О школах в философии политики

Компетентные философы политики должны научиться довольно сложной интеллектуальной операции: выяснению парадигмальной (закадровой) базы, на которой основывается тот или иной тип философа, идеолога, политика или ученого. Это позволит воссоздать полноту позиции мыслителя даже по отдельным признакам и поместить его высказывания в четкий контекст.

Это наглядно видно на примере модели формулы "элиты – массы". Сторонник фундаментализма, традиционализма и сакрального строя (это более относится к неавраамическим традициям) исходит из метафизической обоснованности природной иерархии, предопределяющей структуру его представления о природе политического. При оценке качества перехода от традиционного общества к современному, он, в доказательство общей деградации и десакрализации (что для него однозначное зло), приведет "кастовое смешение", "массовость", разрушение иерархии. Доводы, которыми сторонники модернизации социально-политической системы подкрепляют свои взгляды, будут для него лишь прикрытием основной тенденции – общего регресса человечества – а не аргументами в ее пользу. Иными словами, эти доводы он заведомо не станет принимать всерьез, "расшифровывая", "интерпретируя", "разоблачая" их исходя из собственной системы ценностей. Он оценивает общий вектор со своей идейной платформы, исходя из своей парадигмы, и отталкиваясь от нее, воспринимает дискурс всех тех, кто "левее" его – от сторонников сословного общества до коммунистов. Модернисты часто указывают на косность, архаичность, даже интеллектуальную ограниченность консерваторов-фундаменталистов, но за этим стоит именно конфликтность на уровне исходных парадигм, для которых аргументация, принадлежащая контексту иной парадигмы, заведомо несостоятельна и невнятна.

К примеру, индуистские пураны (священные тексты) описывают "последние времена" (кали-югу) как эпоху, когда низшие касты потеснят высшие, а потом и вовсе все касты смешаются между собой. Для индуиста ничего не может быть хуже. И именно так индуист будет относиться к прогрессисту: для него он носитель темных энергий адской богини – богини смерти, растворения, конца времен.

Сословное общество, со своей стороны, дистанцируется от кастового, но и отвергает классовое (буржуазное) и социалистическое (бесклассовое). Здесь вырабатывается особый контекст, где не ставится под сомнение меритократический принцип – серьезная властная автономность элиты. Не утверждая, что люди тотально и необратимо неравны уже по своему рождению, сословное общество тем не менее приветствует социальную иерархию – в том числе и династическую, но требует подкрепления исходных данных определенными действиями. Социальное неравенство не рассматривается здесь как зло, и элита остается до определенной степени сакрализованной сама по себе – вне зависимости от материального фактора, который считается второстепенным.

Эта структура порождает свою философию политики, с аргументацией отличной от иных парадигм – и от кастовой, и от буржуазной, и от коммунистической. И снова из-за различия в стартовых парадигмальных установках осмысление аргументов тех, кто стоит на иных позициях, происходит через процесс перетолковывания. Критикуя кастовое общество как стремящееся искусственно закрепить статус элиты вне зависимости от ее политического качества (т.е. отказывая кастовой системе в серьезности ее онтократических установок и "разоблачая" тем самым ее), отвергая капитализм как неправомочное стремление низших (по качественным критериям) каст узурпировать властные функции в обществе (здесь актуальны "теории заговора" – часто с теологической коннотацией; реакционными феодально-клерикальными силами буржуазные революционеры воспринимались как "сатанисты"), ужасаясь социалистическим проектам, как экстремальной стадии капиталистической революции – апологеты сословного строя мерили своих оппонентов по своим собственным критериям, интерпретируя их замыслы, их "истинные намерения" в своей системе координат.

Буржуазная философии политики, выдвигающая в качестве главного критерия имущественный фактор, опять все измеряет по своей мерке – предшествующие формации лишь прикрывали материалистический эгоизм и стремление к материальному комфорту "сакральными" мотивами, и следовательно, их высказываниям не может быть никакого доверия. Так капитализм "разоблачает", со своей позиции, традиционное общество. В отношении коммунистов их отношение тоже очевидно: "ленивые и злые" массы, не желающие и не умеющие работать, стремятся неправомочно узурпировать материальные ресурсы, нажитые "честным" трудом. Аргументация марксистов или анархистов не трогает буржуазную философию политики, как не трогает ее и критика со стороны реакционеров и традиционалистов: интерпретируя позиции противников, эта философия по сути отказывает им в праве на состоятельность и убедительность.

И наконец, марксисты, восприняв от буржуазии преобладание количественного (экономического) подхода к истории, развивают в разделе исторического материализма свой взгляд на смену формаций, где позитив и истина отводится массам, пролетариату, бесклассовому обществу будущего, а аргументы противников "разоблачаются" – т.е. попросту обессмысливаются, будучи помещенными в радикально иной парадигмальный контекст. Исходя из безусловного превосходства масс и равенства, коммунисты отказывают другим формам философии политики в состоятельности уже потому, что в них существование элиты обосновывается более или менее фундаментальными принципами, но все, что проистекает из этих принципов, для поборников всеобщего равенства заведомо лишено смысла. Равно как абсурдными по своей структуре являются основные положения коммунистической парадигмы для тех, кто придерживается иных взглядов.