной шведской версии гимна нет слов о том, что Христос придет «взять меня домой», это уже работа переводчика на английский. Там говорится, что падает завеса времени, вера становится ясным видением и колокола вечности призывают нас войти в субботний покой, и все эти образы куда более надежны.[40]

Разумеется, некоторые гимны противостоят этому потоку представлений. Так, «Золотой Иерусалим» основан на важнейших последних главах Откровения Иоанна Богослова. Отдельные гимны говорят о «пробуждении при звуках последнего страшного зова» или о том, что мы «восстанем во славе в последний день». Одно песнопение повествует, как Бог осуществляет Свой замысел, чтобы «земля наполнилась славой Божьей, как вода покрывает моря». И среди таких исключений выделяется великий гимн ко Дню всех святых, который во всем точно отражает представления Нового Завета. В первых строках там прославляется жизнь всех святых, в четвертой строке — наше общение с ними, в пятой — то, что они поддерживают нас, шестая строка говорит о том, что мы войдем в их обитель, и это не  конечное место пребывания умерших, но скорее промежуточное место покоя, радости и отдохновения, которое называется раем:

 

 

Золотой вечер сияет на западе,

Скоро, скоро верный воин обретет отдых

В сладостном спокойствии благословенного рая. Аллилуйя!

Аллилуйя!

 

 

И лишь после этого наступает момент воскресения:

 

 

Но вот! Приходит еще более славный день,

Святые торжественно проходят в сиянии:

Царь славы идет им навстречу. Аллилуйя! Аллилуйя!

 

 

Далее следуют заключительные строки, исполненные торжества, когда шествие входит в Новый Иерусалим.[41]

Итак, гимны отражают сумятицу наших представлений, и об этом же свидетельствует и то, как мы проживаем церковный год. В другом месте я уже писал о путанице, которая возникает из–за того, что в последнее время мы стали праздновать двухдневный праздник, если его так можно назвать, — День всех святых и День поминовения усопших (в довершение ко всему, этому предшествует Хэллоуин). Немногие из тех, кто празднует этот двойной (или тройной) праздник, стоят на позициях средневекового богословия, которое хотя бы придавало этим дням какой–то смысл. Скорее это отражает замешательство церкви, которая уже не так глубоко верит в небеса и, вероятно, не верит в ад, предпочитая тому и другому веру в не слишком суровое чистилище. Однако тут нет места для воскресения тела, для нового творения, Нового Иерусалима, сходящего с небес на землю.[42]

Но проявления замешательства в наших представлениях этим не ограничиваются. Оно отразилось на самой структуре англиканского литургического года. Раньше Адвент — четыре воскресения перед Рождеством — был посвящен таким темам, как второе пришествие, Божий суд и окончательная участь человека. Сегодня круг чтений Адвента изменили, теперь он посвящен, скорее, разным аспектам подготовки к Рождеству. Период за месяц до Адвента — приблизительно весь ноябрь — на какое–то время (в 1990–х) стали называть «временем Царства», что отражает многообразные причудливые и непоследовательные представления о смерти и загробной жизни. Хотя это название уже вышло из употребления, сумятица сохранилась; ее отражают различные литургические молитвы, где говорится о «свете Царства, которым наслаждаются святые», как будто — вопреки тому, что говорит Новый Завет, — «царство» Бога тождественно месту под названием «небеса», где уже пребывают некоторые, хотя не все, умершие христиане.

Само Рождество как реальный центр литургического года сегодня стало куда весомее Пасхи — и это противоречит тем акцентам, которые расставляет Новый Завет. Иногда гимны, молитвы и проповеди отражают попытку выстроить все здание богословия на основе Рождества, но такое здание не слишком устойчиво. Кроме того, мы проживаем Великий пост, Страстную неделю, особенно пятницу, с таким великим усердием, что энергии на празднование Пасхи у нас почти не остается, а хватает разве что на одну ночь и один день. На самом же деле Пасха должна быть центром всего. Если ее нет, у нас не остается — в буквальном смысле — практически ничего.

Ту же сумятицу представлений отражает проведение похорон. За последние годы было разработано и опубликовано — часто после продолжительных споров — немало описаний новых погребальных служб. Но прежде чем мы к ним перейдем, кратко рассмотрим другой вопрос: когда люди предпочитают кремацию погребению в земле, какое богословие за этим стоит? Конечно, здесь есть проблемы гигиены и перенаселения, из–за чего к концу прошлого века получила поддержку кремация — многие западные христиане не знают, что православные (хотя, скажем, в Греции также мало земли), как и ортодоксальные иудеи или мусульмане, остаются ее решительными противниками. В прошлом кремация принадлежала скорее к мировосприятию индуизма и буддизма; как мы уже видели, современный мир стремительно движется к популярной и вторичной версии подобного богословия. Иногда люди просят развеять их прах над любимым холмом, рекой или над берегом моря, и можно с симпатией отнестись к их чувствам (хотя не стоит забывать, что они тем самым лишают близких конкретной точки, где можно собраться, чтобы выразить свою скорбь). Однако за этим стоит желание как бы вернуться в тварный мир, лишенное веры в будущую телесную жизнь, и это противоречит классическому христианскому богословию.

Разумеется, я не хотел сказать, что кремация — еретическая практика. Позже нам еще предстоит рассмотреть, как она соотносится с воскресением тела, а пока я просто хочу сказать, что ее возросшая популярность отчасти отражает ту же самую сумятицу представлений — и в церкви, и за ее пределами, — о которой мы говорили. Замечу также, что траурная церемония в здании, которое используется для одной–единственной цели, разительно отличается от обряда (за которым, конечно, также может следовать кремация) в здании, которое используется каждую неделю или каждый день для молитвы, Евхаристии, богослужения, для крещения и свадьбы, для всей жизни общины, собирающейся здесь для поклонения Богу. Или, с другой стороны, есть нечто прекрасное и глубокое в том, что мы входим в церковь через двор, где похоронены люди, молившиеся в том же храме в прошлых веках. Но это уже другой разговор.

Если мы вернемся к самим обрядам похорон, то они очень верно (не знаю, подходящее ли это слово) отражают ту же самую сумятицу представлений. В различных церквах в этой сфере произошла масса изменений, так что я могу говорить лишь о том, что происходит в моей церкви (Церкви Англии). Насколько могу судить по отдельным фактам, эти изменения довольно типичны для всех церквей. В конце XX века в Церкви Англии появились новые погребальные службы, а параллельно были опубликованы разные пособия, которые должны помочь священникам как можно лучше использовать эту пастырскую возможность. Здесь приходится быть осторожным, чтобы никого не обидеть, а порой даже прибегать к хитрости. Одно из таких пособий, опубликованное официальным издательством Церкви Англии и одобренное ее высшим руководством, содержит подробное описание всего, что только может понадобиться, за исключением одного: во всей книге воскресение не упомянуто ни разу.[43] Если мы познакомимся с самой службой, может быть, мы перестанем этому удивляться. К счастью, воскресение в ней осталось, но оно почти не заметно, а в основном там господствует представление о единой стадии загробной жизни («Обрати мрак смерти в зарю новой жизни, претвори горечь разлуки в небесную радость», — как говорится в одной из молитв службы[44]). Предположим, на такую службу попал человек, не имеющий понятия о классических представлениях иудеев и христиан об этом предмете. Погребение ему ничего не объяснит, а может увести его мысль в ложном направлении или подтвердить его неверные представления.

Молитвы, в которых мы вверяем судьбу усопшего Богу, тут мало помогут:

 

 

…Мы передаем N в Твои милостивые руки,

веря, что Ты простишь его (ее) грехи,

и он (она) окажется в месте счастья, света и мира

в Царстве Твоей славы вовеки.

 

…И ныне Бог приглашает его (ее) за Свой стол на небесах

для соучастия в вечной жизни со всеми святыми.

 

Мы вверяем N Твоей милости

и просим, чтобы Ты взял его (ее) к Себе,

а нам дал Твое благословение мира…

Мы вверяем его (ее) Твоей милости

и просим, чтобы Ты показал нам путь жизни

и полноту радости Твоего присутствия

в вечности.[45]

 

 

Среди этих молитв выделяется одна: она утверждает ту же самую веру, которую разделяли все христиане первых веков:

 

 

Доверяя Твоей верности,

мы поручаем N Твоей милости

в ожидании великого дня,

когда Ты воздвигнешь его (ее) к жизни в славе

и мы предстанем пред Тобою,

когда все Твое творение через Него станет новым,

в славе Твоего небесного Царства, —

 

 

хотя можно думать, что последняя строчка перечеркивает все то, что было сказано в предыдущих, потому что окончательное новое творение и само воскресение относятся к тому самому моменту, когда «небесное царство» во всей его полноте и навсегда сходит на землю.

Таким образом, самый распространенный новый вариант погребальной службы Церкви Англии крайне мало отражает классические христианские представления. Как и обряд «погребения пепла», который завершают три следующие молитвы:

 

 

Небесный Отец,

благодарим Тебя за всех, кого мы любим, но кого уже не видим.

Когда мы вспоминаем N,

дай нам помнить про наше начало и наш конец,

помнить о прахе, из которого мы вышли,

и о смерти, к которой мы приближаемся,

с твердой надеждой на Твою вечную любовь

и на Твой замысел о нас

 

 

[в этом месте в старом варианте говорится: «в твердой и непреложной надежде воскресения» или нечто подобное],

 

 

во Христе Иисусе, Господе нашем. Аминь.

Бог всякой надежды,

даруй нам, верующим в Тебя,

соединиться в полном познании Твоей любви

и в беспрепятственном созерцании Твоей славы,

через Христа Иисуса, Господа нашего. Аминь.

Бесконечная и славная Троица, Отец, Сын и Святой Дух,

да направит нашу жизнь, чтобы мы творили добро,

а когда наше странствие в этом мире закончится,

да даст нам вечный покой со всеми святыми. Аминь.[46]

 

 

Это трогательные и смиренные молитвы. Но в них нет ни слова о самой важной особенности христианской надежды. Я надеюсь, что люди, которые примут всерьез высказанные в этой книге доводы, задумаются о современной церковной практике — начиная от официальных литургических текстов и кончая неофициальными мелочами, которые окружают богослужения, — и будут искать новые пути, чтобы богослужение выражало, воплощало, возвещало то, чему действительно учит Новый Завет, а не просто какие–то убогие, не очень понятные и расплывчатые теории и мнения, о которых мы говорили в двух первых разделах. Надо честно признать, что сегодня у нас царит вовсе не «твердая и непреложная надежда на воскресение умерших», как о том говорили старые богослужебные тексты, но туманный оптимизм, вера в то, что каким–то образом все кончится хорошо.

Сегодня также идут дискуссии о современных обрядах погребения.[47] Я не буду высказывать своего мнения о них из–за недостатка места. Я лишь хочу отметить, что и в них мы снова и снова видим то же самое болото, в которое попадают люди, не продумавшие до конца, что означает слово «воскресение». в результате они постоянно смешивают слова о воскресении со словами о небесах. Например, Пол Шеппи называет «Словом воскресения» такой текст:

 

 

Господи, Ты обновляешь лицо земли.

Возьми к Себе N, которого мы любили,

и даруй ему то,

чего не видело око и не слышало ухо

и о чем сердце человека не помышляло.[48]

 

 

И снова можно сказать: это не есть «твердая и непреложная надежда воскресения тела», укорененная в воскресении Иисуса и входящая в обетование о новом небе и новой земле; здесь мы скорее видим смутную благочестивую надежду на блаженство бессмертия, которое наступает сразу после смерти и неизменно продолжается в будущем. И что хуже всего, эта неспособность отличить блаженное, но временное состояние члена народа Божьего после смерти от окончательного воскресения, которого все еще жаждет все творение, окрашивает собой коллекты, евхаристические молитвы и другие тексты богослужения. Далее в этой книге я хочу показать, что это не такая проблема, услышав о которой, можно просто пожать плечами и сказать: «Что же делать? Сколько людей, столько и мнений». То, что мы думаем о смерти и воскресении, формирует и окрашивает собой все остальное. Если мы легкомысленно относимся к этому вопросу, мы будем предлагать просто «надежду», которая не удивляет и не поражает, а тогда она не может преображать сегодняшнюю жизнь отдельных людей и общины, тогда она уже не связана с воскресением Иисуса и не направлена на обетование о новом небе и новой земле.

Итак, рассмотрение гимнов, церковного года и похоронных обрядов свидетельствует об одном и том же. В не менее важных богословских взглядах и мировоззрении христиан также царит сумятица.