Стойкость в ответ на враждебность

Приведенные выше суждения свидетельствуют о том, что авторы большинства книг Нового Завета уверены в главенствующем положении креста Христова, а также убеждены в том, что переняли это мнение от Самого Господа. Таким образом, в ранней постапостольской церкви имелись веские основания, базирующиеся как на учении Христа, так и Апостолов, — избрать крест отличительным знаком и символом христианства. Традиции церкви в этом отношении являются четким отражением Писания.

Более того, мы не можем обойти вниманием поразительную стойкость этих убеждений. Ранние христиане знали, что распявшие Сына Божьего проявили над Ним публичное поругание, поэтому Иисус, чтобы взойти на крест, должен был «смирить Себя» и «пренебречь посрамление»[55]. Однако как раз то, что противники Христа считали позорным и даже низким, в глазах Его последователей было овеяно славой. Они знали, что слуга не больше своего господина и что для них так же, как и для Него, страдания были дорогой к славе. И даже более того, сами страдания были славой, а всякий раз, когда их «злословили за имя Христово», на них опускался «Дух славы»[56].

И все же противники: Евангелия ни тогда, ни сейчас не разделяют эту точку зрения. Самое большое расхождение между верой и неверием обнаруживается в их соответствующем отношении ко кресту. Там, где вера видит славу, неверие видит только позор. То, что считалось безрассудством у греков и по-прежнему остается таковым для современных интеллектуалов, полагающихся на собственный разум, безусловно, есть Божья мудрость. А то, что по-прежнему является камнем преткновения для людей, уверенных в собственной праведности (так же, как и для живших в первом веке евреев), оказывается спасающей силой Бога(1 Кор. 1:18-25).

Одним из досадных тезисов ислама является отрицание креста и утверждение, что главному пророку Бога не подобает такой позорный конец. Коран не признает необходимости смерти Спасителя за грехи человечества. В нем по меньшей мере пять раз повторяется следующее безапелляционное утверждение: «Ни одна душа не должна брать на себя чужое бремя». Кроме того, «если обремененная душа взывает о помощи, даже близкий человек не должен разделять с ней ее бремя». Почему? Потому, что «всякий человек пожнет плоды своих деяний», несмотря на то, что Аллах милостив и прощает тех, кто кается и творит добро. Отрицая необходимость креста, Коран отрицает и сам факт распятия. Евреи «провозгласили чудовищную ложь», заявив, что «казнили Мессию Иисуса, сына Марии, пророка Аллаха», поскольку «они не убили и не распяли Его, а только посчитали, что сделали это»[57]. Мусульманские теологи выдвигают несколько различных толкований этого утверждения. Наиболее распространенной версией является та, согласно которой Бог околдовал врагов Иисуса, чтобы спасти Его, и в последний момент на Его месте оказался либо Иуда Искариот[58], либо Симон Киринеянин. В девятнадцатом веке исламская секта Ахмадия позаимствовала у различных либеральных христианских авторов предположение о том, что на кресте Иисус только потерял сознание, а затем пришел в себя в гробнице и, добавляют они, впоследствии отправился в Индию, где учил и умер; они также заявляют, что являются хранителями Его могилы в Кашмире.

Но христиане, несущие Благую Весть, не могут молчать о кресте. Я привожу здесь свидетельство американского миссионера Самуэля М. Цвимера (1867-1952), который нес служение в Аравии, на протяжении сорока лет издавая журнал «Мусульманский мир», и которого иногда называют «Апостолом мусульман»:

«Каждый день, проведенный миссионером среди мусульман, для которых крест Христа — камень преткновения и символ бессмысленной жертвы, побуждает его все серьезнее задумываться над загадкой искупления и укрепиться в убеждении, что здесь находится само сердце нашего послания и нашей миссии...

И если человек может найти что-то для себя в размышлениях о кресте, он может найти для себя все — это самая основательная реальность и самая величественная тайна. Вы начинаете понимать, что в нем сосредоточено буквально все богатство и великолепие Благой Вести. Крест — это стержень и центр всей новозаветной мысли. Это особый знак христианской веры, символ христианства и его путеводная звезда.

Чем больше неверующие отрицают его решающую роль, тем больше верующие видят в нем ключ к пониманию загадки греха и страдания. Когда мы читаем Евангелие вместе с мусульманами, мы заново открываем для себя то, какое большое значение придавали кресту Апостолы. Мы видим, что, хотя преткновение креста сохраняется, но сам он обладает неотразимой притягательной силой»[59].

Когда один иранский студент рассказывал мне о том, как он стал христианином, он использовал именно это слово — «неотразимый». Всю жизнь его учили читать Коран, произносить молитвы и вести добродетельную жизнь, но, несмотря на это, он знал, что его грехи отделяют его от Бога. Когда друзья-христиане пригласили его в церковь и помогли ему начать читать Библию, он узнал, что Иисус Христос умер, чтобы даровать ему прощение. «Это предложение было для меня неотразимым и посланным с неба», — сказал он. Тогда он воззвал к Богу и молил о том, чтобы Господь помиловал его ради Христа. Почти тотчас «бремя моей предыдущей жизни спало с моих плеч. Было такое ощущение, что я избавился... от огромной тяжести. Вместе с облегчением и ощущением легкости пришла безграничная радость. Наконец-то это произошло. Я освободился от своего прошлого. Я знал, что Бог простил меня, и почувствовал себя очищенным. Хотелось кричать и рассказывать об этом всем». Именно благодаря кресту он обрел ясное понимание характера Бога, благодаря ему нашел недостающий в исламе аспект: «теплое отеческое отношение Бога к людям и глубокую уверенность в прощении грехов».

Мусульмане — далеко не единственные, кто отказывается признавать Благую Весть креста. То же делают и индуисты. Хотя они и приемлют его историчность, но отрицают его значение для спасения. Например, Ганди — основатель новой Индии, увлекшийся христианством, когда он начинающим адвокатом работал в Южной Африке, в 1894 году писал о себе:

«Я мог признать Иисуса мучеником, олицетворением жертвенности и наставником, сошедшим с небес, но не самым совершенным человеком изо всех, когда-либо живших на земле. Его смерть на кресте была величайшим примером для мира, но мое сердце не могло согласиться с тем, что в ней была некая мистическая, непостижимая или сверхъестественная добродетель»[60].

Обратившись к западной мысли, мы увидим, что самое стойкое неприятие креста вышло из-под пера немецкого философа и филолога Фридриха Ницше (1844-1900). Уже до написания своего «Антихриста» (1895) он определял добро как «стремление к власти», зло как «все, что происходит из слабости», а счастье как «ощущение усиления власти», в то время как «более пагубным, чем все пороки» являлась «активная форма сострадания к людям слабым и физически ущербным — христианство». Восхищаясь тем, какое значение Дарвин приписывал выживанию наиболее сильных и приспособленных, он презирал все формы слабости и мечтал, что в будущем их заменит «супермен» и «отважная раса правителей». Для него «ущербность» означала «упадок», и ничто не было более упадочническим, чем христианство, «становящееся на сторону всякого слабого, неблагородного, наделенного физическими недостатками». Будучи «религией жалости», оно «сохраняет то, что готово разрушиться» и таким образом «мешает осуществлению лакона эволюции» (с. 115-118). Но самый резкий свой выпад Ницше осуществил против «христианской концепции Бога», которого охарактеризовал как «Бога слабых, Бога-паука, Бога-духа» и против христианского Мессии, которого он с презрением разжаловал в «Бога креста» (с. 128, 168).

Если Ницше отвергал христианство из-за его «слабости», то другие называли его «варварским» учением. Например, профессор сэр Альфред Айер, оксфордский философ, широко известный своей антипатией к христианству, опубликовал в одной из современных газет статью о том, что по ряду веских причин из всех исторически значимых религий христианство следовало бы считать самой худшей. Почему? Потому что оно основывается на «связанных между собой доктринах первородного греха и замещающей жертвы, которые являются отталкивающими для разума и возмутительными для морали»[61].

Как могут христиане выслушивать такие насмешки, не изменяя своих позиций? Почему мы «держимся старого, грубо отесанного креста» (выражаясь словами довольно сентиментального популярного гимна) и утверждаем, что он занимает центральное место, не давая столкнуть его на периферию нашей проповеднической миссии? Почему мы должны говорить о чем-то позорном и искать славы в чем-то постыдном? Ответ содержится в одном слове — честность. Христианская честность частично заключается в стремлении разоблачить карикатурные искажения, но в большей степени — в личной верности Иисусу, для Которого спасающий крест имел решающее значение. И действительно, все те, кто подходил к Писанию без предубеждения, пришли к одному и тому же заключению. Вот пример из нашего столетия.

П. Т. Форзис, представитель английского конгрегационализма, в книге «Решающая роль креста» (1909) писал:

«Мы воспринимаем Христа так же, как воспринимаем Его крест. То, Кем Христос был на небесах или на земле, воплотилось в том, что Он делал... Я повторю: мы воспринимаем Христа так же, как воспринимаем Его крест. Мы не можем понять Христа до тех пор, пока не постигнем смысла Его креста» (с. 44-45).

Через год в книге «Труд Христа» (1910) он написал следующее:

«Церковь в целом основывается на этой интерпретации труда Христа (т.е. на доктрине Павла о примирении). Если вы сдвинете веру из этого основания, вы тем самым забьете последний гвоздь в гроб Церкви. Тогда Церковь будет обречена на смерть, ее кончина будет только вопросом времени» (с. 53).

Швейцарский теолог Эмиль Бруннер (Прим. ред. 6), чья книга «Примиритель» вышла сначала на немецком (в 1927 г.) и носила подзаголовок «Исследование главной доктрины христианской веры», отстаивал свои убеждения следующими словами:

«В христианстве вера в Примирителя не является делом выбора или предметом различных мнений при общем единстве «в главном». Вера в Примирителя — в данное Богом искупление, которое произошло однажды и останется в веках,— это и есть само христианство. Это — «главный» пункт, а не то, что может быть отодвинуто на периферию; это суть или сердцевина, а не оболочка. Это настолько истинно, что мы даже можем сказать: христианство, в отличие от любой другой религии, — это вера в одного Примирителя... Христианином можно быть, лишь веруя в то, что произошло один единственный раз в истории — в Божье откровение и искупление через Примирителя» (с. 40).

Позднее Бруннер рукоплескал данному Лютером определению христианской теологии как «теологии кризиса», добавив:

«Крест — это знак христианской веры, христианской церкви и откровения Бога в Иисусе Христе...

Вся борьба Реформации за sola fide, soli deo gloria была всего-навсего борьбой за правильную интерпретацию креста. Тот, кто правильно понимает крест, по мнению реформаторов, понимает Библию, понимает Иисуса Христа» (с. 435).

И далее:

«Убежденное признание этой уникальности Примирителя является признаком христианской веры. Тот, кто считает это утверждение знаком преувеличения, нетерпимости, резкости, образом мышления, идущим вразрез со временем и тому подобным, еще не вник в суть христианства» (с. 507).

Моя последняя цитата — слова англиканского ученого, епископа Стефана Нэйла:

«В истории христианского богословия смерть Христа является ее центром, в котором все дороги прошлого сошлись воедино и от которого все дороги, ведущие в будущее, разошлись в разные стороны»[62].

Это мнение ученых по понятным причинам проникло в образ мыслей многих христиан. Нам следует оправдать тех христиан, которые, придя ко кресту, оказались свидетелями того, как пала их гордость, ушло в прошлое чувство вины, вспыхнула любовь, возродилась надежда и преобразился их характер, если даже они позволяют себе некоторое безобидное преувеличение. Считая крест центром истории и теологии, они, естественно, считают его и центром всего мира. Они видят его везде, и так было всегда. Приведем два примера: один — из древности, другой — из современной жизни.

Христианский апологет Иустин Мученик, живший во втором веке, свидетельствовал, что видел крест везде, куда бы ни смотрел. Он писал, что без креста невозможно ни переплыть море, ни вспахать землю — здесь имеются в виду пересечения мачт и поперечных рей, а также клинка на плуге и хомута. Землекопы и механики также не могут работать без крестообразных инструментов — здесь он, по-видимому, говорил о кирке и ее ручке. Более того, «телосложение человека отличается от строения неразумных животных именно выпрямленным корпусом и возможностью развести в разные стороны руки». И если туловище и руки в фигуре человека свидетельствуют о кресте, то же делают нос и брови на лице[63]. Фантазия, скажете вы? Да, от начала и до конца; однако я чувствую, что готов простить любые подобные фантазии, превозносящие крест.

Пример из современности — наиболее красноречивое из известных мне описаний универсальности креста. Оно принадлежит Малкольму Маггериджу, который, сам того не подозревая, перефразировал высказывание Иустина Мученика. Он вырос в семье социалистов и был хорошо обознан с социалистическими воскресными школами и их «типом агностицизма, подслащенного гимнами». Со временем он начал испытывать сомнение относительно «самой этой концепции Иисуса о добрых делах». Затем произошло следующее:

«Я мельком видел крест — не обязательно распятие, иногда просто случайно сбитые крест-накрест планки, например, на телеграфном столбе — и внезапно мое сердце замирало. Инстинктивно, подсознательно я понимал, что важны не наши добрые дела, какими бы замечательными они ни были, а нечто гораздо более значимое, более волнующее, более страстное...

Я знал, что это не поддается сугубо рациональному объяснению. Иногда я сам скреплял деревянные планки или машинально чертил скрещивающиеся прямые. Этот символ, который в моем доме считался смехотворным, был центром невообразимых надежд и обладал притягательной силой.

Когда я вспоминаю об этом, на меня тяжелым грузом ложится сознание моей несостоятельности. Я должен был положить крест на сердце, держать это бесценное знамя так крепко, чтобы никто не мог вырвать его из моих рук, даже если я упаду. Он должен был стать моим культом, моей формой, моим языком, моей жизнью. Нет мне прощения; я не смогу сказать, что ничего не знал о нем. Я знал, знал с самого начала, но сбился с верного пути»[64].

Однако позже он вернулся на этот путь, что суждено сделать тем из нас, кто хотя бы один раз осознал реальность распятия Христа. Ибо истинен лишь тот Христос, Который умер на кресте.

Но почему же Он умер? Кто в ответе за Его смерть? Мы рассмотрим этот вопрос в следующей главе.

2. ПОЧЕМУ ХРИСТОС УМЕР?

Почему Христос умер? Кто в ответе за Его смерть?

Многие не видят в этих вопросах никаких трудностей и потому с легкостью отвечают на них. Им кажется, что все здесь ясно, как день. Они говорят, что Иисус «не умирал», но был убит, публично казнен как преступник. Его учение казалось людям опасным, подрывающим государственные устои. Иудейские старейшины были разгневаны Его неуважительным отношением к закону и провокационными заявлениями, а римляне обратили внимание на то, что Он провозглашал Себя Царем Иудейским, покушаясь таким образом на авторитет кесаря (Цезаря). Обе группы воспринимали Иисуса как радикального мыслителя и проповедника, а некоторые считали Его еще и активным революционером. Он настолько сильно беспокоил status quo (существующее положение), что Его решили убить. Чтобы осуществить задуманное, эти две общественные силы фактически вступили в порочный союз друг с другом. В иудейском суде против Него выдвинули теологическое обвинение — богохульство, в римском же обвинение было политическим — подстрекательство к мятежу. Но и в том, и в другом случае, наносил ли Он оскорбление преимущественно Богу или Цезарю, это вело к одному и тому же результату. Считалось, что Он представлял угрозу закону и порядку, а с этим нельзя было мириться, поэтому Его ликвидировали. Почему Он умер? Согласно официальной версии, Он был казнен как нарушитель закона, но в действительности пал жертвой честолюбивых намерений и был осужден на мучительную смерть по причине своего чрезмерного самомнения.

Одной из замечательных черт повествования евангелистов о суде над Иисусом[65] является сочетание юридического и морального факторов. Все евангелисты свидетельствуют о том, что как в иудейском, так и в римском суде были соблюдены определенные официальные процедуры. Так, подсудимый был арестован, Ему было предъявлено обвинение, был проведен перекрестный допрос, присутствовали свидетели. Затем судья выдвинул обвинение и вынес приговор. Но евангелисты ясно дают понять также и то, что Подсудимый не был виновен в совершении приписываемых Ему преступлений. Свидетели были подставными лицами, а смертный приговор был чудовищной ошибкой правосудия, которую определяли личные факторы морального плана, повлиявшие на ход судебного разбирательства. Иудейский первосвященник Каиафа и римский прокуратор Пилат были не только должностными религиозными и государственными лицами, выполнявшими возложенные на них обязанности. Они были также падшими людьми, допускающими грубые нарушения и находящимися во власти нечестивых желаний, которые управляют всеми нами. Ведь наши мотивы никогда не бывают однозначными. Выполняя свои обязанности перед обществом, мы, возможно, сможем сохранять крупицу нравственности, но за этим фасадом будут таиться жестокие и греховные чувства, грозящие в любую минуту вырваться наружу. Повествуя об аресте, заключении под стражу, суде, вынесении приговора и казни Иисуса, евангелисты изобличают именно такие тайные грехи. Это являлось одной из целей их рассказа, ведь содержание Евангелий использовалось для наставления новообращенных.

Римские воины и Пилат

Непосредственную ответственность за смерть Иисуса несут, конечно же, римские солдаты, приведшие приговор в исполнение. Но описания самой процедуры распятия Иисуса мы не найдем ни в одном Евангелии.

Если бы мы черпали информацию только из Евангелий, то не узнали бы, что же произошло. Но описание распятия содержится в других источниках, относящихся к тому же времени[66]. Сначала узника публично унижали, срывая с него одежду. Затем его клали спиной на землю, руки либо прибивали, либо привязывали к горизонтальной перекладине (называемой «патибулумом»), а ноги — к вертикальной. После этого крест приводили в вертикальное положение и вставляли в предварительно вырытую в земле яму. На крест прикрепляли также колышек наподобии сидения, который принимал на себя часть веса тела жертвы и предохранял его от разрыва. (Прим. ред. 7). Но осужденный висел на кресте, подвергаясь жестокой физической боли, человеческим насмешкам, не защищенный от дневной жары и ночного холода. Такая пытка растягивалась на несколько дней.

Евангелисты не донесли до нас всех этих деталей. Но, объединяя их записи, можно увидеть, что вначале, согласно римскому обычаю, Иисус нес Свой крест до места казни. Однако, по-видимому, Он падал под тяжестью креста, поэтому некоего киринеянина из Северной Африки по имени Симон, направлявшегося в город из деревни, задержали и заставили нести крест вместо Христа. Когда они пришли на «место, называемое Голгофа, что значит «Лобное место», Иисусу предложили выпить вина со смирною, предназначенного притупить самую страшную боль, что само по себе было актом милосердия. Согласно Матфею, Иисус попробовал этот напиток, однако отказался выпить его. О том, что произошло после, все четыре евангелиста пишут просто: «И распяли Его»[67]. И только. До этого они достаточно подробно описывали, как солдаты издевались над Ним в претории (резиденции правителя): они надели на Него багряницу, возложили на Его голову терновый венец и дали в правую руку трость, завязали Ему глаза, плевали на Него, били по лицу и по голове, предлагая указать на того, кто Его ударил. Они также становились перед Ним на колени, пародируя поклонение. Но евангелисты не упоминают ни единой детали распятия. Они не говорят ни о молоте, ни о гвоздях, ни о боли, ни даже о крови.

Они написали только «и распяли Его». Это значит, что воины выполнили свою ужасную обязанность. Нет никаких доказательств тому, что они получили удовлетворение от совершенного, ни одного намека на проявления грубости или садизма. Они просто выполняли приказ. Это было их службой. Они сделали то, что должны были сделать. И на протяжении всего этого времени, по словам Луки, Иисус молился вслух: «Отче! Прости им, ибо не знают, что делают» (23:34).

Авторы Евангелий, по-видимому, не выдвигали особых обвинений против римских воинов за то, что те распяли Иисуса (и они даже добавляют, что позже сам сотник уверовал, или, по крайней мере, наполовину уверовал), что совершенно контрастирует с описанием римского прокуратора, который отдал приказ распять Христа. «Тогда наконец он предал Его им на распятие. И взяли Иисуса и повели... там распяли Его» (19:16-18). Пилат был виновен. Поэтому факт его виновности запечатлен в христианском Символе Веры, где сказано, что Иисуса «распяли при Понтии Пилате».

Насколько нам известно, император Тиберий назначил Пилата прокуратором (т. е. римским правителем) над пограничной провинцией Иудея. Он занимал эту должность около 10 лет (с 26 г. н. э. по 36 г. н. э.) и приобрел репутацию способного администратора, обладающего типично римским подходом к ведению административных дел. Но евреи ненавидели его за пренебрежительное к ним отношение. Они не забыли, как в начале своего правления он вызывающе вывесил римские знамена в самом Иерусалиме. Иосиф Флавий (Прим. ред. 8) говорит о другом его глупом поступке, а именно о том, что он незаконно использовал некоторую сумму из храмовых денег на построение акведука (водопровода)[68]. Многие считают, что за этим последовал как раз тот бунт, во время которого он смешал кровь фанатиков-галилеян с их жертвами (Лк. 13:1). И это только некоторые примеры его необузданного нрава, жестокости и безжалостности. Согласно Филону (Прим. ред. 9), царь Агриппа I в письме императору Калигуле характеризует Пилата так: «Человек непреклонного характера, абсолютно безжалостный, а также весьма упрямый»[69]. Целью его правления было последовательное соблюдение закона и порядка, содержание этих беспокойных евреев под строгим контролем и, если это будет оправдано целью, безжалостное подавление любого мятежа и любых попыток восстания.

Портрет Понтия Пилата, данный в Евангелиях, совпадает с тем, который мы находим в этом внешнем источнике. Когда иудейские старейшины привели к нему Иисуса со словами: «Мы нашли, что Он развращает народ наш», и добавили: «И запрещает давать подать кесарю, называя Себя Христом Царем» (Лк. 23:2), Пилат не мог оставить этот факт без внимания. Евангелисты акцентируют внимание на двух деталях произошедшего впоследствии расследования.

Во-первых, Пилат был убежден в невиновности Иисуса. На него, бесспорно, произвело впечатление благородное поведение узника, Его самообладание и политическая безвредность. Поэтому он три раза публично заявил, что не находит причины осудить этого Человека. В первый раз он сказал это поутру, когда синедрион передал ему дело Иисуса. Пилат выслушал первосвященников, задал Иисусу несколько вопросов и, закончив предварительное слушание, объявил: «Я не нахожу никакой вины в Этом Человеке»[70].

Второй случай произошел после того, как Иисус вернулся после допроса у Ирода. Пилат сказал священникам и народу: «Вы привели ко мне Человека Сего, как развращающего народ; и вот, я при вас исследовал и не нашел Человека Сего виновным ни в чем том, в чем вы обвиняете Его; и Ирод так лее: ибо я посылал Его к нему, и ничего не найдено в Нем достойного смерти»[71]. При этих словах народ закричал: «Распни, распни Его!» Но Пилат уже в третий раз ответил: «Какое же зло сделал Он? Я ничего достойного смерти не нашел в Нем»[72]. Более того, личная уверенность прокуратора в невинности Иисуса была подтверждена неожиданным письмом от его жены: «Не делай ничего Праведнику Тому, потому что я ныне во сне много пострадала за. Него» (Мф. 27:19).

То, что Пилат несколько раз утверждал невиновность Иисуса, представляется весьма важным для понимания второго момента, на который евангелисты обращают особое внимание, а именно, на хитроумные попытки прокуратора уклониться от необходимости осудить Христа путем обращения его то в одну, то в другую сторону. Он хотел найти способ не осуждать Иисуса (поскольку считал Его невиновным), но, в то же время, и не оправдывать Его (поскольку иудейские старейшины были убеждены в Его виновности). Как можно ухитриться совместить два таких вопиющих противоречия? Мы видим, как он увиливает, пытаясь освободить Иисуса и успокоить иудеев, т.е. поступить одновременно справедливо и не справедливо. Таким образом, он пробовал уклониться четыре раза.

Во-первых, узнав, что Иисус — галилеянин и, следовательно, находится под юрисдикцией Ирода, Пилат отправил Иисуса к Ироду, надеясь переложить ответственность за принятие решения на его плечи. Но Ирод возвратил к нему Иисуса, так и не вынеся приговора (Лк. 23:5-12).

Во-вторых, он испробовал полумеры: «Итак, наказав Его (т. е. предав Его бичеванию), отпущу». Он надеялся, что толпа удовлетворится наказанием менее суровым, чем высшая мера, и утолит жажду крови зрелищем израненной спины. Это было позорной попыткой. Ведь если Иисус был не виновен, Его следовало отпустить без промедления, тем более, без предварительной порки.

В-третьих, он пытался поступить правильно (отпустить Иисуса), используя неверную предпосылку (чтобы толпа выбрала Его). Вспомнив устоявшуюся традицию, согласно которой прокуратор отпускал на Пасху одного из заключенных, он понадеялся, что народ дарует эту привилегию Иисусу. Тогда Пилат смог бы отпустить Его в знак милосердия, а не справедливости. Это был как хитрый, так и постыдный замысел, и люди помешали исполнению этого замысла, потребовав, чтобы прокуратор даровал прощение закоренелому преступнику и убийце Варавве.

В-четвертых, он попытался заявить о своей невинности. Он взял воду и, на глазах у всего народа, вымыл руки, говоря: «Невиновен я в крови Праведника Сего» (Мф. 27:24). А затем, не дождавшись, пока руки высохнут, предал Иисуса на распятие. Как мог он взять на себя такую тяжелую вину после того, как заявил о своей невиновности?

Очень просто обвинять Пилата и не обращать внимания на собственный в такой же степени коварный образ действий. Стремясь укрыться от боли, сопряженной с полным посвящением себя Христу, мы также пытаемся прибегнуть к подобным уловкам. Мы перекладываем необходимость принятия решения на чужие плечи, предпочитаем пойти на компромисс или избираем неверное основание, чтобы прославить Иисуса (например, славим Его как учителя, а не как Господа), а иногда даже публично заявляем о своей преданности Ему, в то время как в глубине души не согласны с Ним.

В повествовании Луки мы находим три выражения, которые раскрывают нам смысл того, что в конце концов сделал Пилат: «и превозмог крик их», «и Пилат решил быть по прошению их» и «Иисуса предал в их волю» (Лк. 23:23-25). Их крик, их прошение, их воля — вот перед чем безвольно капитулировал Пилат. Он «желал отпустить Иисуса» (Лк. 23:20), но также «желал сделать угодное народу» (Мк. 15:15). Толпа победила. Почему? Потому что люди сказали ему: «Если отпустишь Его, ты не друг кесарю; всякий, делающий себя царем, противник кесарю» (Ин. 19:12). Это решило исход дела. Нужно было выбирать между честью и амбициями, между принципами и выгодой. Уже два или три раза до этого у него возникали трения с императором Тиберием. Он не мог позволить себе еще одной оплошности.

Конечно же, Иисус был не виновен. Бесспорно, было бы справедливо Его отпустить. Но как мог Пилат встать на сторону невиновности и справедливости, если тем самым он противоречил воле народа, пренебрегал его руководителями, и, кроме того, мог спровоцировать этим мятеж, что влекло за собой потерю императорской милости? Голос его совести был заглушён более громким голосом рационалистических размышлений. Он пошел на компромисс, потому что был трусом.