Критическая традиция: коммуникация как дискурсивная рефлексии

Для коммуникативной модели действия язык актуален только с прагматической точки зрения: при использовании предложений с ориентацией на достижение понимания говорящие обсуждают отношения с миром и только непосредственно, как в телеологическом, нормативно регулируемом или драматургическом действии, но и рефлективным способом. Они более не соотносятся напрямую с чем-то в объективном, социальном и субъективном мирах; вместо этого они обдумывают свои высказывать с учетом возможности того, что их обоснованность будет опровергнута другими деятелями (Habermas, 1984. Р. 98).

Когда мы наблюдаем принуждение, ограничивающее наш выбор, т осознаем отношения власти; когда мы воспринимаем только сам выбор то живем во власти и воспроизводим власть (Lannamann, 1991. Р. 198).

Систематически искажаемая коммуникация — это процесс, проходящий внутри определенных систем, если последние стратегически (хотя и в скрытом состоянии) работают, скорее, на воспроизводство, чем на производство самих себя (Deetz, 1992. Р. 187).

Невыполнимость — таков основной вывод, который можно сделать из высказывания, что власть становится ненадежной, когда о ней размышляют(Krippendorff, 1995. P. 113).

Истоки критического направления теории коммуникации можно обна­ружить в платоновской концепции сократической диалектики как метода достижения истины при обмене мнениями в дискуссии путем постановки вопросов, провоцирующих критическое размышление о противоречиях, ко­торые становятся явными в данном процессе. Критическая теория коммуни­кации обращает внимание на определенную нестабильность, присутствую­щую, согласно Хабермасу (1984), в каждом акте коммуникации, направлен­ном на достижение взаимопонимания, на встроенное предубеждение к четко сформулированным, проблемным и абстрактным суждениям, которые счи­таются лживыми, небрежными или необоснованными. Коммуникация, ко­торая предполагает только передачу — получение или ритуальное согласие по поводу значений, является несовершенной, искаженной, неполной. Под­линная коммуникация осуществляется только в процессе дискурсивной рефлексии,, которая стремится к идеальной полноте, никогда не достижимой в полной мере, однако рефлексивный процесс сам по себе является освобож­дающим.

Традиция критической социальной теории (в широком смысле) идет от Маркса, франкфуртской школы к Хабермасу или, с другой стороны, от тече­ний позднего марксизма и постмарксизма к современным теориям полити­ческой экономии, критическим исследованиям культуры, феминистской тео­рии и родственным теоретическим направлениям, связанным с новыми со­циальными движениями (такими, как постколониальная теория и теория нетрадиционной сексуальной ориентации).

Для критической теории ком­муникации основная «проблема коммуникации» в обществе вызывается ма­териальными и идеологическими силами, которые препятствуют или иска­жают дискурсивную рефлексию. Такой подход к коммуникации позволяет объяснить, как социальная несправедливость поддерживается идеологичес­кими установками и как справедливость потенциально может быть восста­новлена коммуникативными практиками, которые делают возможной кри­тическую рефлексию или рост сознательности, что помогает вскрывать эти установки и, тем самым, открывает возможность политическому действию освободить людей от них.

Критическая традиция становится убедительной, с точки зрения неспе­циалиста, когда обращается к привычным мнениям о постоянном присутствии в обществе несправедливости и конфликтов, о способах, с помощью которых сила и власть могут взять верх над правдой и разумом, о возможностях, которыми обладает совместное обсуждение проблем для освобождаю­щего озарения, демистификации и даже осознания того, что кого-то «использовали». Критическая теория апеллирует к общепризнанным ценностям свободы, равенства и разума, в то же время подвергая сомнению множество наших привычных представлений о том, что разумно. Она подвергает критике положение об естественности социального порядка и оспаривает рациональную обоснованность любой власти, традиций, привычных мнений, включая традиционные мнения о самой природе разума, которые, с точки зрения критической теории, исказили разум в угоду капитализму, расизму и патриархату. Она оспаривает обыденные мнения об объективности и мораль­но-политической нейтральности науки и техники; подвергает критике рас­пространенный индивидуализм нашей культуры и идеологическое домини­рование инструментального разума, положение о том, что рациональность заключается исключительно в обдумывании целей и средств, где цели могут быть выбраны только волюнтаристски, исходя из личных интересов. Крити­ческая теория является или, по крайней мере, пытается быть максимально практичной теорией, хотя ее понимание того, что является практичным, рез­ко расходится с общепринятым. Принципиально, вслед за Марксом, она ста­вит своей целью не понять мир и, уж конечно, не учить студентов тому, как достичь успеха в этом мире. Главное для нее — изменить мир практически посредством теоретически осмысленных социальных действий.

Любое из направлений теории коммуникации можно повернуть в саморефлексирующее, критическое русло и создать тем самым смешанный вариант, как, например, критическая риторика (МсKerrow, 1989) или критическая семиотика (Hodge and Krees, 1993; Fairclough, 1995). Самыми интересными, с точки зрения диалогически-диалектической связи, являются попытки признать противоречия между критической теорией и другими традициями теории коммуникации и преодолеть их, что, например, проделали Кондит (Соndit, 1989) и Фаррелл (Farrell, 1993) в риторической теории. Литература по критической теории, направленная против социокультурной теории, огромна, она почти сопоставима со всей массой работ по современной социальной теории, поскольку содержанием критической теории выступает критика воспроизводства социального порядка, который, в свою очередь, является центральной темой социокультурной теории.

Вместе с тем критическая теория, по моему мнению, предлагает модель коммуникативной практики, которая радикально отличается от социокультурной модели коммуникации как (вос)производства. Для ученого, занимающегося критической теорией, деятельность, которая просто воспроизводит существующий социальный порядок, и даже та, которая создает новый социальный порядок, еще не является подлинной коммуникацией. Для тот чтобы в основе социального порядка было подлинное взаимопонимание (в отличие от стратегического манипулирования, подавляющего конформизм или пустого ритуала), коммуникаторам необходимо время от времени ясно формулировать, ставить вопросы и открыто обсуждать имеющиеся различия в их суждениях об объективном мире, моральных нормах и личном они тс (Habermas, 1984. Р. 75-101; см. также Deetz, 1992, 1994).

Критико-теоретическая модель коммуникации как дискурсивной рефлексии, таким образом, близка феноменологической идее диалога, к которой однако, добавляет отчетливый диалектический аспект. В критической тео­рии феноменологический диалог рассматривается как идеальная форма ком­муникации, но форма, которую существующие социокультурные условия могут превратить в свою противоположность. Модель диалога несовершен­на, поэтому ей не удается направить участников на размышления о социо­культурных условиях, что потенциально ослабляет диалог. Лишь с помощью диалектического выспрашивания о факторах, кажущихся само собой разу­меющимися, можно выявить эти условия и тем самым определить направле­ние социальных изменений, которое сделает возможным подлинный диа­лог. Подобная модель коммуникации используется в различных формах иде­ологической критики и феминистского или личностного развития самосознания. Она также применима и к недавней теории «недейственной» силы Криппендорфа (Krippendorff, 1995), работе, которая опирается на идеи кибернетического и феноменологического направлений теории коммуникации с целью создать смешанную критическую теорию и которая выглядит значительно более оптимистичной, чем большинство других критических теорий, в оценке способности одного лишь понимания (при отсутствии со­гласованного политического действия) изменить мир.

Сама критическая теория подвергается критике со стороны других тео­ретических традиций за политизацию науки и образования, за отстаивание универсального нормативного стандарта коммуникации, в основе которого априори лежит идеология. Одни критики критической теории считают, что наука ничего не должна говорить о нормативных стандартах, другие — что нормативные стандарты должны основываться на объективных эмпиричес­ких критериях; третьи — что нормативные стандарты могут относиться толь­ко к локальным культурам и определенным коммуникативным практикам. В ответ на это критическая теория критикует другие теоретические традиции за их слепоту по отношению к их собственным идеологическим установкам и ложным притязаниям на политический нейтралитет. Для теоретиков кри­тического направления локальные практики и эмпирические результаты ком­муникации не могут приниматься за чистую монету, но должны оцениваться в свете рефлективного анализа искажающих воздействий власти и идеоло­гии в обществе.

Поскольку эти дискуссии продолжаются, самым полезным вкладом кри­тической теории (кроме ее очевидной связи с дискурсом социальной неспра­ведливости и изменений), возможно, является культивирование более высо­кой оценки дискурсивной рефлексии как практической возможности, при­сущей коммуникации в целом. Коммуникация, как я отмечалвыше, не только то, что мы делаем, это нечто, о чем мы снова и снова говорим таким способом, который практически связан с нашими действиями. Этот практический метадискурс всегда имеет потенциал для перерастания в подлинно рефлек­тивный дискурс, который объединяет теорию коммуникации с практикой (Craig, 1996b). Критическая традиция теории коммуникации подтверждает таким образом, что рефлективный дискурс и, следовательно, сама теория коммуникации играют важную роль в нашем повседневном понимании и в практике коммуникации.