Пришествие, явление, откровение, присутствие царственной особы

 

Мы все еще говорим, что солнце «встает» или «заходит», хотя прекрасно понимаем, что, скорее, мы сами (или наша планета) движемся относительно солнца. Подобным образом первые христиане говорили о том, что Иисус «придет» или «вернется», а в Евангелии от Иоанна сам Иисус прилагает такие выражения к себе. Однако эти слова (которые широко используются, в том числе в Символах веры) могут мешать пониманию более широкой картины христианских представлений о будущем.

На самом деле мы находим в Новом Завете многочисленные выражения и образы, которые говорят о том, что Иисус и Его народ в один день встретятся, и это будет встреча людей (в полном смысле этого слова), чье существование было обновлено. И, быть может, лишь по чистой случайности в истории выражение «второе пришествие», крайне редко употребляемое в Новом Завете, заняло центральное место в дискуссиях об этом предмете. И когда затем под этим выражением начинают подразумевать одну частную теорию (что происходило нередко, особенно в Северной Америке): «пришествие» означает, что Христос в буквальном смысле спускается сверху вниз, чтобы на полпути встретиться со спасенными, которые также буквально взлетают вверх, — мы сталкиваемся с проблемами, которых можно было бы избежать, если бы мы учитывали все многообразие соответствующих свидетельств Нового Завета в целом.

Во–первых, надо ясно понять, что во время своего земного служения Иисус ни разу не говорил о своем возвращении (хотя подавляющее большинство людей думает иначе). В других книгах, посвященных Иисусу, я самым тщательным образом разбирал этот вопрос, и не буду снова приводить свои аргументы. Я только кратко упомяну два момента.[135]

Во–первых, когда Иисус говорит о «Сыне Человеческом, грядущем на облаках», речь идет не о втором пришествии, но — в соответствии с текстом главы 7 Книги пророка Даниила, который он тут цитирует, — о своем оправдании после страданий. Это движение вверх, а не вниз. И это заставляет думать, что соответствующие ключевые тексты говорят о том, что, хотя Иисусу предстоит смерть, последующие события будут свидетельствовать о Его оправдании.[136] Что же это за события? Загадочный характер данных текстов — убедительный довод в пользу их аутентичности; но в события, на которые намекает Иисус, очевидно, входит, с одной стороны, его воскресение, а с другой — разрушение Храма, то есть системы, которая враждебно относилась к Иисусу и Его миссии. И достойно внимания, что первые христиане использовали подобные выражения, чтобы говорить о странных событиях после воскресения Иисуса: о Его «вознесении»; Его прославлении; Его движении к Отцу — не о «сошествии» на землю, но о «восшествии».

Во–вторых, когда Иисус рассказывает притчу о царе (или господине), который на время покидает своих подданных (или слуг), чтобы они в его отсутствие распоряжались его деньгами, Он говорит не о том, что оставляет церковь, доверив ей важные задачи, до своего возвращения — хотя эти отрывки очень скоро начали понимать именно так.[137] В контексте иудаизма I века каждый сразу же «слышал» здесь слова о Боге, Который покинул Израиль и Храм на время Изгнания, а затем, как предсказывали пророки после (а может быть, и ранее) Вавилонского плена,[138] вернется в Израиль, в Его Храм и на гору Сион. Изначальный смысл таких притч состоял в том, что Яхве, Бог Израилев, наконец–то возвращается в Иерусалим и в Храм — в лице человека из Назарета по имени Иисус. Таким образом, речь идет не о втором  пришествии Иисуса, но.о первом. Эти загадочные притчи отражают представления самого Иисуса: что Он идет в Иерусалим, дабы совершить и суд, и спасение, — совершить то, что, по словам Писания, должен был сделать Сам Яхве.

Когда я изложил свою точку зрения на речения о «Сыне Человеческом» и на притчу о возвращении царя, или господина, на меня посыпались обвинения (особенно от американских читателей) в том, что я отказался от веры христиан во второе пришествие. Как станет ясно из данной главы, эти обвинения абсурдны. Тот факт, что Иисус не говорил об этом, не означает, что такие утверждения ложны. (Подобным образом, если я пишу книги об Иисусе, не касаясь их, это не значит, что я в них не верю; так, комментатор футбольного матча может ни разу не упомянуть о крикете, но отсюда не стоит делать вывод, будто тот не знает о существовании такой игры или ее не ценит.) Иисусу было трудно объяснить ученикам даже то, что Ему предстоит смерть, они так этого и не поняли и уж, конечно, услышали в словах о воскресении выражение общей надежды всех иудейских мучеников. Как он мог объяснить им отдаленное будущее, которое они тогда не в силах были себе представить вообще?

Разумеется, когда Иисус в I веке взошел на Сион как истинный Господь Израиля, это событие указывало на будущее, когда Он должен вернуться окончательно как Господин всего мира. А это означает, что, эти притчи можно отнести и к последнему событию, если это нам нужно. Но мы должны быть осторожны, потому что они не вполне ему соответствуют. Ни один автор Нового Завета не говорит, что в момент своего последнего пришествия Иисус встретится со своими последователями, подлинно верующими христианами, и будет судить каждого как незадачливого слугу, сокрывшего деньги своего господина.

Некоторые люди, которые уловили зерно истины, но не сделали отсюда всех нужных выводов, говорят, что события 70 года н.э. и есть «второе пришествие» Иисуса, а после того момента уже наступил грядущий век, так что нет смысла ожидать еще одного «пришествия». Многим читателям, как и мне самому, эта позиция кажется причудливой, но многие люди ее горячо отстаивают и распространяют, а к тому же обосновывают ее моими собственными аргументами. Но необходимо прояснить одну важную вещь: если тексты о «Сыне Человеческом, грядущем на облаках», относятся к 70 году (а я показал, что отчасти это верно), отсюда не следует делать вывод, что в 70 году состоялось «второе пришествие», поскольку слова о «Сыне Человеческом» вообще не имеют ничего общего со «вторым пришествием», хотя их слишком часто в этом смысле понимают неверно. Это слова об оправдании Иисуса. Оправдание — в Его воскресении, вознесении и в событии суда над Иерусалимом — для своей полноты требует еще одного события. Позвольте мне сказать это насколько возможно ясно — для тех, кто все еще путается в этом вопросе (и к удивлению тех, кто думает, что этот вопрос для него понятен): «второе пришествие» еще не совершилось.

Но если слова Иисуса, переданные евангелиями, не содержат указания на второе пришествие, откуда же возникла эта идея? Ответ прост: из других текстов Нового Завета. После оправдания, восстания и вознесения Иисуса церковь начала твердо держаться веры в то, что Он вернется. «Этот Иисус, вознесённый от вас на небо, — говорит ангел ученикам, — придет таким же образом, как вы видели Его отходящим на небо».[139]И хотя далее, в Деяниях святых Апостолов, нечасто говорится об этом прямо, все события данной книги несомненно разворачиваются на фоне этого представления. Ученики идут в мир именно затем, чтобы возвещать о новом Господине мира, Иисусе, до того дня, когда Он вернется, чтобы обновить все.[140]

Но, конечно, наш самый первый источник — апостол Павел. Его послания наполнены словами о грядущем пришествии или явлении Иисуса.[141] Без этого невозможно представить себе ни богословие, ни миссионерскую практику, ни благочестие Павла. Однако его слова об этом великом событии часто понимались неверно, и особенно это касается сторонников богословской теории «восхищения на небеса». Настал момент рассмотреть этот вопрос, но сначала придется сказать несколько слов об еще одном ключевом термине, который слишком часто воспринимают неверно.

И ученые, и обычные люди нередко используют какое–то слово, которое в первоначальном контексте имело иной смысл, и тогда этот термин становится источником заблуждений. В данном случае — это греческое слово parousia.  Обычно его переводят как «пришествие», но его буквальный смысл «присутствие» — то есть антоним слова «отсутствие».

Слово parousia  у Павла встречается в двух важнейших отрывках: 1 Фес 4:15 и 1 Кор 15:23, а также во многих других местах, им пользуются и прочие авторы Нового Завета. Можно не сомневаться в том, что первые христиане хорошо знали это слово и прекрасно понимали его смысл. Многие думают, что для первых христиан слово parousia  означало просто «второе пришествие Иисуса» и что само это событие в самом буквальном смысле описано в 1 Фес 4:16–17 (Иисус спускается на облаке, а люди вылетают ему навстречу). Все эти представления совершенно не соответствуют истине.

С одной стороны, слово parousia  имело два важных значения в нехристианском мире того времени. И похоже, оба эти значения отразились на смысле, который придали термину христиане.

Во–первых, этим словом описывали таинственное присутствие бога или богов, особенно когда их сила проявлялась в исцелении. В этот момент люди внезапно ощущали сверхъестественное и мощное «присутствие» — и обычно называли это словом parousia.  Иногда Флавий использует этот термин, описывая, как Яхве приходит на помощь Израилю.[142] Спасительное присутствие Бога открывалось в Его деяниях, как, например, когда Израиль во дни царя Езекии был чудесным образом избавлен от ассирийцев.

Кроме того, словом parousia  обозначали ситуацию, когда высокопоставленное лицо прибывало в подчиненную ему область, особенно когда царь или император посещал свои колонии или провинции. Это мы назвали бы «присутствием царственной особы». Стоит отметить очевидную, но крайне важную деталь: в обоих этих случаях никто не парит на облаках. Кроме того, здесь нет никакого намека на крушение или уничтожение пространственно–временной вселенной.

Можно предположить, что Павел, как и другие первые христиане, хотел обозначить этим термином два утверждения. Во–первых, Иисус, кому они поклонялись, сейчас находится вместе с ними духом, но отсутствует телом, однако настанет день, когда Он явится в теле, и тогда весь мир, включая христиан, переживет внезапное изменение под воздействием силы этого присутствия. И естественно, что для этого подходит слово parousia.

Во–вторых, Иисус, воздвигнутый из мертвых и во славе воссевший одесную Бога, был истинным Господом всего мира, настоящим Императором, перед кем все прочие императоры должны, сотрясаясь от страха, в изумлении преклонить колени. И как кесарь может однажды посетить свои колонии, такие как Филиппы, Фессалоники или Коринф (то есть император, который управляет этим городом, хотя и отсутствует, вдруг появляется, чтобы явить свою власть непосредственно), так и Господь, который всем правит, хотя и отсутствует, однажды явится в мир и начнет править им непосредственно. Возможно, первые христиане вкладывали в слово parousia  именно такие смыслы — со всеми вытекающими отсюда последствиями.

И это не просто наша гипотеза. Именно так и обстояло дело. Павел и другие христиане говорили о parousia,  потому что слово вызывало к жизни эти образы, которые у христиан попадают в иной контекст. Это не единственный случай, когда, подобно двум тектоническим платформам, образы иудейской священной истории сталкиваются с греко–римскими образами, и в результате появляется скалистый горный хребет богословия Нового Завета. В данном случае с иудейской стороны — это День Господень, День Яхве, День, когда Яхве сокрушит врагов Израиля и снова — и уже навсегда — спасет Свой народ. Павел и другие авторы регулярно упоминают «День Господень», который у них, конечно, наполнен христианским смыслом: Господом тут является Иисус.[143] В этом — и только в этом — смысле христианская доктрина «второго пришествия» Иисуса опирается на надежное иудейское основание.[144] Разумеется, тут не нашлось других оснований, потому что иудаизм до появления христианства — и это касается даже учеников Иисуса во время Его земной жизни — не мог предположить смерть Мессии. Вот почему никто не размышлял о Его воскресении, и уж и помыслить не мог о промежутке между смертью и новой жизнью и завершении, когда Мессия становится Господом всего мира, хотя Его верховная власть все еще не достигает полноты.

По–видимому, произошло следующее. Первые христиане жили в священной истории иудеев, они ею дышали и о ней молились. После неожиданных и потрясающих событий воскресения и вознесения они начали понимать, что Бог Израилев именно таким образом совершил то, что давно обещал, хотя все это выглядело совсем не так, как они ожидали. И тогда христиане осознали, что Иисус, Мессия Израиля, уже стал подлинным Господом всего мира, и хотя Духом Он находится вместе с учениками, это всего лишь намек на грядущие события, когда Он явится в силе, превосходящей все прочие силы в мире, и на земле, и на небесах. Так, история Иисуса обострила их восприятие истории Израиля и заставила что–то в ней пересмотреть. В результате они заговорили о грядущем явлении Иисуса такими словами, смысл которых в следующем: Иисус — Господь мира, а кесарь таковым не является.

И слово parousia  фактически позволяет Павлу сказать, что Иисус — это реальность, для которой кесарь — есть просто пародия. Для него богословие второго пришествия входит в состав политического богословия, в состав его представлений о господстве Иисуса.[145] Иными словами, перед нами образы parousia,  присутствия царственной особы, в контексте образов иудейской апокалиптики — Павел любит подобные сопоставления. Я полагаю, что первые слушатели Павла легко понимали смысл подобных слов. Но они стали трудными для многих читателей последующих веков, особенно XX века.

Особенно ярко это непонимание сопровождает текст 1 Фес 4: 16–17:

 

 

Сам Господь при призывном кличе, при гласе архангела и трубе Божьей, сойдет с неба, и мёртвые во Христе воскреснут прежде; затем мы живые, оставшиеся, вместе с ними восхищены будем на облаках для встречи с Господом в воздух, и так всегда с Господом будем.

 

 

Прежде всего следует заметить, что Павел в этих замысловатых строках не  дал буквального описания грядущих событий. Это просто другие слова для того же, о чем он писал в 1 Кор 15: 23–27, 51–54, а также в Флп 3:20–21.

И лучше нам для начала понять смысл этих отрывков. В 1 Кор 15:23–27 Павел говорит о parousia  Мессии как о моменте воскресения мертвых; тогда явится дотоле сокрытая власть Иисуса, который победит всех последних врагов, включая смерть. Ниже, в стихах 51–54, Павел говорит, что случится с людьми, которые еще не умерли к моменту пришествия Иисуса. Они будут изменены,  преображены. Нет сомнения, что здесь речь идет о том же событии, что и в 1 Фес 4; и тут, и там звучит труба и воскресают мертвые; однако в Первом послании к Фессалоникийцам Павел рассказывает, что оставшиеся в живых «восхищены в воздух», а в Первом послании к Коринфянам они «будут изменены». То же самое можно сказать о Флп 3:21, где в контексте достаточно откровенно признается превосходство Иисуса над кесарем. Павел пишет о преображении  нынешнего несовершенного тела, которое под воздействием этой всепобеждающей силы станет подобным телу Иисуса в славе.

Но почему Павел использует столь странные слова в Первом послании к Фессалоникийцам, где пишет о спускающемся с неба Господе и святых, оставшихся в живых, «восхищаемых» в воздух? Я думаю, что он пользуется богатыми метафорами, чтобы указать на три разные вещи, которые он тут намеренно соединяет. (Павел — мастер богатых смыслом смешанных метафор; так, в следующей главе, в 1 Фес 5, он говорит о приходе ночного вора, после чего у женщины начинаются родовые схватки, а потому не следует упиваться, но вместо этого бодрствовать, облекшись в броню. Как говорят в телепередачах, не пытайтесь это делать в домашних условиях.)

И мы снова должны вспомнить о том, что любые выражения, которыми христиане описывают будущее, — указатели в тумане. Обычно на указателях нет фотографий тех мест, куда приведет вас путь, но это не означает, что они неверно указывают направление. Они говорят истину, ту особую рода истину, которая относится к будущему.

Итак, Павел сводит воедино три сюжета, и первый из них — это Моисей, спускающийся с горы. Слышны звуки трубы и громкий голос, а затем, после длительного ожидания, появляется спускающийся вниз Моисей, который хочет посмотреть, что же случилось в его отсутствие.

Затем — повествование главы 7 Книги пророка Даниила, где гонимый народ Божий получает оправдание перед врагами–язычниками, когда его поднимают облака, чтобы он сел рядом с Богом во славе. Отсюда «подъем на облаках» — то самое выражение, какое в евангелиях Иисус применяет к самому себе, тут Павел прилагает ко всем христианам, которые в настоящий момент терпят гонения.[146]

Сведя эти два сюжета воедино с помощью характерной для него гремучей смеси метафор, Павел может добавить сюда третий, который мы уже упоминали. Когда император посещал колонию или провинцию, местные жители выходили, чтобы встретить его недалеко от города. Было бы невежливым встретить его у ворот, как если бы его поданные не удосуживаются встретить его надлежащим образом. А затем люди не стояли на том же месте; они сопровождали царственную особу, въезжавшую в город. Когда Павел говорит о «встрече» с Господом «в воздухе», он вовсе не имеет в виду — вопреки тому, чему учит популярное богословие «восхищения» на небеса, — что затем спасенные христиане останутся где–то в воздухе, лишенные почвы под ногами. Вместо этого, встретив своего вернувшегося Господа, они проводят царственного гостя в Его владение, то есть вернутся на то место, которое покинули. Разумеется, мы должны понять, что это метафора, перегруженная всевозможными значениями, а не буквальное описание грядущего, но в любом случае ее смысл тот же, что и в параллельном месте Флп 3:20. Жители Филипп прекрасно понимали, что быть гражданами небес не означает, что им предстоит вернуться в столичный город, но это скорее означает, что император приедет к ним из  столицы, чтобы колония обрела свое достоинство или чтобы спасти ее, покорив ее врагов и восстановив в ней порядок.

Таким образом, эти два стиха из 1 Фес 4 стали предметом чудовищного злоупотребления, когда на их основе была создана общая картина так называемого восхищения на небеса. Эти идеи оказали свое влияние не только на популярные фундаменталистские движения, но даже и на немалое число специалистов по Новому Завету, которые согласились с тем, что фундаменталисты верно понимают, что здесь хотел сказать Павел. И только когда мы сопоставим несколько разных вещей, которые он написал на эту тему, мы можем постичь истину. Этот текст — яркий пример переполненной значениями риторики со множественными аллюзиями. Она указывает на следующие реалии: личное присутствие Иисуса; воскресение умерших и преображение оставшихся в живых христиан. И как мы уже способны увидеть, в общих чертах о том же говорят и другие тексты Нового Завета.

Надо отметить еще один важный момент, касающийся всего христианского богословия воскресения, вознесения, второго пришествия и надежды. Это богословие родилось из столкновения с политической властью, из убеждения в том, что Иисус есть истинный Господь всего мира и однажды Его владычество станет очевидностью. Богословие «восхищения на небеса» избегает такого столкновения из–за веры в то, что христиан чудесным образом унесут из этого порочного мира. Быть может, именно потому такое богословие часто носит гностический характер, страдая склонностью к дуалистической приватной духовности и к политическому пассивному невмешательству. И возможно, именно такое богословие с его мечтой об Армагеддоне тихо поддерживает политическое статус–кво, чего бы Павел никогда не стал делать.

Прежде чем мы закончим разговор о Павле, стоит обратить внимание на два других важных его текста. Во–первых, в конце Первого послания к Коринфянам Павел неожиданно приводит фразу на арамейском: Marana tha. [147] Она означает: «Приди, Господь!» и восходит (как и слово Abba  — «Отец») к самой первой церкви, языком которой был арамейский. Христиане, говорившие на греческом, не стали бы сочинять для себя молитву на арамейском, и потому следует думать, что тут мы соприкасаемся с самой ранней традицией церкви до времен Павла. Таким образом, церковь с самого начала молилась о возвращении Иисуса.

Во–вторых, совсем иного рода отрывок из главы 3 Послания к Колоссянам. Это кратчайшее изложение Павлова богословия воскресения и вознесения в приложении к нынешней жизни христиан и их надежде на будущее:

 

 

Итак, если вы были воздвигнуты со Христом, ищите горнего, где Христос сидит по правую сторону Бога; о горнем помышляйте, не о том, что — на земле. Ибо вы умерли, и жизнь ваша сокрыта со Христом в Боге: когда будет явлен Христос [ hotan ho Christos phanerothe ], жизнь ваша, тогда будете явлены и вы с Ним во славе.[148]

 

 

Вне сомнения, здесь собраны те же темы, что и в рассмотренных нами ранее текстах. Но обратите внимание на одну важнейшую деталь: вместо «пришествия» или пресловутой parousia  Павел использует слово «явлен». Это та же самая реальность, но с иной точки зрения, и это позволяет нам разобраться с представлением о «пришествии» Иисуса, который подобен космонавту, спускающемуся с неба. В настоящее время Иисус находится на небесах. Но, как мы уже говорили, небеса, Божье пространство, не находятся в какой–либо точке нашего мира, но в каком–то совершенно ином месте, хотя оно и тесно связано с нашим. И надежда христиан заключается не в том, что однажды Иисус снова появится в нынешнем мире, но что, когда небеса и земля, по обетованию Бога, соединятся друг с другом новым образом, Он явится нам, — а мы «явимся» Ему и друг другу в нашей новой и подлинной идентичности.

Фактически это очень близко к важнейшему тексту из Первого послания Иоанна (2:28; 3:2):

 

 

А теперь, дети, пребывайте в Нем, чтобы, когда Он будет явлен [ ean phanerothe ], мы имели дерзновение и не были посрамлены пред Ним в пришествии [ parousia ] Его… Возлюбленные, мы теперь дети Божьи, и еще не явлено [ oupo ephanerothe ], что будем. Знаем, что когда Он будет явлен [ еаn phanerothe ], мы будем подобны Ему, потому что увидим Его, как Он есть.

 

 

Здесь мы видим почти ту же самую картину, что и в Послании к Колоссянам, только «явление» и parousia  мирно сосуществуют. Разумеется, когда Он «явится», то будет «присутствовать». Но подчеркивается «явление», потому что, хотя, с нашей точки зрения, Он в каком–то смысле «придет», фактически «явится» именно там, где находится и сейчас — не где–то вдалеке от нашего мира времени и пространства, но в своем мире, в Божьем мире, который мы называем «небесами». Этот мир отличен от нашего («земли»), но пересекается с нашим во множестве точек, не в последнюю очередь такой точкой является и внутренняя жизнь христианина. Однажды эти два мира полностью соединятся и станут видимыми друг для друга, и за этим последует изменение, о котором говорят и Павел, и Иоанн.

Разумеется, есть и другие тексты, которые сообщают об этом. Откровение Иоанна также говорит о пришествии Иисуса, и в нем используется глагол «приходить». Дух и Невеста говорят: «Приди», — а молитва, которой завершается книга, как и окончание Первого послания к Коринфянам, утверждает, что Господь Иисус придет, и придет скоро. Об этом говорят и многие другие места Книги Откровения.[149] У  нас нет места их подробно разбирать, как и другие отрывки из малых книг Нового Завета.[150] 2 Петр 3 — единственное место в Новом Завете, где прямо говорится о задержке пришествия; обратите внимание: именно те люди, которые видят в этом проблему, одновременно, как следует из контекста, склонны к совершенно иной, неисторической, форме христианства.[151]

Мы видим, что при незначительных вариациях все известные нам первохристианские источники в этом вопросе удивительно единодушны. Настанет день (и это может произойти в любой момент) великого обновления мира, которое уже было предвозвещено воскресением Иисуса; и тогда сам Иисус явится и станет как образцом, так и исполнителем того преобразования, которое произойдет и со всем миром, и с верующими. Эта надежда, столь ясно выраженная в Новом Завете, неизменно сохранялась и во II веке, и далее. Большинство христиан первых веков не беспокоились о том, что этого не произошло при жизни первого поколения. И мысль, что всех христиан второго поколения терзала проблема «задержки» пришествия, о которой мы читаем в 2 Петр 3, — это, скорее, миф современных ученых, чем историческая реальность.[152] И никак нельзя сказать, что идея «явления», или «пришествия», Иисуса была просто частью традиции, которую бездумно передавали из поколения в поколение, не особенно вникая в ее смысл. К «явлению» Иисуса относится то же, что и к его вознесению: в этом видели важнейшую часть общей картины, веры в то, что Иисус был, есть и грядет. Без этого дело церкви было бы лишено смысла. Если убрать из картины «пришествие», в ней теряется связь вещей. Первые христиане все это понимали совершенно четко, не хуже любого человека иных эпох, так что нам есть чему у них поучиться.

Однако теперь пришло время рассмотреть второй аспект явления, или пришествия, Иисуса. Как утверждает та же укорененная в Библии традиция, когда Он придет, то должен выполнить особую роль: роль Судии.

 

 

Иисус и грядущий суд

 

Введение

 

С  самого начала появления христианства, в его самых ранних традициях, присутствует вера в то, что в конце Иисус не только явится, но и будет судить мир. Это не какое–то изолированное представление. И если помнить об иудейском контексте, возникновение такой веры куда легче объяснить, чем это было в случае parousia.  Тем не менее нам необходимо понять, какой смысл сюда вкладывали первые христиане и что это значит для настоящего и будущего.

Несомненно, вера в последний суд чрезвычайно важна для христиан, и в центре картины грядущего суда находится Иисус как Судия. Христиане верили в то, что однажды Бог Творец окончательно наведет порядок на земле. Слово «суд» приобрело негативный оттенок для многих людей в нашем либеральном и постлиберальном мире. Нам приходится напоминать себе, что в Библии, в частности в псалмах, грядущий суд Божий — доброе событие, торжество, предмет надежды и ожиданий. Думая о суде, люди восклицают от радости, и даже деревья рукоплещут.[153] В мире, где постоянно царит несправедливость, жестокость, насилие, превозношение и угнетение, мысль, что придет день, когда всех нечестивых приструнят, а бедные и слабые получат должное к себе отношение, весть о суде — это самая прекрасная мечта. Благой Бог, который сталкивается с миром эксплуатации и порока, просто должен  быть Богом суда. Либеральный оптимизм XIX века долго отстаивал свои позиции и выжил, несмотря на самые весомые контраргументы XX века с его масштабным и систематическим злодейством. Но в последнее время богословие вернулось к теме суда: люди начали понимать, что библейский подход к проблеме зла лучше соответствует реальности.[154]

В Ветхом Завете говорится о надежде, что Бог Творец учредит суд над миром и дарует ему справедливость, чтобы все исправить; в поздний период фокусом этой надежды Израиля стала вера в то, что Бог свергнет угнетателей–язычников. Иудеи ожидали великого судебного процесса для всей вселенной. Израиль (или, по крайней мере, праведники из народа) будет играть там роль беззащитного обвиняемого. Язычники (или, по крайней мере, самые нечестивые из них) будут там наглыми обвинителями, но наконец–то столкнутся с достойным соперником и получат на суде то воздаяние, которого по справедливости заслуживают.

Самая известная картина такого суда представлена в главе 7 Книги пророка Даниила. Языческие народы тут изображены в виде огромных и мощных монстров, а Израиль, или его праведники, как явно беззащитный человек, «как бы Сын Человеческий». Это сцена великого судебного заседания: в решительный момент на трон восходит судья, Ветхий днями, который выносит свой приговор против чудовищ в пользу Сына Человеческого, то есть оправдывает Израиль перед лицом языческих империй. Затем Сыну Человеческому дается власть и господство над всеми народами, что перекликается с историей Адама, получившего власть над животными, в главах 1 и 2 Книги Бытия.

Что же случилось с этими представлениями в Новом Завете? Ответ простой: место страдающего и оправданного «Сына Человеческого» занял сам Иисус. И как у Даниила, Верховный Судия поручает Ему произвести суд над миром. Это перекликается со многими библейскими и более поздними текстами, в которых Мессия Израиля, представляющий израильский народ, получает задание произвести суд. В главе 11 Книги пророка Исайи после суда Мессии появляется такой мир, в котором волк мирно лежит рядом с ягненком. В псалме 2 язычники трепещут, глядя на воцарение Мессии. Снова и снова мы видим, что Мессия по поручению Бога должен вернуть весь мир, а не только Израиль, к справедливости и истине, которых жаждет и Бог, и мы сами. И потому, естественно, первые христиане, поняв после воскресения Иисуса, что Он есть Мессия, поверили в то, что именно через Него Бог намерен исправить наш мир. Нельзя сказать, что они вывели это из веры в его второе пришествие или явление. На самом деле, вероятнее обратная последовательность: они верили в мессианство Иисуса, а потому пришли к вере в то, что в конце Он придет как Судия.

Без сомнения, ко временам Павла все христиане уже твердо в это верили. Краткий пересказ речи Павла в афинском Ареопаге заканчивается утверждением, что Бог определил день, когда Он будет судить вселенную через назначенного Им мужа — и для удостоверения этого Бог воскресил того из мертвых.[155]Павел может упомянуть как бы попутно (Рим 2:16) о том, что по Евангелию, которое он проповедует, Бог будет судить тайные помышления сердец через Иисуса Мессию. Многие думают, что, поскольку Павел учил об оправдании верой, а не делами, он не может говорить о будущем суде «по делам», но это лишь отражает глубокое непонимание его мыслей. Будущий суд, который производит сидящий на судейском престоле Иисус, — это, вне всякого сомнения, суд над поступками, как о том ясно говорится, скажем, в Рим 14:9–10, 2 Кор 5:10 и других местах. Важно отметить: нельзя сказать, что Павел здесь просто ссылается на старое предание, которое не слишком хорошо сочетается с его богословием. Эти места прекрасно вписываются в его мышление и проповедь. Для Павла, как и для любого другого христианина в то время, последний суд Иисуса Мессии был важнейшим элементом, без которого все прочее просто лишилось бы опоры.

В частности (хотя здесь было бы неуместно развивать эту мысль), именно картина грядущего суда согласно делам играет у Павла роль основания  для его богословия оправдания верой.[156]Суть оправдания верой состоит не в том, что Бог почему–то вдруг перестает волноваться о добрых делах или нравственности. Оправдание верой нельзя (хотя это делали столь многие люди на протяжении последних двух столетий) свести ни к расплывчатым либеральным представлениям о нравственности типа «делай что хочешь», ни к романтической идее, что наши внешние поступки ничего не значат, а по–настоящему важно лишь наше внутреннее состояние. (Людям, которые с упорством стерегут эту доктрину, исключив из нее малейшее упоминание о «делах», стоит задуматься над тем, с кем они в результате окажутся в союзе по данному вопросу!) Her: оправдание верой мы получаем в нынешнее время,  и оно предвосхищает будущий  вердикт, который Бог вынесет в день суда над миром. Бог заранее объявляет, что люди, уверовавшие в Евангелие, уже стали членами Его семьи, кем бы ни были их родители, и их грехи прощены через смерть Иисуса, а в день будущего суда, как говорит Павел, им «нет никакого осуждения» (Рим 8:1). Разумеется, остается нерешенным вопрос, почему вердикт, вынесенный сегодня, должен точно соответствовать вердикту в будущем, который выносится на основании всей прожитой жизни. Павел отвечает на это в разных местах по–разному, в частности ссылается на работу Святого Духа. Но для Павла (и для нашего обсуждения важно только это положение) нет никакого конфликта между нынешним оправданием верой и будущим судом согласно делам. Два этих события взаимосвязаны и взаимозависимы. Если бы мы захотели углубиться в этот вопрос, нам пришлось бы подробно разобрать Послания к Римлянам и к Галатам, но, очевидно, тут мы не можем этого себе позволить за неимением места.[157]

И снова можно увидеть, что о том же говорится и в других книгах Нового Завета. Это не случайная идея и не любимая тема Павла, но общая вера всех первых христиан.[158] Та же тема занимает центральное место в продолжительной речи Иисуса в главе 5 Евангелия от Иоанна. Она доставила немало головной боли всем тем исследователям, которые в прошлом пытались доказать, что у Иоанна говорится исключительно о вечной жизни, возможной уже в настоящем, а не только в будущем.

 

 

Ибо и Отец не судит никого, но суд весь дал Сыну, чтобы все чтили Сына, как чтут Отца. Кто не чтит Сына, не чтит Отца, пославшего Его. Истинно, истинно говорю вам: слово Мое слушающий и верящий Пославшему Меня имеет жизнь вечную и на суд не приходит, но перешел из смерти в жизнь. Истинно, истинно говорю вам: приходит час, и теперь есть, когда мертвые услышат голос Сына Божия, и услышавшие оживут. Ибо, как Отец имеет жизнь в Самом Себе, так дал Он и Сыну иметь жизнь в Самом Себе, и дал Ему власть суд творить, потому что Он — сын человека. Не удивляйтесь этому, потому что приходит час, когда все, находящиеся в могилах, услышат голос Его, и выйдут: сотворившие благое — в воскресение жизни, сделавшие злое — в воскресение суда. Не могу Я Сам по Себе творить ничего: как слышу, сужу, и суд Мой праведен, потому что не ищу воли Моей, но воли Пославшего Меня.[159]

 

 

И снова нужно заметить, что в целом слова о будущем суде здесь звучат как добрая, а не как дурная весть. Чем это можно объяснить? Прежде всего, это добрая весть потому, что Бог намерен восстановить в мире справедливость не через жестокосердого, надменного и мстительного тирана, но через Мужа Скорбей, познавшего страдания; это Иисус, который любил грешников и умер за них; это Мессия, который на кресте принял суд над миром на себя. Разумеется, это значит, что именно Он обладает особым правом судить системы и властителей, которые уродуют мир из–за своего эгоизма, о чем не раз говорит Новый Завет.[160] В частности, как мы уже упоминали и о чем размышляли некоторые средневековые богословы и художники, Иисус спускается судить, подобно Моисею, спускающемуся с горы в лагерь, где идет оргия идолопоклонства. Сикстинская капелла напоминает нам о том дне, когда беспечная и легкомысленная жизнь вместе с откровенным пороком будут вынуждены дать отчет перед судом.[161]

Новый Завет и позднейшие христианские богословы говорят нам, что в некоторых обстоятельствах совершается предвосхищение  этого суда. Я уже говорил об оправдании верой. То же самое в Первом послании к Коринфянам сказано о евхаристии: есть и пить тело и кровь Иисуса означает уже тут встретиться с Судией, который также является и Спасителем всех.[162] И то же самое относится к действию Духа, как мы еще увидим, вернувшись к главе 16 Евангелия от Иоанна. Когда придет Дух, говорит Иисус, Он обличит мир, разоблачит грех и представит суд.[163] Другими словами, окончательный суд можно будет предчувствовать в нынешнем мире благодаря деяниям в Духе и свидетельству последователей Иисуса.

 

Второе пришествие и суд

 

Итак, если мы верно понимаем Новый Завет и христианское учение, мы видим, что идея второго пришествия не является какой–то позднейшей прибавкой к христианству. Мы не вправе говорить, что второе пришествие, как нечто внешнее, привязали к евангельской вести, которая якобы могла бы существовать и без этого элемента. Мы не можем оттеснить его на периферию наших мыслей, нашей жизни и нашей молитвы: если мы это сделаем, нарушится соотношение всех остальных составляющих. И потому напоследок мне хочется подчеркнуть тут несколько моментов, которые важны для нас сегодня.