Барон А.А. Дельвиг, друг А.С. Пушкина

 

Главное обвинение г-на Орлова: официальный культ Салавата Юлаева создавался под зорким оком советской цензуры [ Орлов, 2007. С.53 ]. Возмущаясь подобному факту, следовало назвать альтернативные варианты, показать образы героев, созданные без участия цензуры. Таковых не найдется! Нигде в мире. Просто способы цензуры различны: где-то она официальна, где-то нет, где-то зависит от государства, где-то — от издателя, где-то — вообще не понятно, от кого, но ясно, что присутствует. А.С. Пушкин, сам немало от цензуры претерпевший, был убежден, что цензура есть обязательный элемент культурной и общественной жизни [ Пушкин, С.229-230 ]. На столь шатком основании Орлов щедро раздает уничижительные оценки С.П. Злобину, М.Г. Рахимкулову, И.М. Гвоздиковой и т.д. Или Орлов считает, что до революции в России цензуры не было? Про культ Ивана Сусанина вспоминать не буду: надоело смеяться над одним и тем же [ Балабуха, 2005. С.331-338 ]. Про раздутую до невероятия стычку князя Александра Ярославича (Батыевича по отчиму) со шведами на реке, по которой он получил свое прозвище — Невский, отсылаю к книгам Д. Феннела, А. Балабухи, С.Т. Баймухаметова, А.М. Буровского [ Балабуха, 2005. С.298-309; 99 ].

Все сие не означает, что мы не должны слушать оперу М. Глинки «Жизнь за царя», и что Александр Невский ничего не сделал для блага своего народа. Это про те случаи, когда в угоду цензуре говорили несколько лишнее. Примеров же, когда наоборот, цензура не давала что-либо сказать…

Неужели С.А. Орлов не читал Лермонтова, Гоголя, графа А.К. Толстого, не знает, что существует множество их шедевров, к которым мы привыкли, не замечая, что их текст восстановлен лишь в самом конце XIX века, либо уже в советское время, т.е. спустя много лет после прижизненной цензуры? Что их современники этих текстов в классическом виде были лишены? Про Некрасова уже не говорю. Для Орлова он, скорее всего «не свой», следовательно — не поэт. (Если последнее предположение верно, то рекомендую почитать В.Я. Брюсова — наиболее крупного русского литературного критика конца XIX – начала ХХ вв.; по крайней мере по сравнению с В.Г. Белинским, интересным, конечно, критиком, умудрившимся, однако, назвать Н.В. Гоголя «критическим реалистом»).

О закулисной «демократической цензуре» ХХ века немало рассказал великий русский мыслитель И.А. Ильин [ Ильин, 1992 ]. Тот самый, чей прах вместе с прахом А.И. Деникина в 2006 году вывезен из Франции и торжественно перезахоронен на Родине. Иллюстрации к тезисам И.А. Ильина можно найти и в нашей провинциальной публицистике. Так, обличения Салавата регулярно выходят на сайте «Уфагуб» под грифом «История Башкирии без цензуры»[ http: // www. ufagub. com / news / history /274/ ]. Загляните на сайт, не поленитесь и полюбуйтесь! Сравните текст, скажем, «Молотка для кривых зеркал» [ А.Т.Бердин, «Молоток…», 2006. ] — как никак, единственного в 2006 году ответа на антибашкирские опусы, с теми выжимками из этой книги, что нахально названы на сайте «сутью аргументов». Так что действует там цензура, и еще какая!

Теперь по существу окололитературных придирок ниспровергателя культов. Львиную часть целой главы «Цензура» С.Орлов уделил сатирическим упражнениям по адресу башкирского литературоведа М.Г.Рахимкулова. Четыре страницы убористым шрифтом. Основание то же самое: в советское время опускал наиболее жестокие фразы в переизданиях текстов Ф.Д. Нефедова, М.В. Лоссиевского, Р.Г. Игнатьева. Орлов их все добросовестно приводит, без его длинных комментариев эти, опущенные в советских изданиях, цитаты из объемистых работ всех трех авторов умещаются на одной странице [ Орлов, 2007. С.54-55 ]. Наибольшая из них по объему и содержательности — из очерка Лоссиевского «Салават и Фариза».

Про купюры из произведений Нефедова ничего неизвестно, в том числе самому Орлову, сколько тот ни старался. С досады иронически нарек Нефедова «самым благонадежным», желчно добавив «неслучайно отрывками его работ полны школьные учебники» [ Орлов, 2007. С.57 ]. Самому Орлову, видимо, желательно, чтобы школьные учебники были полны отрывками из планов А.П. Волынского по истреблению башкир хотя бы вдвое [ Акманов, 1995. С.41 ]. Вот не нравится ему Нефедов, как он посмел писать о башкирах с уважением и любовью! Как мог столь невыгодно сравнивать их с типажами «новых русских» переселенцев! Не иначе — купленный «рахимовским режимом», возникшим почти через столетие после смерти Нефедова! Но В.И. Даль писал о башкирах то же самое! Может быть, над создателем «Толкового словаря…» поиронизируем? С Игнатьевым — несколько лучше, три строчки, не имеющие никакого исторического значения (эмоциональное — имеющие), Орлов нашел. Всякий труд заслуживает награды, но…

И только в примечании, мелкими буковками, Орлов вынужден признать, откуда взяты дровишки для его «обличений». «К чести М. Г. Рахимкулова, он восстановил указанные купюры в последнем издании этой работы Р. Г. Игнатьева: Башкирия в русской литературе. Уфа, 1990. Т. 2. Однако наши доморощенные салаватоведы продолжают хранить по ним гробовое молчание» [ Орлов, 2007. С.56 ]. А о чем «салаватоведам» кричать, что в этих купюрах ценного или нового? Поясняю, «последнее издание», — это 1990 год. За год до краха СССР М.Г. Рахимкулов уже освободил свои издания от купюр, вызванных условностями, ставшими отныне ненужными. Купюр, без того незначительных и по объему, и по содержанию. Вот отсюда Орлов и взял материал для своих обличений: что же вы в 1962 не все опубликовали, злые националисты! Ужо вам! Получается, что все возмущения Орлова — пустословие, спор ни о чем. Но только для тех, кто удосужится прочитать примечание.

Но интересно, что именно выпустил М.Г. Рахимкулов по указанию цензуры, какие сокровища мы потеряли. Выясняется, что невеликие. По Лоссиевскому — разговор отдельный. Вообще-то М.В.Лоссиевский пользовался полевыми материалами башкирского фольклора. Но весьма своеобразно перерабатывая их для печати. Сравните слог башкирских сказаний с публицистикой Лоссиевского — убедитесь. В отличие от Беляева, Уметбаева, Дмитриева, стиль и дух баитов ему передать не удалось. Конечно, в том нет его вины. Настоящая заслуга Лоссиевского — отнюдь не из области фольклористики, а в том, что он впервые в русской науке (если не считать эпизодических намеков П.И. Рычкова и В.Н. Татищева) классифицировал башкирские шежере как летописи, как серьезный исторический источник [ Лоссиевский, 1881 ]. (Правда, обозвав их «арабо-татарскими хрониками»).

Так, его сюжет с бегством Фаризы меня просто насмешил. А комментарий Орлова к нему — удивил. «Можно заметить — философствует Орлов, — как исторические факты переплетаются здесь с народным сказанием» [ Орлов, 2007. С.55 ]. Не соглашусь с «независимым историком, журналистом» и «литературоведом» Орловым. В действительности, «можно заметить, как исторические факты переплетаются здесь» не «с народным сказанием», а со стилем дешевой мелодрамы XIX века. Той самой, о которой А.С.Пушкин сказал: «Молодые писатели вообще не умеют изображать физические движения страстей. Их герои всегда содрогаются, хохочут дико, скрежещут зубами и проч. Все это смешно, как мелодрама» [ Пушкин, 1950. С.126 ]. Стиля, вполне в духе Фенимора Купера и Майн Рида, обожаемых во времена Лоссиевского провинциальной интеллигенцией. К слову, интеллигенция того времени была непритязательна, тогда и Пушкин, и Лев Толстой, и Гоголь считались писателями регионального значения, зато Гюго и Фенимор Купер — всемирного [ В.Г. Белинский ]. В почете были Писарев и Добролюбов, а не Тютчев и Достоевский. Русская классика еще не нашла понимания на Родине, отсюда и засилье заемных вкусов в духе «Следопыта» и «Охотников за скальпами».

Я не могу заполнять объем своей книжки этой мелодрамой, простительной для уровня краеведа XIX века. У кого есть «Пирамида…» Орлова — перечтите сами. У кого ее нет — потеря небольшая, никаких исторических фактов в этом отрывке нет, как нет и правдоподобия. Все эти «Салават, с налившимися кровью глазами, с пеною у рта, не сознавая сам, что делает, бросился он, как безумный на беглянку, и с размаху отсек ей правую руку… разорвал на ней платье, привязал к дереву, натянул лук…» [ Орлов, 2007. С.55 ] …впрочем, я нечаянно практически полностью исчерпал крамольную, по мнению Орлова, цитату. В отличие от последнего, я считаю, что она дискредитирует не Салавата, а интеллектуальные способности тех, кто приводит эти литературные упражнения в качестве исторического источника.

Что это за «крепкая стража», позволяющая пленной Фаризе выйти через один выход из пещеры также легко, как ее ввели в другой? Салават не мог не знать всех ходов и выходов Айской пещеры, своего якобы схрона, из которого якобы так легко бежала пленница. Что за Салават, пытающийся напугать башкирку Айской пещерой, которую она знала с детства не хуже его самого? Что за «свирепый Салават», который «почти целую неделю бился с Фаризой, склоняя ее добровольно уступить своей страсти»? Других забот не было у юного командира трехтысячной орды, вдобавок имеющего трех законных жен и легион приписанных ему фольклором любовниц всех национальностей Урала? Причем здесь европейская романтическая интрига в противостоянии между семьями Юлая Азналина и Кулуя Балтачева? История и народная память о таковой прочно умалчивают.

О старшине Балтасе существует много фольклорных сюжетов: и недоброжелательных, и нейтральных [ БНТ, 1987 ]. Так, имя могущественного Кулуя Балтачева перешло Балтачевскому району Башкортостана. Но ничего близкого по сюжету случаю с Фаризой в них не найти, поскольку означенная фантазия полностью противоречит реалиям башкирского быта того времени.

Балтачев жаловался на Салавата и его отца много и подробно, представил длинный список разграбленного их воинами в его доме (на «2000 рублев одеждой и посудой, и 3000 золотыми и серебряными деньгами»), вплоть до последней тарелки (не простой, понятное дело, а золотой, скромный старшина Балтас ел, буквально как король, на злате и серебре), и уж сюжет с невинно убиенной дочерью не упустил бы. В описании своего утерянного богатства Балтачев несколько перестарался. Он напомнил мне дочерей другого, также крутого нравом командира, но уже ХХ века — Георгия Жукова, которые требовали вернуть вагоны «трофейного» добра, честно заработанные их героическим папой, коих у него конфисковали занудливые товарищи из Госбезопасности.

И люди Салавата, и люди МГБ, конечно, не ангелы. Стоило обиженным ими начальникам вновь войти в силу, и тех, и других за описанное выше избавление от «нажитого непосильным трудом» ждал суд, скорый и немилостивый. Но, уверен, у графа Панина, руководившего Следственной комиссией по пугачевщине, при чтении «телеги» скромного Балтачева брови ползли вверх — однако! Откуда такие дровишки у законопослушного башкира? Для сравнения, «для принадлежности к первой гильдии, например, в Ярославле достаточно было в 1759 году иметь 32 рубля», «в 1730-х годах посадские бюджеты [т.е. бюджет целого города. — А.Б.] в основном колебались от 100 до 1000 рублей. В начале царствования Екатерины II только в шестнадцати городах посадский бюджет превышал 1000 рублей» [ С.И. Валянский, Д.В. Калюжный, 2004. С.387-388 ]. Бойцы Салавата действительно поживились — за один налет на дом ненавистного Балтаса нашли в нем 5 городских бюджетов, не считая табунов коней и гор оружия.

А может быть, брови у Панина никуда не ползли, он знал, что взятки в XVIII веке берутся легко и непринужденно. Как говорил генерал Ягужинский Петру I: «Государь, если ты действительно казнишь всех, кто взятки берет, ты останешься без подданных. Мы все берем, только одни сие делают тайно и умно, а другие — открыто и глупо». Чемпионом по казнокрадству следует признать человека, действительно великого — Светлейшего князя Потемкина-Таврического. Как сообщал английский посол своему королю, Потемкин уже неподкупен, потому что «должный миллионы, он и берет из казны миллионы, ни у кого не спрашивая отчета» [ История дипломатии, 1959. Т.1. С.115 ].

Скоро его превзошел в столь увлекательном занятии следующий фаворит Екатерины — Платон Зубов, не отмеченный при этом в истории ничем великим. Башкирские командиры (Кыдряс Муллакаев, например), как и казачьи, также не хотели отставать от прогресса. Возможности были: от них зависело, кого из небедных общинников отправить в поход за Тобол или Вислу, а кого оставить прохлаждаться в чудных долинах Урала. Гвоздикова описала судебные разбирательства по этому поводу подробно [ Гвоздикова, 1999. С.191-198 ]. Подозрения во взяточничестве Балтачеву не повредили, тем более что правительство не могло позволить себе разбрасываться столь ценными людьми: Балтачев остался самым крупным башкирским предводителем, не принявшим Пугачева и воевавшим с ним (точнее, со своими личными врагами — Юлаем и Салаватом). Правда, в неуемном стремлении разделить башкир на «красных» и «белых», С.Орлов нашел еще один довод:

«Но только один пример: в декабре 1773 года отряду пугачевского полковника башкира Абдулова противостояла команда, которой руководил башкир Исмагил Тасимов. Тот самый — основатель Петербургского горного ин­ститута. Кто у него в «карателях»? — сто сорок башкир и 400 крестьян...?» [ Орлов, 2007. С.35 ]. Пример «только один» (из действительно известных старшин, не считая еще Кулуя и Сагита Балтачевых — но у Кулуя, как увидим, просто не было выбора). Но сразу неудачный.

Посмотрите на численность отряда и сравните с десятками тысяч воинов, откликнувшихся на призыв Кинзи-абыза Арсланова. У одного лишь Салавата Юлаева, согласно показаниям и Пугачева, и Михельсона, служило до 3000 башкир! Не меньше — у Караная Муратова, от 2 до 3 тысяч — у старшины Акбулата Ракаева, …перечислять можно долго. Так что в случае с Тасимовым перед нами — не «противостояние», а обычный местный отряд самообороны.

А Исмагилу было, что оборонять — свои рудники, которые пугачевцы могли разорить, не разбирая, кому они принадлежат — ему, или их (и его) врагам, русским заводчикам. Тем более что в последнем вопросе сам Сенат разбирался с 1757 по 1770 гг. [ Кулбахтин, 1999. С.28 ]. Кстати, обратите внимание на состав отряда — на любой стороне ватаги крестьян обычно группировались вокруг башкирского боевого ядра, с башкирским предводителем. В хаосе Смуты именно они — элемент порядка. Так, крестьяне села Мамадыш просили пугачевца, башкирского походного старшину Кузмета Ишменова прислать к ним команду в сотню башкир — как верную защиту от любых мародеров в столь Смутное время [ Гвоздикова, 1999.  С.357 ]. Расплатилась власть за верную службу с Тасимовым сполна — полной ассимиляцией его семьи [ Кулбахтин, 1999. С.27 ].

Вообще, подсчеты сравнительной численности «верных» и мятежных башкир в пугачевщину профессиональными историками давно произведены. В том числе И.М. Гвоздиковой. Согласно ее подсчетам, из 1400-1500 человек башкирской «старшинской верхушки», в том числе 113 волостных старшин, только 9 выступили против Пугачева (и вообще всего башкирских 54 двора не приняли участия в этом движении)  [ Гвоздикова, 1999.   С.185, 304-305 ]. Неоспоримо, что за Кинзей, Салаватом и Пугачевым пошло подавляющее большинство башкирского народа, включая его элиту. В своих, конечно, целях, отнюдь не классовых. Поэтому Орлову не следовало бы прикрывать свою «версию» примерами исключений, выдаваемых за правило.

Второй крупнейший, наряду с Исмагилом Тасимовым, башкирский рудопромышленник, Туктамыш Ижбулатов, пользовался огромным уважением со стороны Салавата, судя по переписке [ Кулбахтин, 1999. С.33 ]. Вообще, общий мотив писем башкирских предводителей, и «верных», и «пугачевцев»: Алибая Мурзагулова, Кинзи Арсланова, того же Туктамыша, по своей прагматичности более всего соответствует лозунгу, выдвинутому Валидовым в 1917 году: «Мы не красные, мы не белые, мы — башкиры!». В антиправительственных выступлениях Ижбулатов до пугачевщины замечен не был. В 1755 году Туктамыш со своими сторонниками мгновенно и самостоятельно подавил очаг башкирского восстания на землях своей родной Гайны. Человек был храбрый, независимый от чужого мнения, опытный и авторитетный.

Но времена изменились. Со своим тысячным отрядом Туктамыш участвовал в штурме Осы и Казани Пугачевым. Письменно признал его Петром III [ Кулбахтин, 1999. С.33 ], получил чин полковника. Чтобы не пересказывать материалы Н.М. Кулбахтина, отмечу кратко: подозрения в участии в пугачевщине против Ижбулатова были настолько сильны, что, несмотря на его огромные заслуги перед правительством, его лишили звания депутата [ Кулбахтин, 1999. С.34 ]. Оправдывался перед властями он точно так же, как Юлай: «не своей волей за Пугачем шел», «силою с собой возили»… вместе с его внушительной дружиной.

Докапываться до истины власти не стали — очень скоро выяснилось, что если следовать букве закона, то в Башкирии императрица рискует остаться без подданных — настолько широко было участие башкир в Смуте.

То же самое получилось с… православными священниками: оказалось, что если наказать всех, торжественно благословлявших самозванца, Поволжье останется без духовенства.

Салават и Юлай стали жертвой ритуальной, но возможно, это и врезалось в память народу, еще более выделив самого молодого «бригадира Пугач-падши» из когорты не менее лихих башкирских вождей. Позже память об остальных предводителях стала забываться — невозможно сочинять баиты о каждом из шести [ Кулбахтин, 2004 ] или восьми [ Таймасов, 2000. С.120 ] с лишним десятков военачальников. А Салават — остался в народной памяти.

И когда мы чтим его, мы отдаем дань памяти и Кинзе Арсланову, и Каранаю Муратову, и Расулу Ижтимясову, и всем, не менее значимым, но менее прославленным в литературе героям трагической Смуты. За Пугачева лихо воевал и сын самого заслуженного и могущественного из искренне преданных царям тарханов, Таймаса Шаимова. А ведь Шаимов был старшиной самого многолюдного башкирского племени — Табын, победителем казахов и послом к ним, вместе с Алдаром Исекеевым добившимся присоединения Младшего жуза к России, личным врагом предводителя башкирского восстания 1735-40 гг. Юсупа батыра Арыкова, соратником знаменитых И.И.Неплюева и И.К.Кириллова [ Кулбахтин, 2004. ]! Если уж такие люди восстали против властей, значит, не все было в порядке в государстве Российском!

Вернемся к Кулую Балтачеву, поскольку фигура это весьма неоднозначная. Он действительно был храбрым и сильным воином: в войне с Салаватом Кулуй получил две раны и продолжал воевать.

По преданию, земельный спор с такими удальцами, как Таймас Шаимов и молодой тогда Юлай Азналин, Кулуй решил в ходе борцовского поединка, одолев их по очереди. Он на самом деле служил бессменным командиром 3000-ного башкирского воинского корпуса, воевавшего в 1771 году в Польше [ Гвоздикова, 1999. С.154 ].

Вполне вероятно, что именно там он пополнил свое богатство, тем же способом, что Салават — на войне гражданской. Как ни прискорбно, мирное население того времени в зоне военных действий рассматривалось и казаками, и башкирами, и даже регулярными войсками, если не как боевая добыча, то как объект узаконенного вымогательства. Русский генерал, даже в Первую мировую, мог показать нагайкой на неприятельский город, и сказать казакам: «Ребята, возьмете город — даю вам два часа на разграбление. Через два часа любого уличенного в мародерстве сразу ставлю к стенке!». Только непонятно, почему тот же Кулуй в Польше XVIII века, или русский генерал в той же Польше ХХ века — герои, а Салават при взятии Магнитной или Сима — по мнению Орлова, злодей? Давайте мерить современников одной меркой.

Другое дело, что война гражданская — явление намного более трагическое и болезненное для нашего сознания, чем войны внешние. Все воевавшие и погибшие с обеих сторон — наши предки, всех мы должны помнить, и многих — чтить по заслугам. Но вскрывает эту засохшую рану нашей истории не я, а Орлов. Грубо, без всякой сдержанности и естественного уважения к памяти павших и к культуре башкирского народа.

Одной из малоизвестных причин столь эффектного участия башкир в Смуте была причина, очень актуальная и для Российской армии ельцинских времен. Дело в том, что башкирские ветераны за свой последний, изнурительный поход 1771 года против калмыков не получили обещанного жалованья и наградных. (Яицкие казаки на калмыков вообще отказались идти, и взбунтовались; а башкиры и мишари — пошли). Притом, что снаряжались они за свой счет, а жалованье им обещали «наравне с донскими» казаками еще за поход в Польшу. Сам Кулуй почему-то на невыплату не жаловался, как не жаловались и наши генералы 1990-х гг. Видимо, мужественно переносили тяготы генеральской службы, подавая похвальный пример младшему командному составу, зачастую не знавшему, чем прокормить свои семьи.

Да поклониться нужно нашим молодым офицерам, за то, что вытерпели все издевательства (зачастую гася при этом собственной кровью все-таки полыхнувший пожар гражданской войны в Чечне) и не дали ввергнуть всю страну в новую Смуту!

Башкирские воины XVIII века оказались менее терпеливы. 7000 ветеранов, включая 3000 джигитов, прошедших настоящую войну в Европе — прекрасное горючее для войны гражданской! Ирония судьбы — именно в 1773 году деньги башкирских воинов подошли по замусоренным каналам имперской бюрократии к своей законной цели. Но раздать их не успели — ровно через 10 дней началась пугачевщина [ Гвоздикова, 1999. С.153 ].

Мобилизация

Я созвал всех, владеющих буздыханом и клычем.

Нас собралось не так много, как батырей Тимура,

но каждый из нас был храбрым яу. А как мы дрались!