Так спасал Чекалдин город. Не знаю, была ли от этого польза городу, стало ли от этого меньше пожаров, но самому чекалдину от этого была польза, и притом большая.

Заработав на этом и на других подобных операциях прилично, вскоре стал он возглавлять какое-то общество, которое назвал «!», таинственно и непроизносимо. Анастасия Михайловна говорит, что он назвал его так, чтоб ошибок в словах избежать.

Общество располагалось в высоком сверхсовременном размашистом уродливо громоздящемся здании с зеркальными окнами. Окна были зеркальные не для красоты, нет. Они были зеркальными для того, чтоб даже Солнце – и то не знало, что в этом обществе творится.

Ходили слухи, что там держат маленьких детей в стеклянных банках(этим и Любочкина бабушка внучку пугала), но это была явная неправда.

Что касается мамы Мирринды, то это была… знаменитая ученица четырнадцатой школы. До неё история школы не знала таких… прогульщиц. Она и теперь ничего не делает, как и в школе.

Юная Мирринда может похвастаться перед юными читателями ещё и тем, что до шестого класса она вообще не ходила в школу. Её папаша за двадцать два года успел вынести из уроков истории то, что в старину ребёнка могли хоть в пятнадцать лет ребёнка в школу отдать. Это, как и многое из тех времён, ему очень понравилось (на самом деле бы худо ему было, если бы он и вправду родился в позапрошлом веке, да ещё и в семье представителя низшего сословия. Работать начал бы он с двенадцати лет, если не раньше, каторжно трудиться, а в приличную школу бы его просто не взяли, и остался б он полуграмотным низшим сословием на всю жизнь… Незавидная участь!). И его дочь занималась вместо школы в кружках быстрого чтения. Причём существовало уже несколько разновидностей такого чтения:

По диагонали.

В квадрате.

Вразброс.

В горошек.

В полосочку.

Помимо быстрого чтения Мирринда посещала кружок совместного плавания и Школу маленьких волшебниц, где долго и безуспешно пыталась превратить карандаш в ровесника.

И что заставило Чекалдина отдать дочь в эту надоевшую ему жутко, ненавистную трижды захудалую четырнадцатую школу? Ведь в городе есть двенадцатая школа, специально для таких, и старшие его детки – Пэпси и Дьйю, тоже в ней учились. Чекалдин и хотел отдать свою Мирринду туда, но ему мешало одно: он готовился к выборам. Пойдёт дочка в элитную школу – народ за него голосовать не пойдёт. А так – идиллия: сам учился в школе, и ещё дочурку привёл туда же!

До этого же ни на одном вечере встречи выпускников нельзя было встретить Чекалдина. Директор звонила, приглашала его сама – всё некогда ему было. А ведь она так его ждала, так следила за его успехами! Когда она была молоденькой двадцатитрёхлетней училочкой, а он – молодым двадцатитрёхлетним девятиклассником и первым мотоциклистом, сумели они понравиться друг другу.

И когда она узнала, что в школе появится Мирринда, она весь вечер молилась. А ночью приснился ей Чекалдин в виде ангела, с крыльями из дорогих кружевных занавесок и с золотой штукой на голове. И в таком же виде – его дочь. Парочкой летят они вокруг школы, и школа превращается… в пряничный дворец.

Впрочем, Марью Степановну и её надежды на то, что Чекалдин сделает из школы конфетку, можно понять. Ведь четырнадцатая школа была нищая, как деревня в поэме Некрасова (и уровень грамотности был почти такой же). На уроках физики и химии даже не проводили опыты, так как оборудование лабораторий давно пришло в полную негодность. Дети сидели на сломанных стульях, и, так как никто не хочет идти в уборщицы по причине копеечной зарплаты, школьные коридоры напоминали большую свалку пакетиков от чипсов, палочек от «Чупа-Чупсов» и недоеденных яблок. А так как ученики школы патологически любят, что называется, свободно выражать свои мысли на стенах, стульях и партах и патологически не любят мыть эти же стены, стулья и парты, то вся школа и изнутри, и снаружи испещрена этими «свободно выраженными мыслями». Причём больше всех достаётся…директору.