Кто, где, что, зачем, когда и как

 

Кто будет воздвигнут из мертвых? Все люди, согласно Иоанну и Павлу; но Павел полагал, что это особым образом относится к тем, кто во Христе и в ком обитает Дух. Это ставит перед нами некоторые новые вопросы, к которым мы обратимся в следующей главе.

Где произойдет воскресение? На новой земле, соединенной с новым небом. Я изо всех сил трудился над структурой и аргументацией данной части книги именно ради того, чтобы это стало ясно. В новом мире не будет проблем перенаселенности (как многие патетически утверждают). Независимо от вопроса, все ли люди воскреснут, нам надо вспомнить, что примерно половина людей из всех, кто когда–либо жил, в настоящий момент относится к живым. В предыдущем веке популяция стала увеличиваться с невероятной скоростью, и мы привычно забываем о том, что на протяжении большей части истории огромные участки земли были практически не заселены. И даже самые знаменитые и переполненные города библейских времен в основном, по нашим меркам, соответствовали сегодняшним мелким городишкам. И в любом случае, если мы действительно верим в новое небо и новую землю, все это не должно быть проблемой. Бог есть Творец, и Его новый мир будет соответствовать тому, что нам нужно, когда любовь и красота этого мира будут им преображены.

Можно ли что–то сказать о том, каким будет новое воскресшее тело? Я снова с почтением обращусь к одному из немногих современных авторов, которые старались помочь нам представите  себе это новое тело: я имею в виду К.С. Льюиса. Во многих своих трудах, а особенно в замечательной книге «Расторжение брака», он описывает тела, которые более плотные, более реальные, более вещественные, чем те, что мы сейчас имеем.[183] К этой задаче призывает нас, в частности, и Второе послание к Коринфянам. Это будут такие тела, которые позволят нам увидеть и прочувствовать, что к ним с полным правом можно отнести выражение baros doxes («вес славы») из этого новозаветного текста (4:17).

В Древнем мире люди задавались и другими вопросами, которые нередко возникают и в современных дискуссиях. Какие наши нынешние характеристики, включая недостатки, сохранятся в таком преображенном теле? Когда я вел курс по воскресению в Гарварде в 1999 году, одна из студенток в своей курсовой работе сетовала на то, что ей никогда не нравилась форма собственного носа, и выражала надежду избавиться от этого недостатка в будущей жизни. У нас нет источников знаний для ответа на подобные вопросы. Мы можем только вынести одно предположение, основываясь на воскресении Иисуса, у которого остались раны — уже не источник боли и смерти, но знак Его победы. Можно полагать, что воскресшее тело христианина будет носить на себе знаки верности своему особому призванию от Бога, особенно знаки страдания.

В частности, новое тело будет бессмертным. Оно уже находится за пределами  смерти, причем не просто во временном  смысле (что в данный момент этого не произойдет), но в смысле онтологическом  — что оно уже никогда не подчинится болезни, повреждению, распаду и самой смерти. Ни одна из подобных разрушительных сил не будет иметь власти над новым телом. И быть может, это отчасти объясняет странные свойства  воскресшего тела Иисуса. Ученики видели первый — и пока единственный — пример нетленной физической природы.

И снова надо заметить, что сам наш язык нас постоянно подводит. Слово «бессмертие» слишком часто используется в смысле «бесплотное  бессмертие», и его иногда употребляют как нечто, противоположное «воскресению». А в результате мы легко забываем слова Павла о воскресшем теле. Это будет действительно тело, но неподвластное смерти. «Бессмертное тело» кажется людям столь чудным явлением, что они даже не дают себе труда задуматься над тем, не о таком ли теле говорил Павел и другие первые христиане. Да, именно о таком.

Между такой верой и представлениями о «бессмертии души» — огромная разница. Платонизм полагает, что в каждом человеке есть бессмертная часть, которую обычно называют «душой». (К.С. Льюис, которого я не устаю прославлять, похоже, также не избежал этой ловушки.) Однако в Новом Завете «бессмертием» по своей природе наделен исключительно Бог, и Он может им с делиться людьми как даром милости, но это не есть их врожденное свойство.[184]

Зачем нам дадут новые тела? Как думали первые христиане, новые тела нам понадобятся для того, чтобы мудро управлять новым Божьим миром. Можно забыть привычные образы праздных людей, перебирающих струны арф. Там будет работа, которую надо делать, и она должна нам понравиться. Все умения и таланты, которые мы поставили на службу Богу в этой жизни, — а может быть, также и те интересы и склонности, от которых нам пришлось отказаться, потому что они мешали нашему призванию, — возвратятся к нам в облагороженном и обогащенном виде, чтобы мы использовали их для Его славы. Это, быть может, самый таинственный и меньше всего продуманный аспект жизни по воскресении. Однако Новый Завет несколько раз говорит о «царствовании» Божьего народа, и мы не вправе думать, что это просто пустые слова.[185] Если Библия утверждает, что Бог замыслил обновление всей вселенной, то нам предстоит огромная работа и ответственность за новые проекты. Если воспользоваться образами первоначального творения из первых двух глав Книги Бытия, то сад надо будет поливать, а животным дать новые имена. Конечно, все это только образы, но, как любые слова, касающиеся будущего, они служат лишь указателями для великой реальности — о которой большинство христиан почти или совсем не задумывается.

Новое тело будет даром милости и любви Божьей. Однако некоторые отрывки Нового Завета, среди них и речения самого Иисуса, говорят о будущих благословениях Божьих как о награде  (а это еще один ответ на вопрос «зачем?») Многим христианам неуютно при такой мысли. Нас научили, что мы оправдываемся верой, а не делами. Кроме того, сама мысль, что я стал христианином в ожидании чего–то, что можно за это получить, вызывает отвращение.

Но образ награды в Новом Завете говорит о другом. Это не вопрос расчета, когда кто–то делает тяжелую работу, чтобы получить за нее свою мзду. Это больше похоже на труд в контексте дружбы или в браке, где мы испытываем радость от присутствия другого. Или это похоже на тренировку в гольфе, когда мы стремимся чему–то научиться, чтобы посылать мяч в нужном направлении. Или это похоже на изучение немецкого либо греческого языка ради того, чтобы читать великих поэтов и философов в оригинале. Эта «награда» органично связана с самой деятельностью,  а не есть какое–то снисходительное похлопыванье по плечу, не имеющее прямого отношения к проделанной работе. И она всегда стократ щедрее, чем можно думать, если высчитывать, сколько ты заработал. Если человек получает в награду способность всю оставшуюся жизнь читать Гомера по–гречески, это не какая–то «оплата» труда по столько–то за каждый освоенный урок. Как мы уже говорили и еще поговорим, все это прямо связано со словами Павла в 1 Кор 15:58: воскресение означает, что любая трудная работа ради Евангелия сегодня не останется тщетной. Она не пропадет. Она будет исполнена до конца и получит завершение в Божьем будущем.

Когда произойдет воскресение? Некоторые думают, что мы сразу после смерти переходим к воскресению.[186] Мне трудно с этим согласиться. Павел говорит, что, если Христос есть начаток, первый плод, то те, кто Ему принадлежат, будут воздвигнуты «при его пришествии» — а оно, без сомнения, еще не произошло. В Книге Откровения (как и во многих других иудейских текстах того времени) умершие терпеливо — а иные и нетерпеливо — ожидают того момента, когда наконец они восстанут к новой жизни.[187] Представление о таком промежуточном состоянии достаточно постоянно сопровождает веру в воскресение как иудеев, так и христиан.

А, в частности, если новое творение действительно в каких–то важных аспектах будет связано преемственностью со старым (о чем я говорил раньше), мы не можем думать, что оно уже наступило, как не могли бы утверждать, что воскресшее тело Иисуса уже живет и действует прежде его распятия. Новое является трансформацией,  а не просто замещением старого. А поскольку старое, очевидно, еще не было преображено, воскресение произойти не могло. Время имеет значение, оно входило в план изначально благого творения. Хотя и оно может быть преобразовано каким–то таким образом, какой мы пока не в силах себе даже и представить, нам не следует поддаваться соблазну слова «вечность» (так выражение «жизнь вечная», постоянно встречающееся в Новом Завете, означает там не вневременное существование в будущем, но «жизнь будущего века»), воображая себе, что, как поется в одном старом песнопении, «там времени больше не будет».[188] Нет: «Старая нива времени, пространства, материи, чувств вспахана и засеяна заново. Быть может, она нам и надоела; но не Ему».[189]

Как это произойдет? Как о том говорил Джон Полкинхорн и другие, речь идет о великом акте нового творения. Полкинхорн нашел для этого современную метафору, которая мне симпатична (хотя, как я мог убедиться, иным людям она кажется мерзкой). Он излагает ее куда утонченнее, но я надеюсь, это не будет просто карикатурой, если я изложу ее проще. Вот чему это подобно: Бог загрузит наши программы на свой компьютер до того дня, пока не даст нам новый компьютер, где мы можем пользоваться этими программами снова.[190] Павел говорит, что Бог даст нам новые тела; тут может сохраниться какая–то преемственность со старым телом, как это было в воскресении Иисуса, но Бог способен воссоздать человека даже в том случае (как это было с Лионскими мучениками), если его пепел развеют над быстрой рекой.

Когда бы первые христианские писатели ни задавались вопросом «как?», они постоянно на это отвечают: Духом Божьим. Дух, паривший над бездной, Дух, обитавший в Иисусе в такой полноте, что Его стали называть Духом Иисуса, — тот же Дух, уже действующий в последователях Иисуса как начаток, залог и обеспечение грядущего, не только дает начало будущей жизни уже сейчас, но будет той мощной силой, которой совершится последнее преображение. Символ веры говорит о «Духе Святом, Господе животворящем».  Это совершенно точно соответствует Новому Завету.

Все это ставит перед нами новые и крайне важные вопросы: где же в таком случае находятся умершие в данный момент? Как мы должны к ним относиться и что должны о них думать?

 

 

Чистилище, рай, ад

 

Введение

 

XVI века в представлении большинства западных христиан церковь делилась на три части. Во–первых, это церковь торжествующая, куда входят святые, блаженные души, которые уже созерцают Бога. Конечно, согласно официальному мнению, они все еще должны ожидать общего воскресения, однако об этом все больше забывали и из некоторых средневековых описаний данный момент вообще начисто выпал. Вспомните Данте или средневековые драмы–мистерии. Есть такое место, как небеса; отдельные души уже оказались там, а потому их надо почитать как «святых»; они уже в присутствии Бога, чего же еще им ожидать?

Из этих святых одни отправились прямо на «небеса» сразу после смерти, а другие провели какое–то время в ином месте, о чем мы еще поговорим. Но, попав на небо, они становятся как бы влиятельными покровителями при дворе для тех, кто еще находится в пути. У всех этих торжествующих святых есть свой праздник — День всех святых.

На другом конце находится церковь воинствующая (то есть она сражается в том же смысле, как об этом говорится в Первом послании к Тимофею: «воинствуй как добрый воин» за веру[191]). Это, конечно же, народ Божий в нынешней жизни, но о нем мы сейчас не говорим.

И между теми и другими находится церковь ожидающая, и место, где она ожидает, называется чистилищем. Это сложный предмет, который необходимо рассмотреть подробнее.

 

Чистилище

 

Учение о чистилище принадлежит Католической церкви. Такой доктрины не было и нет в православии, а Реформация от нее решительно отказалась — причем не по причине личных антипатий или каких–то злоупотреблений учением, но на основании библейского богословия. Главные положения относительно чистилища мы найдем у Аквината (XIII век) и Данте (начало XIV века), но сама идея глубоко проникла в души творцов и мыслителей всего того периода.[192] Позднее Средневековье приложило великие усилия для развития идеи чистилища и пыталось организовать вокруг нее всю христианскую жизнь. Как учили тогдашние богословы, большинство христиан не полностью свободно от греха до самой смерти, а потому им нужно и наказание, и очищение, хотя им можно помочь в этот сложный период молитвами, а особенно богослужением церкви воинствующей. В связи с этим в начале XVI века и появилась торговля индульгенциями, которая ужаснула не только Мартина Лютера, но и некоторых католических богословов того времени.

Поэтическую и драматическую силу идеи чистилища показал Данте семь столетий назад, а из относительно близких времен можно вспомнить, например, знаменитую поэму кардинала Ньюмана «Сон Геронтия», ставшую еще более знаменитой, когда Элгар написал к ней музыку. Это представление и соответствующее учение все еще входят в рацион большинства членов Римско–католической церкви и некоторых других христиан, которые прислушиваются к ее учению. Но недавно два ведущих учителя этой церкви высказали совершенно иные взгляды.

Карл Ранер, умерший в 1984 году, пытался совместить представления западных и восточных христиан относительно того, где находятся души между смертью и воскресением. Он хотел отказаться от «индивидуализма», который уделяет чрезмерное внимание судьбе отдельной души, а вместо этого предположил, что после смерти душа теснее соединяется со вселенной в целом, а потому, в ожидании воскресения, она лучше видит разрушительное воздействие своих грехов на весь мир. Это и есть, думал он, достаточно грозное чистилище.[193]

Однако большего внимания заслуживают представления кардинала Иозефа Ратцингера, ныне папы Бенедикта XVI. Ссылаясь на главу 3 Первого послания к Коринфянам, он утверждает, что сам Господь есть огонь суда, и этот огонь преобразует нас в соответствии со своим воскресшим и прославленным телом. И это произойдет не в течение какого–то длительного процесса, но в момент последнего суда. Таким образом, Ратцингер связывает чистилище с самим Иисусом Христом как эсхатологическим огнем, отделяя чистилище от идеи промежуточного состояния. Это, в свою очередь, упраздняет возможность столь популярной в Средние века идеи индульгенций, которая была идеальной мишенью для оппонентов из протестантов. Какими бы ни были наши собственные мнения на этот счет, мы видим, что два влиятельнейших ортодоксальных католических богослова последнего поколения довольно решительно предлагают отказаться от Аквината, Данте, Ньюмана и многих других сторонников чистилища.[194]

Однако примерно в то же само время — и это во многом коснулось англикан — богословы XX века стали сдержаннее высказываться о той «твердой и непреложной надежде», что вызывала такой энтузиазм у первых деятелей Реформации. Иногда говорят, что такая надежда слишком пропитана высокомерием. Если мы прислушаемся к своему сердцу или понаблюдаем за жизнью окружающих нас людей церкви, мы поймем, что не готовы к окончательному блаженству. Кроме того, на протяжении последних ста лет в протестантизме появилась столь очевидная склонность к универсализму, что представления тут изменились: уже не только истинные христиане, но и множество не обремененных серьезными грехами нехристиан должны обрести спасение после смерти. Такая ситуация подобна неудобной двуспальной кровати, на которой все сползают к середине: вместо либо ада, либо рая появилось нечто среднее и довольно туманное. Согласно такому представлению, нехристиане продолжат после смерти свое «путешествие», начатое на земле, до того момента, пока не примут спасения от Бога. Подобным образом и христиане неспешно продолжат свое «путешествие» по неведомой стране Духа, пока, наконец, не придут к конечной цели. Иногда этот процесс называется «ростом» (American Prayer Book) — хотя неясно, чем данная метафора лучше любой другой. Таким образом, мы видим появление «чистилища для всех и каждого». Оно достаточно приятно и уж, разумеется, никак не связано с наказанием — поскольку породивший такие представления либерализм не слишком озабочен проблемой греха и определенно не желает думать, что за грех нужно наказывать.[195]

Идея чистилища, в ее классическом или современном варианте, дает обоснование празднованию Дня поминовения усопших (2 ноября), который придумали бенедиктинцы в X веке. Этот праздник предполагает жесткое разделение между «святыми», которые уже на небесах, и другими «душами», которые еще не оказались там, а потому не вполне счастливы и нуждаются в нашей помощи (как принято говорить сегодня), чтобы «двигаться дальше». Два отдельных праздника: День всех святых и День поминовения — говорят о таком радикальном отличии. И именно это отличие я хотел бы поставить под сомнение.

Я хотел бы сделать четыре вывода.

Во–первых, как я уже говорил, воскресение все равно остается в будущем. Такова официальная позиция всех ортодоксальных богословов, будь они католики или протестанты, на Востоке и на Западе, за исключением тех, кто считает, что сразу после смерти мы оказываемся в вечности, где любой момент становится нынешним. В частности, следует помнить, что когда слово «небеса» указывает на окончательную  цель всех искупленных — хотя, конечно, такое представление стало невероятно популярным со времен Средневековья и позже, — это не способствует верному пониманию христианской надежды и лишает ее подобающего места. Я снова и снова прихожу в отчаяние, видя, как трудно пробить мощную стену привычного мышления и лексики, за которой оказалось большинство христиан. Я повторяю опять: наше конечное предназначение не  «отправиться на небеса после смерти», но восстать в преображенном теле, подобном телу Иисуса Христа во славе. (Все это, конечно, не только ради нашего счастливого будущего, но и ради славы Божьей, которая откроется, когда мы во всей полноте будем отражать Его образ.) Поэтому, когда мы говорим о посмертном обитании на небесах, должны отдавать себе отчет в том, что это всего лишь первый — и куда менее важный — этап двухэтапного процесса. Воскресение не есть «жизнь после смерти», но это жизнь после  «жизни после смерти».

Во–вторых, Новый Завет не дает никаких оснований полагать, что христиане, ожидающие воскресения на небесах, относятся к разным категориям. Первые христианские авторы называли «святыми» всех христиан, включая, например, коринфян с их ошибочными представлениями и грехами. Когда Павел говорит о своем желании «уйти и быть со Христом, ибо это гораздо лучше», он не помышляет о том, что сам окажется «со Христом», в то время как менее опытные христиане по смерти попадут в какое–то место ожидания.[196] То есть он не окажется среди «святых», пока прочие «души» усопших будут ожидать где–то в другом месте.  Это понимают в Православной церкви, где отмечают дни памяти многочисленных святых, но не признают, что они уже достигли окончательного блаженства.

Святые не могут получить его отдельно от всех прочих. Вот почему православные молятся и за  святых, и вместе с ними.

В Новом Завете есть одно–единственное место, в котором можно увидеть подобные отличия: глава 3 Первого послания к Коринфянам. Здесь говорится о труде христиан, которые строят из золота, серебра и драгоценных камней, а также из дерева, сена и соломы. Но Павел не говорит, что первые пойдут на «небеса», а вторые — в чистилище. И те и другие будут спасены; их ждет одна и та же судьба, хотя первые войдут со славой, а вторые — подобно спасшимся от беды. Этот сурово звучащий отрывок должен быть очень серьезно воспринят христианскими деятелями и учителями, как это уже признает сам папа, отсюда не следует, что среди умерших христиан существует разница в их статусе, «небесной географии размещения» или развитии событий.

И фактически Новый Завет так часто говорит про первых, ставших последними, а последних, ставших первыми, что нас не должно удивлять такое различение христиан после их смерти. Я знаю, что многим трудно это принять, но в свете самих основ христианского благовестия, в свете того, чему учил и что совершил Иисус, и того, что проповедовал Павел и другие, у нас нет оснований говорить, скажем, что Петр или Павел, святой Айдан или святой Кутберт либо даже, осмелюсь произнести, сама мать Иисуса «продвинулись дальше», оказались ближе к Богу, достигли более полного духовного «роста», нежели христиане, которые стали мучениками в наши дни или даже спокойно отошли в мир иной в своей постели. Если мы хотим хранить верность нашим основам, мы должны сказать, что все христиане, живые или усопшие, должны называться «святыми» и что так же следует думать обо всех умерших христианах и относиться к ним соответствующим образом.

Из этого следует третий вывод: я не верю в чистилище как в некое место, или время, или состояние. В любом случае это западное нововведение, не основанное на Писании, теперь же, как мы видим, даже ведущие католические богословы ставят под вопрос его основы. Деятели Реформации утверждали, что разрушением грешного человека является сама смерть. Один человек сказал, что он видит в Боге волшебника, который чудесным образом превращает «еще грешника» в «уже не грешника». Но это неверно. Сама смерть позволяет избавиться от остатков греха; это не вера в волшебство, но здоровое богословие. И тогда уже нечего подвергать очищению. В старые времена говорили, что и в этом случае чистилище необходимо, потому что человек все равно должен понести наказание за свои грехи, но подобные рассуждения покажутся вздором любому человеку, кто совсем немного знаком с посланиями Павла, где говорится: «Нет теперь никакого осуждения для тех, которые во Христе Иисусе».[197]

Великое завершение главы 8 Послания к Римлянам, которое так часто (и к месту) читают на погребении, позволяет начисто отвергнуть идею чистилища:

 

 

Кто станет обвинять избранных Божиих… кто осудит… кто нас отлучит от любви Христовой? Ни смерть, ни жизнь… ни какая другая тварь не сможет нас отлучить от любви Божией во Христе Иисусе, Господе нашем.[198]

 

 

И если кто–то после этого все еще будет утверждать, что на самом деле Павел имел в виду «хотя, разумеется, иным из вас для этого придется сначала отправиться в чистилище», я думаю, при всем моем уважении, такому человеку нужен не богослов, а психотерапевт.

А на самом деле Павел довольно ясно говорит и здесь, и в других местах, что именно нынешняя  жизнь выполняет для нас роль чистилища. Страдания в настоящее время, а не когда–либо после смерти есть долина скорби, через которую мы движемся к будущей славе. Кажется, я догадываюсь, почему чистилище столь популярно и почему второй том Данте вызывает больше всего откликов. Миф о чистилище есть аллегория, проекция из настоящего в будущее.  Вот почему чистилище пленяет наше воображение. Это история о нас, о нашем месте и нашем времени. Если мы — христиане, если мы верим в Господа Иисуса воскресшего, если через крещение мы стали членами Его тела, значит, уже сейчас мы проходим через страдания, которые становятся дорогой к жизни. Разумеется, это означает, что для миллионов наших духовных предшественников и учителей прошлого смерть окажется приятным сюрпризом. Они так долго готовились к предстоящему великому испытанию, а там узнают, что уже через него прошли.

Таким образом, возрождение представлений о каком–то псевдо–чистилище в наши дни ничего не дает. Это более чем странное возвращение к мифологии в тот момент, когда нам стоило бы опереться на надежный фундамент. По иронии судьбы в некоторых кругах в этом видят доброжелательный шаг навстречу Риму в тот самый момент, когда два ведущих консервативных католических богослова, Карл Ранер и Иозеф Ратцингер, сделали из этой доктрины нечто совершенно иное. Теперь можно яснее мыслить и дышать глубже — или даже вздохнуть с облегчением.

 

Рай

 

Таким образом — и это будет четвертый пункт, — я склонен думать, что все усопшие христиане, по существу, находятся в одинаковом состоянии, и это состояние покоя и блаженства. Хотя иногда это состояние называют «сном», нам не следует думать, что это отключение сознания. Если бы Павел так думал, разве мог бы он сказать, что сразу после смерти он будет «со Христом, ибо это гораздо лучше»? Скорее, слово «сон» тут означает, что тело  «спит», то есть мертво, а подлинная личность — или как мы это назовем — остается.

Это состояние, разумеется, не является конечным предназначением для умершего христианина, потому что его ожидает воскресение. Но усопшие в этом состоянии ощущают любовь Бога и присутствие Иисуса Христа, дожидаясь последнего дня. Ничто не мешает нам назвать это состояние «небесами», однако стоит обратить внимание на интересный факт: в Новом Завете оно так не называется, слово «небеса» используется в другом смысле.

Из этого следует один важный вывод. Если и умершие — святые, и мы сами пребываем во Христе, все мы вместе участвуем в «общении святых». Они остаются нашими братьями и сестрами во Христе. Когда мы совершаем евхаристию, они находятся с нами, вместе с ангелами и архангелами. Почему нам тогда не молиться за них и вместе с ними? Первые деятели Реформации и их последователи изо всех сил старались отказаться от «молитвы за умерших» именно потому, что это было тесно связано с представлениями о чистилище и о том, что усопшим надо как можно быстрее оттуда выбраться. Если отбросить идею чисгилища, на мой взгляд, нет никаких препятствий для молитвы за умерших и есть все основания — не для молитвы об избавлении от чистилища, но молитвы о том, чтобы умершие насладились покоем и наполнились Божьей радостью и миром. Любовь рождает молитву, мы продолжаем их любить, тогда что нам мешает держать их в этой любви перед Богом?

В то же время я не вижу ни в Новом Завете, ни у первых христианских отцов утверждения, что находящиеся ныне на «небесах» или (если вам так больше нравится) в «раю» активно молятся за  нас, живущих. В равной мере я не нахожу где–либо оснований для мысли, что живущие должны молиться «святым», чтобы те ходатайствовали перед Отцом за них. Я понимаю, что касаюсь болезненной темы, потому что такова обычная практика многих христиан, но полагаю, что и такая точка зрения достойна, по меньшей мере, внимания. Если умершие христиане сохраняют сознание и если они находятся в более тесных отношениях «со Христом» (что предполагают слова Павла), нежели мы сейчас, есть все основания думать, что они, подобно душам под жертвенником в Откровении, по меньшей мере, умоляют Отца завершить дело справедливости и спасения в мире. А если так, нет никаких принципиальных оснований утверждать, что они не просят Отца также и о нас. Или можно взглянуть на это с другой точки зрения: если они «со Христом», а вознесшийся Христос правит миром по поручению Отца, можно предположить, что и святые как–то в этом участвуют, а не просто пассивно наблюдают за происходящим. Но здесь еще одно соображение, крайне важное для тех, кто, подобно мне, полагает, что наша вера непременно должна стоять на фундаменте Писания: я не нахожу у первых христиан никаких свидетельств о том, что, по их мнению, умершие действительно занимаются такой работой, — тем более о том, что ныне живущие христиане должны их к этому поощрять, обращаясь к святым с особыми молитвами.

В частности, нам следует с большим подозрением относиться к средневековой идее, что «святые» действуют подобно нашим покровителям при дворе, то есть что мы сами боимся лично обратиться к Царю, но зато знаем кого–то из «наших», с кем мы можем смелее говорить и кто способен замолвить за нас словечко. На мой взгляд, эта практика ставит под вопрос, если косвенно не отрицает, нашу свободу доступа к Богу через Иисуса Христа и Духа, о которой снова и снова говорится в Новом Завете. Там об этом сказано совершенно четко: благодаря Христу и Духу каждый христианин может в любой момент обратиться к Отцу лично. Если сам Царь готов принять тебя в тронном зале и выслушать все, что тебя беспокоит, будь то пустяк или серьезные обстоятельства, зачем стоять у ворот дворца и просить кого–то еще, каким бы тот ни был именитым, обратиться к Царю с твоей просьбой? Сомневаться в этом, хотя бы косвенно, означает ставить под вопрос важнейшее благословение и привилегию, возвещенную в Евангелии.

Молитва святым может оказаться — я не говорю, что так происходит всегда, но что так может быть, — шагом к двоеверию с элементом язычества, чего справедливо опасались деятели Реформации. Поздняя античность во времена Римской империи не могла избавиться от запутанной, с многоразличными уровнями, структуры из богов и покровителей, полубогов и героев, которых накопила культура за предшествовавшее тысячелетие. Во II веке церковь стала, совершенно справедливо, почитать мучеников как особых свидетелей победы Христа над смертью. Когда христианство стало признанной религией и гонения прекратились, легко совершился переход к почитанию других людей, которые не погибли мученической смертью, но чем–то выделялись среди христиан. Поэтому весь процесс построения не только иерархии таких людей, но и разработанной системы их «назначения» (процесс канонизации и тому подобное) представляются мне значительным отклонением от верного пути.

Итак, вместо средневекового деления церкви на торжествующую, ожидающую и воинствующую, — я верю только в две первые. Церковь на небесах (в раю) и воинствующая, и ожидающая. Не думаю, что все читатели согласятся с таким выводом, но призываю их, по крайней мере, заглянуть в Писание и исследовать эти вопросы самостоятельно. А в частности, я прошу те церкви, которые, подобно моей, возродили празднование Дня поминовения усопших, во многом по пасторским соображениям, задуматься о том, какого рода богословие они этим передают, хотя бы косвенно. Подходящее время для поминовения усопших христиан — это, с одной стороны, Пасха, а с другой — День всех святых. Это выражало бы верно нашу христианскую надежду. Добавление других дней поминовения только отвлекает внимание от этих великих праздников. В данном случае (такой принцип верен и во многих других областях богословия и литургической жизни) чем их больше — тем меньше в них смысла.

Эти соображения важны для некоторых церквей, но, конечно, не для всех. Однако в любой церкви встают вопросы, что происходит с человеком сразу после смерти и что — в последний момент. Без размышления об этих вопросах, которые порой обретали остроту и вызывали споры, мы не можем вести полноценное обсуждение и не застрахованы от повторения ошибок прошлого. Самое важное при этом — помнить о главной надежде на последнее воскресение в рамках нового творения. Это позволит нам найти верный ключ к любой проблеме «жизни после смерти».