А.М.Буровский, «Евреи, которых не было».

Тема данной главы настолько неприятна, что подберемся мы к ней постепенно. Начнем с цитаты: «А вот рапорт самого майора Дуве: «4 числа поутру в 6 часов ата­ковали злодеи пригородок Бирск с ужасным криком со всех сторон, считали, что я еще там, но только от меня не одного солдата в оном не имелось, и зажгли со всех сторон вдруг, так что весь город разом згорел»?» [ Орлов, 2007. С.43 ]. Интересно, а кто в этом виноват: Дуве, оствивший город без защиты, или Салават, ворвавшийся в него для сражения с солдатами? Солдат батыр не встретил. О чем Дуве совершенно спокойно сообщил, возможно, глумливо хихикая: не одним башкирам быть неуловимыми, мы тоже многое умеем-с! Участь бирян Дуве, похоже, особо не волновала. И это естественно.

Во-первых, сохранить собственный отряд для него важнее, чем сохранить Бирск. Бирск — не Казань, заново отстроят, лесов вокруг много, а за свой деташмент он отвечает. Следующий раз Бирск вновь возьмут даже не лихие башкирские всадники, а сотня марийцев. И вновь «наказали «плохих» чиновников» [ Гвоздикова, 1999. С.437 ]. Во-вторых, кто такие для майора Дуве крестьяне и простой люд? Дворян регулярные отряды забирали с собой, а остальные — либо потенциальные мятежники, либо расходный материал. Тоже христиане, конечно, но сословный эгоизм сильнее. И это совершенно нормально для того времени! Суворов, Михельсон, Кутузов, Пушкин — все они были рабовладельцами. От этого они не становятся менее чтимыми, они — дети своей эпохи.

У башкир крепостничества не было никогда. Это — светлая черта их истории, но возможно, именно поэтому у них не было Пушкина, Суворова и т.д. В данных фактах я не нахожу никакого повода для ущербности исторического самосознания как первых, так и вторых. И никакого основания для самовозвеличения. История — она и есть история, в ней всегда есть место прекрасному и грязному, страшному и радостному. Но для успешного функционирования империи было необходимо, чтобы какой-то значимый процент ее трудящегося населения оставался свободным. Екатерина II это со временем поняла, в отличие от большинства современников. Но она еще лучше понимала, что политика есть искусство возможного. Это было возможным только в том случае, если такой слой сможет свою свободу отстаивать. Башкиры и казаки смогли. С великой кровью, но история только ею и пишется. Крестьяне – нет; тогда еще - нет.

Обратимся к дальнейшим претензиям Орлова. Орлов возмущен: «Ни одного солдата в городе!» [ Орлов, 2007. С.43 ]. Но опять же: Салават-то здесь причем? Не он ими командовал! У меня также возникает вопрос: сколько солдат было в рядах штурмовавших город? И выясняется — близко к нулю.

По крайней мере, полк Астренева и Шванвича из беглых и пленных солдат, примкнувший к Пугачеву, в этом штурме не участвовал — он был уничтожен до бегства самозванца в Башкирию. Бирск взяли штурмом башкиры. Но башкиры — это народ, а не армия.

Истребление их деревень — ужасавшая даже современников расправа над мирным населением. Правда, здесь есть нюанс. Даже юридически, они и казаки — мирное население только до тех пор, пока сами пожелают быть мирным. Если не доводить до греха, оно мирным и останется, посылая ограниченные контингенты на службу государю.

Но главное — грань между «мирным» и «немирным» населением у них весьма зыбка. Причем и в их восприятии, и тем более — в восприятии солдат, для которых вообще все башкиры — на одно лицо. А во время гражданской войны эта грань почти исчезает для всех. Но окружающих обычно воспринимают по своему образу и подобию.

Следовательно, разницу между «мирным» и «немирным» населением воспринимают не всегда, тем более — в пожаре Смуты. И башкиры — русских, и русские башкир. Тем более что власти 200 лет подряд, включая пугачевщину, сколачивали из «мирного» населения ватаги «вольницы» — вооруженных мародеров, и натравливали их на аулы башкир (встреча с дружинами башкирских воинов оказывалась для этакой «вольницы» обычно последней: все-таки «казаками рождаются»).

И здесь мы переходим к очень больному вопросу. Который я бы ни за что не затронул, если бы эту гнойную рану нашей истории не начал демонстративно вскрывать Орлов, размазав ее на четыре страницы с совершенно превратными комментариями [ Орлов, 2007. С.48-52 ]. (Только не нужно думать, что у других народов подобного безобразия не творилось — и похлеще бывало, от Японии до Ирландии). Переходим к печальной участи некоторых крестьян, обращенных башкирами в невольников. Но ведь большинство из них почти не изменило свой статус! Их просто отобрали одни хозяева у других. Не обязательно башкиры, точно так же поступали яицкие и любые казаки. А в Уложенной комиссии, прообразе Думы при Екатерине Великой, настоятельно требовали узаконить для них право иметь своих крепостных! Именно башкирские депутаты: Туктамыш Ижбулатов и Базаргул Юнаев (позже — полковник и фельдмаршал у Пугачева соответственно) были единственными, кто подобного не потребовал. Потому что именно для башкир рабство, работорговля и рабовладение были не характерны и в целом не нужны.

На войне действовали определенные правила, писаные и неписаные. «В поле — две воли», т.е. все зависело от поведения самого человека. Способен себя защитить или принадлежишь уважаемой общине, или воюешь за нас — ты свободный человек. Если нет — игрушка случая. Об этом наглядно свидетельствует описанная Орловым судьба 13 крестьян: пока они шли с башкирами — никто их не трогал, хотя ясно, что великой боевой ценности пахари из себя не представляли. Отошли от Пугачева, остались и без хозяина, и без вождя — их немедленно забрал из леса «полковник» Кутлугильда Абдрахманов в качестве дешевой рабсилы. Таково было время — «Кто не с нами, тот против нас»! Именно этот случай свидетельствует, что обращение в невольников не было самоцелью — только эпизодом.

Пленных обращали в невольников в то время все — от Квебека до Киото. Добытый на войне превращался в «ясыр», т.е. лишался любого статуса. Но у башкир — временно, а в России — навсегда. Дети немногочисленных ясырей у башкир становились равноправными членами общины — не самыми уважаемыми, конечно, но это уже зависело от личных качеств [ БНТ, баит «Мамбет» ]. А потомки пленных башкир, закрепощенных и угнанных в Россию, оставались крепостными до 1861 года. Да и сам христианский «ясыр» у башкир всегда мог получить свободу — обратившись в Ислам.

Потому что мусульманин, по Корану, не может быть рабом. Правда, за такое освобождение по букве законов империи могли и сжечь живьем [ Письмо Батырши, 1993. С.150-151 ]. И обратившегося, и обратившего. Впрочем, применялось сие крайне редко, русские люди были очень привержены к своей вере. В Башкортостане подобные случае вообще не зафиксированы — я думаю, еще потому, что, во-первых, примеров обращения в «ясыр» христиан башкирами было мало. (Правда, известно два случая казни за обратный переход в Ислам новокрещеных, но опять же в обстанвке массовых казней пленных башкир, после пятилетней, очень жестокой войны, в 1741 году). Во-вторых, в отличие от мусульман Крыма и Кавказа, башкиры всегда были очень веротерпимы [ С.Г. Рыбаков ] и вряд ли ставили вопрос о смене веры, а если такое случалось, тайна свято хранилась всеми заинтересованными сторонами.

Российская администрация использовала понятие «ясыр» в официальной переписке постоянно. И на практике. По признаниям Кирилова, Тевкелева, Румянцева, Татищева, число пленных башкир, особенно женщин и детей (их легче захватить), исчислялось десятками тысяч. С эксцессами со стороны башкир в пугачевщину масштабы явления просто несопоставимы. Даже во время перемирия начальство, обмениваясь с башкирами захваченным в период боевых действий «ясыром» из мирного населения, категорически отказывалось возвращать тех, кто уже крещен и закрепощен [ Материалы по истории Башкортостана, 2002. С.206 ]. Говорю об этом не для того, чтобы «обмениваться обидами», что было бы глупым и бесплодным занятием. Причем товарищ Орлов, по моему мнению, именно такое занятие сознательно провоцирует.

Говорю для того, чтобы показать — захват крестьян, оставшихся без хозяев, не был явлением, сущностным и характеризующим движение Кинзи и Салавата. Все познается в сравнении.

Да, условия труда пленных могли быть более тяжелыми. Башкирские аулы сами были разорены Смутой, и подневольным людям оставалось немногое. Любая неволя — это страшно. Конечно, в большинстве заводчане и без того были крепостными или приписанными к рудникам и шахтам, но все же — чуждый быт, язык, вера, отрыв от родной, пусть крепостной общины… Кроме того, у башкир не сложилось отлаженного крепостного, рабовладельческого быта. Порабощение было актом случайным, а потому произвола было больше. В отличие от казахов, не занимались они и транзитной работорговлей — исключения только подтверждают правило. Т.е. случалась продажа «ясыря» в военное время, и в «законных» войнах поощрялось российским начальством: что в походе с фельдмаршалом Б.П. Шереметьевым на шведскую Прибалтику, что против казахов.

Но существенного влияния на их хозяйство, следовательно, культуру, не оказывало. А у казахов — оказывало.«Одной из ближайших крепостей к Преображенскому заводу была Уртазымская, защищавшая тогда южную границу России от набегов ко­чевников. В мае 1774 года она была захвачена башкирами …В образовавшиеся на границе России дыры хлынут киргизы-кочевники. К декабрю 1774^_го ими будет захвачено и уведено в рабство более трех тысяч человек: казаков, башкир, крестьян!» [ Орлов, 2007. С.44 ]. Об этом писала и И.М. Гвоздикова. Здесь С.А. Орлов написал правду. Но не всю. Вместо осмысления события — вновь нагнетание бессмысленных эмоций. На мой взгляд, главный урок произошедшего состоял в следующем.

Маленькая Уртазымская крепость не закрывала огромную границу. Она была одной из опорных точек для настоящих защитников границы: казаков и башкир. В них можно было отдохнуть, запастись фуражом, едой и боеприпасами отрядам башкир, ведущим нескончаемую степную вендетту, или получить помощь либо отсидеться под прикрытием пушек до подхода подмоги, если южные соседи нагрянут в слишком превосходящем количестве. В гарнизонах вместе с солдатами обязательно служили казаки, и часто — башкиры. Без башкир эта линия до подхода частей из России оказалась беззащитна, тем более — против самих башкир, за два столетия получивших огромный кровавый опыт войны с регулярными частями. Опыт, которого не хватало казахам. Происшествие показало, что случится с краем, если вечные стражи рубежей перестанут их охранять, и более того, примутся сами воевать с властью, защищая свои интересы. Последствия не только для государства, но и для всего населения ожидались самые печальные.

За один набег казахи, почти не участвовавшие в восстании, увели много больше народу, чем башкиры, целиком охваченные и ожесточенные яростной Смутой с самого ее зарождения — за все время пугачевщины. Именно башкиры не дали Приуралью превратиться в Дикое Поле наподобие Причерноморья. Т.е. веками защищали население от чужеземного рабства, от того явления, в котором Орлов их обвиняет! Но главное — мы чтим память не старшин, обративших пленных в невольников, а конкретного Салавата Юлаева, за которым ничего подобного ни документально, ни в фольклоре не зафиксировано. Потому что народ выбирает для эпоса самые светлые, пусть и трагические черты своей биографии. Крепостное право и взятие в ясыр в них не входит. Орлов желает, чтобы входили?

В Москву за правдой

Вот приедет барин, барин нас рассудит.