Общий контекст (фон) обычно не осознаётся

Человек способен осознавать не только конкретные факты (сти­мулы, ситуации), но и общий контекст — нечто неизменное для боль­шой группы фактов или ситуаций. Однако именно этот общий контекст быстрее всего уходит из сознания. Решая какие-либо задачи, человек в этот момент обычно не задумывается об известных ему особенностях своей личности и биографии — эти особенности выступают по отноше­нию к большинству задач как нечто неизменное. В частности, осозна­ние тех или иных обыденных событий обычно не предполагает ни одно­временного осознания языка, на котором эти события отражаются в сознании, ни названия города, в котором они произошли, ни времени года. Всё это составляет тот неизменный фон, который не осознаётся до тех пор, пока к этому контексту не будет привлечено специальное внима­ние. В процессе деятельности, предполагающей на разных этапах осу­ществление множества разноплановых действий, обычно осознаются лишь конкретные действия на конкретном этапе. Игроки в футбол ду­мают на поле о том, кому отдать пас, а не о том, что они играют в футбол. Этот общий контекст не вытесняется из сознания в духе глу­бинной психологии — он просто не осознаётся. Здороваясь с прияте­лем, мы не вводим в сознание воспоминания о социальной норме, кото­рую в этот момент соблюдаем. Вряд ли читатель в момент чтения книги думает о том, как его зовут, хотя сразу назовет свое имя, если его об этом спросят.

Исчезновение общего контекста из сознания трудно продемон­стрировать в эксперименте, так как он легко возвращается в сознание,

' См. Зейгарник Б. В. Теория личности К. Левина. М., 1981, с. 79-83.

стоит привлечь к нему внимание. Тем не менее, можно подобрать эксперименты, демонстрирующие это исчезновение:

1.1 • Прямой интроспективный отчет испытуемых о том, о чем они думали при выполнении стандартной деятельности, состоящей из разнообразного набора действий, подтверждает, что они думают либо о конкретных действиях (особенно при возникновении ка­ких-либо помех), либо о чем-то своём, никак не связанном с этой стандартной деятельностью. А. А. Смирнов просил своих сотруд­ников вспомнить и описать все, что с ними происходило, когда они шли из дому в институт на работу, т. е. совершали стандартный, многократно повторяющийся набор действий. Вот резюме анали­за этих описаний: «Испытуемые шли и думали во время ходьбы. Это не значит, конечно, что всё их внимание было сосредоточено на ходьбе и что все их мысли вращались только вокруг этого. Наоборот, сознание их было заполнено мыслями, несомненно, иного содержания, не относившегося к тому, что они делали в данный момент» '. Этот вывод полностью соответствует до­казываемому утверждению. Он тем ценнее для нашей цели, что сам Смирнов, интерпретирующий текст описаний, весьма далек от проблемы исчезающего из сознания контекста.

• Когда одни и те же задания повторяются для ряда стимулов, осознаваемость этих заданий начинает постепенно слабеть, а затем сами задания исчезают из сознания. Н. Ах давал своим испыту­емым пары однозначных чисел (например, 7,3; 9,2) и предлагал осуществлять с этими цифрами простейшие арифметические опе­рации (складывать, перемножать, вычитать). Испытуемые, трени­рованные в интроспекции, отмечали, что вначале они имели ясное представление о каждом новом задании, но по мере того, как продолжалась работа, задание сознавалось всё слабее и слабее. Г. Уотт получил аналогичный результат на другом стимульном материале. Он предъявлял слова и предлагал испытуемым найти род к виду (например, стул — мебель) или вид к роду (например, мебель — стул) или часть к целому, или целое к части. Выполняя это задание, испытуемые постепенно переставали думать о са­мом задании, но при этом действовали всё более и более эффек­тивно².

' Смирнов А. А. Избранные психологические труды, 2. М., 1987, с. 73.

²Лunep Р. Познавательные процессы. // Экспериментальная психология (под ред. С.Сти венса), 2. М., 1963, с. 274-275.

• Обнаруженный интроспекционистами эффект мне удалось пока­зать в эксперименте, не требующем тренировки в самоотчетах. Испытуемые выполняли серию пронумерованных по порядку раз­нообразных заданий (перцептивных, мнемических, логических и даже шутливых). Последнее задание, предъявляемое испыту­емым, звучало так: «Задание двадцать первое. Постарайтесь, насколько сможете, воспроизвести все двадцать одно задание, кото­рые вам были даны». Испытуемые старательно вспоминали выпол­ненные ими задания, но, в силу отождествления с осуществля­емой деятельностью, не фиксировали последнее задание в созна­нии и забывали о нём сообщить. Последнее задание — требование воспроизведения всех заданий — задает общий контекст дея­тельности по воспроизведению, но сохраняется в сознании хуже всего. Действительно, каждое из 20 других заданий в среднем воспроизвели 70% испытуемых, а последнее задание воспроизве­ли только 7%, т. е. на порядок меньше!'

• М. В. Иванов (устное сообщение) проводил занятия в небольших группах взрослых людей, где предъявлял участникам два рисунка с задачей найти различия (типа: на одной картинке машина едет в одну сторону, а на другой — в другую и т. д.). Эти картинки предъявля­лись на двух страницах: левой и правой. Каждый участник нахо­дил почти все различия, имеющиеся на картинках. И не было та­кого различия в рисунках, которого не заметили бы многие. За исключением одного. Из нескольких десятков человек лишь один обратил внимание, что текст инструкции «найдите различия в двух картинках» размещен только над одной картинкой (и даже нало­жен на верхнюю часть изображения, где идет дым из трубы). По свидетельству М. В. Иванова, для него этот факт был тем неожи­даннее, что и он сам на это различие не обращал внимания.

Иванов поясняет возникающие трудности устной загадкой: какое слово все носители русского языка произносят неправильно? (Ответ см. в примечании ²).

• Язык, которым свободно владеет человек, обычно тоже являет­ся для него общим незамечаемым фоном. Если испытуемый — билингв, т. е. человек, свободно владеющий двумя языками, то

' Даже несуразность грамматической конструкции в инструкции («все двадцать одно задание») не привлекла внимания к номеру задания и не способствовала его удер­жанию в сознании! — см. подробнее Аллахвердов В. М. Опыт теоретической психологии, с. 213.214.

²Это слово — «неправильно».

ему иногда требуется поразмышлять, чтобы ответить, на каком языке он думал в данный момент. М. Полани (американец вен­герского происхождения) приводит пример: прочтя письмо и хоро­шо осознавая его содержание, он не мог вспомнить, на каком языке оно было написано '. Известны случаи, когда профессиональные синхронные переводчики, владеющие несколькими языками, пос­ле некоторой 'заминки продолжают перевод, но уже на другой язык, не замечая этого ². Билингв увереннее сохранит содержание сооб­щений, сделанных вперемежку на обоих языках, чем представле­ние, на каком именно языке сделано то или иное сообщение. Мне не удалось, пролистывая книги по психолингвистике, обнаружить экспериментальное подтверждение последнего тезиса. Интуиция самих билингвов, как показал мой опрос, соответствует сказанно­му. Впрочем, сомневающиеся могут проверить это утверждение непосредственно в эксперименте. Возможный макет такого экс­перимента: испытуемым предъявляется набор абстрактных (или детских) рисунков, которым даются совершенно произвольные названия. Они написаны на одном из двух языков в случайном порядке. После просмотра требуется, глядя на рисунки, вспом­нить, как они назывались, и на каком языке эти названия были написаны. Путаница в определении языка должна быть больше, чем в воспроизведении самого названия.

' Человек, как правило, имеет образ своего собственного тела (схе­му тела), но не осознаёт его, поскольку собственное тело — не­устранимый контекст всего происходящего для каждого челове­ка. Так продолжается до тех пор, пока не произойдет каких-либо нарушений, о которых ему сообщают его органы чувств (напри­мер, как в опытах М. Смита, когда человек, надев очки, смеща­ющие поле зрения на 7 дюймов вправо, и посмотрев в них на собст­венные ноги, приходит к выводу, что он ощущает и видит их в разных местах ³). Правда, как отмечают В. М. Смирнов и А. Н. Шандурина, схема тела «при направленном внимании легко становится объек­том сознания»⁴.

'Полани М. Личностное знание. М.. 1985, с. 134.

² Ушакова Т. Н., Павлова Н. Д., Зачесова И. А. Речь человека в общении. М., 1989,

³ См. Гордеева Н. Д. Экспериментальная психология исполнительного действия. М., 1995,c. 160.

⁴ Смирнов В.М., Шандурина А. Н. Система «схемы тела» и сенсорная организация движений.// Сенсорная организация движений. Л., 1975,с. 193.

• В серии разнообразных экспериментов было показано, что при определении расстояния, на котором испытуемому предъявля­ется знакомый предмет, главную роль при суждении о расстоя­нии играет знание величины предмета, а не реальная величина. Изображения игральных карт, вдвое превосходящие обычный формат, предъявленные вспышками в темноте при рассматри­вании их одним глазом (монокулярно), казались испытуемым рас­положенными в два раза ближе (эксперимент У. Иттельсона), а полутораметровый стул, предъявленный на оба глаза (бинокулярно), казался лишь немногий больше стула обычного размера (эк­сперимент К. Слэка)'. В рамках этих исследований проблема контекста прямо не обсуждается, но предположение испытуемых о неизменной величине знакомых им предметов (будь то стулья или игральные карты) — это, по существу, и есть общий контекст подобных экспериментов на восприятие. И очевидно, что во время конкретного эксперимента испытуемые этот контекст не осознают, т. с. не думают специально о том, что величина пред­метов не меняется, и что в своих оценках расстояния до пред­метов они именно из этого и исходят. То, как мы видим разме­ры предметов, очевидно зависит от нашего предшествующего опыта и культуры. С. Тёрнбулл приводит этнографическое наблю­дение. Однажды он вышел из леса вместе с одним пигмеем. Вдалеке паслись коровы. Поскольку пигмей раньше никогда не видел коров издалека, то, к изумлению Тёрнбулла, он принял их за муравьев ².

• Навык слежения у опытных лётчиков не ухудшается и при доста­точно больших дозах алкоголя (даже при уровне алкоголя в крови 0,12%), но только до тех пор, пока они не думают о том, чем занимаются. Если от тех же лётчиков требовалось сконцентри­ровать свое внимание на акте слежения, то число профессио­нальных ошибок резко возрастало ³. Но если контекст ситуации и до этого был в сознании, то почему обращение внимание на него снижает эффективность деятельности?

В исходных допущениях говорилось: в сознании содержатся са­моочевидные факты и самоочевидные истины. Теперь выяснилось, что

' Франсе Р. Восприятие формы и объектов. // Экспериментальная психология (под ред. П. Ф ресса и Ж. Пиаже), 6. М„ 1978, с. 288-289.

² См. Koyл М., Скрибнер С. Культура и мышление. М., 1977, с. 123.

368

неизменные факты (стимулы, ситуации) не осознаются. Что же должно происходить с самоочевидными истинами? По определению, они на то и истины, чтобы быть справедливыми всегда. Значит, они образуют тот общий контекст, который не должен находиться на поверхности сознания. Конечно, они могут возвращаться в сознание, но затем снова должны исчезать, потому что о неизменном нельзя думать, не трансформируя содержание того, что дано. Возможно, поэтому людям легче отдавать себе отчет о событиях, фактах, стимулах, чем о логических структурax, которые эти события описывают.

В этом рассуждении, правда, есть одна тонкость, на которую стоит обратить внимание. Логическое описание мира — очень сложная вещь для многих людей. Большинство из них испытывают серьёзные затруднения, пытаясь разобраться в том, о чём говорят математики и логики. Здесь же предполагается, что какое-то логическое описание заранее дано сознанию вообще всех людей, т. е. и детей, и неграмотных, и др. и пр. Но эта логика не осознаётся просто в силу того, что она принимается общей для множества фактов и уходит из сознания. Возможно ли такое? Это, правда, соответствует закону развития сознания Э. Клапареда, о котором говорилось в исторической преамбуле. Однако не напо­минает ли сказанное старый анекдот про студента на экзамене, который «не знал, не знал, да вдруг забыл»?

Проанализируем похожую ситуацию. Психологика утверждает: догадки о грамматических правилах и языковых нормах вначале проверяются (осознаются), а уже затем, как нечто неизменное, уходят из дознания. Позднее они могут вернуться в сознание, хотя сформулиро­вать их на привычном языке достаточно трудно. Известно, что люди, творящие на своём родном языке, знают огромное число различных Правил (иначе они бы не могли говорить на этом языке), но, тем не менее, многие из этих правил не осознают. Действительно, поведение говорящего можно описать в терминах некоторой системы правил. Однако не всегда можно доказать, что данные правила реально существуют в сознании говорящего. Лишь дотошные лингвисты с очень большим трудом эти правила находят и сообщают о них в своих книгах. При этом никто не может сформулировать все правила грамматики хоть какого-нибудь языка, однако речевое поведение говорящего на этом языке человека таково, как будто он эти правила знает'.

Следует полагать, что в каком-то виде эти правила должны осознаваться уже маленькими детьми, но, конечно, на доречевом уровне.

'См. Слобин Д., ГринДж. Психолингвистика. М„ 1976, с. 103-106.

Ведь языковые нормы не могут быть выражены на языке, которым че­ловек, не знающих этих норм, ещё не овладел. Как отмечают исследо­ватели, говорящие по-английски трёхлетние дети даже для того, чтобы образовать и произнести множественное число существительных анг­лийского языка, обязательно используют правила, которое было бы труд­но сформулировать многим взрослым. Причём трёхлетних детей не нуж­но обучать этим правилам: «они сами в состоянии овладеть ими легко, просто, быстро, бессознательно'»'. Э. Сепир видит не только пробле­му, но и глубокий смысл в том, что «ребёнок в состоянии непринуж­денно объясняться на любом самом трудном языке, в то время как для определения простейших элементов того невероятно тонкого языково­го механизма, с которым играючи справляется детское подсознание, тре­буется незаурядный аналитический ум» ².

«Юные знают все», — высказал как-то свой очередной парадокс О. Уайльд. Это верно по крайней мере в той части, что дети знают гораздо больше, чем осознают. В литературе описывается случай, как был потрясен шестилетний мальчик, когда, рисуя с натуры женщину с бусами, вдруг отчётливо понял, что у людей есть шея. М. В. Осорина так комментирует этот факт: «Конечно, о формальном существовании шеи он прекрасно знал и раньше, но только необходимость изобразить шею с бусами, то есть описать её средствами языка рисунка, а также разговор об этом с педагогом привёл его к открытию. Оно так взволно­вало мальчика, что он попросился выйти и, бросившись к ожидавшей его в коридоре бабушке, радостно сообщил: «Бабушка, оказывается, у меня есть шея, смотри! А покажи свою!»³.

Логическое описание мира также может вначале пониматься ме­ханизмом сознания на некоем дологическом уровне описания без осо­знания этой логики. Именно поэтому позднее оказывается очень трудно выразить это описание осознанным логическим языком — для этого необходимо совершить открытие. И тогда логика мира возникает на поверхности сознания с такой же неожиданностью, с какой шестилет­ний мальчик обнаружил существование шеи.

Я не знаю, как утверждение о существовании неосознанного логического описания мира можно экспериментально подтвердить, но ещё менее представляю, как его можно опровергнуть. Приведу лишь ещё один поясняющий пример: человек входит на стоящий эскалатор и

' Кейсер С., Халле М. Что мы, собственно, делаем, когда говорим. // Распознавание образоб. М., 1970, с. 92-93.

²Сепир Э. Избранные труды по языкознанию и культурологии. М., 1993, с. 599.

³Осорина М. В. Секретный мир детства. СПб. 1999, с. 47.

автоматически — даже если не знает законов инерции, по крайней мере, точно о них не думает, поскольку эскалатор неподвижен, — наклоняется в сторону предполагаемого движения эскалатора, чтобы компенсировать воздействие ожидаемого ускорения... Действия человека выглядят так, будто его организм автоматически знает по крайней м ере некоторые физические законы, хотя зачастую сам человек не может их выразить на языке физики.

Люди не обращают внимания на то, что исходно представляется очевидным. Контекст — это как раз то, что всегда очевидно, это необхо­димая точка отсчета, без которой нельзя воспринимать и понимать мир. Стоит ли удивляться, что именно контекст прежде всего ускользает из сознания? Контекст всегда можно осознать, если только сознание не утеряло язык, на котором этот контекст написан. Наиболее глубокие пласты контекста (структура языка, логика и т. п.) сформулированы в раннем детстве в выражениях, зачастую не переводимых на язык взрослого или, в лучшем случае, переводимых с большим трудом.