Заглавная страница Избранные статьи Случайная статья Познавательные статьи Новые добавления Обратная связь FAQ Написать работу КАТЕГОРИИ: АрхеологияБиология Генетика География Информатика История Логика Маркетинг Математика Менеджмент Механика Педагогика Религия Социология Технологии Физика Философия Финансы Химия Экология ТОП 10 на сайте Приготовление дезинфицирующих растворов различной концентрацииТехника нижней прямой подачи мяча. Франко-прусская война (причины и последствия) Организация работы процедурного кабинета Смысловое и механическое запоминание, их место и роль в усвоении знаний Коммуникативные барьеры и пути их преодоления Обработка изделий медицинского назначения многократного применения Образцы текста публицистического стиля Четыре типа изменения баланса Задачи с ответами для Всероссийской олимпиады по праву Мы поможем в написании ваших работ! ЗНАЕТЕ ЛИ ВЫ?
Влияние общества на человека
Приготовление дезинфицирующих растворов различной концентрации Практические работы по географии для 6 класса Организация работы процедурного кабинета Изменения в неживой природе осенью Уборка процедурного кабинета Сольфеджио. Все правила по сольфеджио Балочные системы. Определение реакций опор и моментов защемления |
Проблема сознания как логический парадоксСодержание книги
Поиск на нашем сайте
Среди всех загадок психологии наиболее таинственно выглядит проблема сознания. «Центральной тайной человеческой психики» называет сознание А. Н, Леонтьев '. «Испытанием величайшей тайны» называет осознание Ф. Пёрлз2. Величие этой тайны подчёркивают попытки её раскрыть, ибо полученные результаты скорее наводят ужас, чем обнадёживают. Сознание, подводит обескураживающий итог своим изысканиям Ж.-П. Сартр, есть то, что оно не есть, и не есть то, что оно есть3. Д. Деннетт использует другую терминологию, но приходит к столь же печальному выводу. Он объясняет сознание как операции в параллельной архитектуре мозга (мозг для него — это виртуальная машина «в духе фон Неймана»), но как такие операции, которые не были заранее спроектированы4. Если я правильно понял автора, то его вполне можно перефразировать «в духе Сартра»: сознание конструируется в компьютере-мозге так, что оно есть то, что не было сконструировано, и не есть то, что было сконструировано. Подобным же парадоксом — но, пожалуй, в ещё более закрученном виде — терроризируют читателей М. К. Мамардашвили и А. М. Пятигорский: «Поскольку не всё в психике 1Леонтьев А. Н. Деятельность. Сознание. Личность. М., 1975, с. 24. 2Пёpлз Ф. Внутри и вне помойного ведра. СПб. 1995, с. 75. 3 Цит. по кн. Лекторский В. А. Субъект, объект, познание. М., 1980, с. 117. 4 Dennett D. Consciousness explained. Boston. N.Y., Toronto, L., 1991, p. 210. может быть рассмотрено объективно и в той мере, в какой оно не может быть рассмотрено объективно — есть сознание, постольку то в психике, что является нам вне сознания, может быть... приурочено к сознанию в качестве его состояния»'. Концовка этой фразы содержит более-менее внятное противоречие: даже то» что является нам вне сознания, есть состояние сознания. Но» конечно, ещё эффектнее первая часть, содержащая грамматическую структуру двойного отрицания: сознание есть то «не всё в психике», что не может быть рассмотрено объективно... Каждому человеку известно, что он обладает сознанием, т. е. способен осознавать окружающий мир и собственные переживания. Мы воспринимаем мир и самого себя с непосредственной очевидностью. Если я, допустим, хочу есть, то мне не надо ни с кем советоваться, чтобы узнать, действительно ли я хочу есть. А если слышу шум дождя на улице, то понимаю, что выходя из дома, должен взять зонтик, а не затыкать уши. И незачем выяснять, если я читаю книгу, действительно ли это я читаю, а не кто-то другой. Я просто знаю обо всем этом — и все тут. Казалось бы, в чем проблема? Сам по себе факт наличия сознания настолько исходно очевиден, что ещё в XVII в. Р. Декарт говорил о нем как о самом достоверном факте на свете, а в XIX в. один из основателей современной психологии У. Джеймс называет уверенность людей в существовании сознания самым фундаментальным постулатом психологии. Итак, с одной стороны, ни у кого не возникает сомнения, что сознание существует. Но с другой — каждому очевидно только существование своего собственного сознания. Как, например, установить, есть ли сознание у животных или у новорожденных детей? Они же не могут сообщить свое мнение по этому поводу и рассказать, что они на самом деле чувствуют. Вообще, то, что переживается мной как очевидное, не может быть передано другому лицу в качестве столь же очевидного. Если у меня болят зубы, то другой может мне поверить, что они у меня болят, может посочувствовать, вспомнив, как у него болели зубы, но не может переживать так, как я, мою зубную боль. Моё переживание всегда эгоцентрично, так как только я его испытываю. (Как писал В. Маяковский, «гвоздь у меня в сапоге кошмарней, чем фантазия у Гёте»). Часто говорят, что у животных сознания нет и быть не может. Но разве можно это высказывание как-либо проверить? Ведь о наличии сознания у кого-то другого, кроме себя, я могу только предполагать, но не знать. А на вопросы ни одно животное (есть у него сознание или нет) никогда не сможет ответить. Еще менее похоже на проверяемое утверждение, ' Мамардашвили М. К.. Пятигорский А. М. Символ и сознание. М., 1997, с. 61. что наше сознание не исчезает вместе со смертью тела, а перемещается в некие другие сферы, — в этом случае даже спрашивать некого. Как же можно объяснить сознание? Все мы как-то представляем себе, что такое сознание, но только до тех пор, пока не задумываемся об этом. А стоит задуматься, тут-то и возникают проблемы: как объяснить то, что и так очевидно? Ведь объяснить — это значит найти такой способ рассуждения, чтобы непонятное и неясное стало очевидным. Однако возникновение сознания не может быть следствием каких-то процессов самого этого сознания (в противном случае сознание должно было бы существовать ещё до того, как оно возникло), а значит, природа сознания не может быть дана нам с той непосредственной очевидностью, которая присуща самим объясняемым явлениям сознания. Хотя бы поэтому любое рассуждение о сознании всегда будет сложнее и туманнее, чем то переживание ясности, изначальной очевидности, которое дается нам сознанием. Но может ли удовлетворить объяснение, которое превращает ясное в более туманное? Известный религиозный мыслитель ХП-ХШ вв. Ибн ал-Араби, носящий в мусульманском мире имя Величайшего Учителя, рассуждает о природе души (сознания) несколько старомодно, но вроде бы достаточно убедительно: «Мыслительная способность обратилась к душе в качестве наставницы и сказала ей: «Ты позабыла о своей сущности. Существовала ли ты сама по себе от века, либо вначале тебя не было, а потом ты стала?» Душа отвечала ей: «Вначале меня не было, затем я стала». Тогда мысль спросила: «То, что создало тебя, есть ты сама или же нечто иное? Подумай, вникни и используй меня, твою мыслительную способность!» Так душа узнала, что она возникла не сама по себе, а посредством чего-то другого, т. е. имелась причина-посредник, давшая ей бытие во времени. Душа узнала также, что причина-посредник не может быть подобна ей самой и характеризоваться возникновением во времени после того, как её не было, иначе эта причина сама испытывала бы нужду в Создателе, как и сама душа». Отсюда Ибн ал-Араби приходит к естественному для своего времени выводу (оцените, кстати, значение этого вывода в истории человечества): «Душа удостоверилась, что у нес есть Создатель, который произвел на свет её и подобное ей»'. Так Величайший Учитель как бы разрешил проблему сознания: Аллах всё знает и всё созидает, включая сознание. И всё же вряд ли, дорогой читатель, убедительная логика ал-Араби столь же самоочевидна для вас, как, например, очевидно 1 Ибн ал-Араби. Мекканские откровения. СПб, 1995, с. 202-203. собственное существование или то, что вы только что прочли слова: «Величайший Учитель». Вынужденно затуманивает очевидное и великий Платон. Он пытается разрешить проблему формирования понятий. Суть проблемы: сознание очевидно оперирует понятиями, но сами эти понятия в опыте человеку не даны — откуда тогда они появляются? Действительно, сколько бы конкретных кошек мы ни видели, мы никогда не встретимся с понятием кошки, т. е. с кошкой вообще, а не с конкретными Мурзиками или Васьками. Кошка вообще не имеет места в пространстве и времени — она не родилась вместе с какой-то кошкой и не умрет вместе с ней '. И тем не менее, маленькие дети, впервые в жизни увидев схематически нарисованную кошку — пусть даже кошку без хвоста, сразу поймут, что перед ними — кошка, а не какой-то неведомый зверь. Каким образом? Проблема становится тем более неразрешимой, если речь повести об абстрактных понятиях, в принципе не имеющих конкретного аналога в окружающем мире — таких, как равенство, бесконечность, ангел, справедливость и т. п. Платон велик тем, что всё-таки находит логическое объяснение: реально существуют только понятия, а все конкретные предметы (кошки. равные друг другу бревна и пр.) — в реальности не существуют, они нам только кажутся. Однако это замечательное объяснение столь блистательно противоречит здравому смыслу, т. е. очевидности, что с ним рискнули согласиться лишь немногие. Сознанию даны как очевидное и понятия, и конкретные предметы — почему же, пытаясь найти логическое объяснение одного, мы должны отказаться от очевидности другого? Сознание ускользает от объяснения. Впрочем, прежде всего надо договориться, как вообще можно что-либо объяснить. Существует много разных путей познания: логический, мистический, практический, путь естественной науки и путь науки гуманитарной. И надо выбрать сам путь, на котором мы будем искать объяснение, в соответствии с этим выбрать язык, на котором мы сможем это объяснение описать, и, наконец, выбрать критерии, позволяющие принимать решение об успешности (удовлетворительности) сделанного объяснения. ' См. Платон. Соч., 2. М., 1970, с, 36-37'; Рассел Б. История западной философии, 1.М., 1993, с. 142. Логический путь познания Естественный язык менее определёнен и заведомо неоднозначен, хотя он и богаче логического. Поэтому к логике прибегают всегда, когда в процессе общения на естественном языке возникают затруднения. Логические построения по своей сути просты и однозначны. С их помощью (путем тавтологических преобразований типа «а есть а») мы проверяем, обозначают ли разные высказывания одно и то же, т. е. тождественны ли они друг другу. Подобные построения однозначно понимаемы даже лишенным разума компьютером. Отказ от логики равносилен отказу от выявления одинаковых утверждений, а значит, и от использования естественного языка. Хотя бы потому, что только с помощью отождествления можно убедиться, что высказанная мною мысль правильно понята собеседником. Без отождествления невозможна обратная связь, невозможно осуществление продуктивной коммуникации. Многие блестящие философы от античности до наших дней были уверены: логика необходима человеку для того, чтобы лучше понять самого себя. Человек только тогда сможет правильно построить свою жизнь и судьбу, считали они, когда его поведение будет логически оправдано. В истории философии такой подход часто связывают с рационализмом, который оказал огромное влияние на развитие культуры и становление современного западного общества. Возможно, даже излишнее влияние — ведь, к сожалению, заведомо обречены на неудачу попытки строго логически всё объяснить. Дело в том, что любая логическая система изначально содержит в себе тьму неопределяемых и недоказанных утверждений. Для того, например, чтобы оценить логическую правильность какого-либо высказывания, следует предварительно договориться по широкому кругу вопросов, лежащих за пределами логики как таковой: — об исходном словаре — наборе слов или символов, не имеющих никакого определения, ибо для того чтобы дать какие-нибудь определения, уже нужны какие-то слова ]. (Как заметил Д. Гильберт, исходные начальные слова не должны иметь никакого смысла: ' Ср.; «Набор начальных слов я называю «минимальным словарём» данной науки, если только а) каждое иное слово, употребляемое в науке, имеет определение с помощью слов этого минимального словаря и б) ни одно из этих начальных слов не имеет определения с помощью других начальных слов». Рассел Б. Человеческое познание. Его сфера и границы. Киев, 1997, с. 260.
«Надо, чтобы такие слова, как точка, прямая, плоскость, во всех предложениях геометрии можно было заменить, например, словами стол. стул. пивная кружка» 1); — о грамматике — наборе правил, позволяющих связывать эти слова или символы в правильно построенные предложения (в логике и математике обычно говорят о правильно построенных формулах); — об аксиоматике — наборе не требующих доказательств самоочевидных истин; — об энциклопедии — наборе предложений, истинных на основе внелогических (прежде всего, эмпирических) оснований2; — наконец, о способах доказательства — о правилах преобразования предложений, позволяющих из принятых за истину предложений выводить другие истинные, правильно построенные предложения. Выбор всех этих слов, правил и аксиом сам по себе с логической точки зрения произволен (ссылка на очевидность ничего не решает). Он не может быть доказан (в том числе и потому, что непонятно, как доказывать то, что и так очевидно). Е. Вигнер удачно определил математику как «науку о хитроумных операциях, производимых по специально разработанным правилам над специально придуманными понятиями»3. Единственное требование, которое ограничивает произвол, — система должна быть непротиворечивой: в ней не должно быть ни самопротиворечивых аксиом, ни противоречий между аксиомами. Логико-математические науки, прежде всего, претендуют именно на формальную правильность и непротиворечивость своих рассуждений, а не на их истинность (если истину понимать как соответствие действительности). Так, если принять, что все рыбы — красные и что все игроки в домино — рыбы, то можно сделать формально безупречный вывод, разумеется, не претендующий на истинность как на соответствие действительности: игроки в домино — красные. Кстати, естественные науки включают в себя логику, и именно поэтому вынуждены иметь дело с исходно неопределяемыми (а потому ' Цит. по Вейль Г. Математическое мышление. М., 1989, с. 237 2 Я надеюсь, что позволил себе не слишком вольную трактовку позиции, восходящей к Д. Гильберту. Введение эмпирических истин в логическую систему опирается на признание многих математиков, считающих, что «есть по крайней мере два различных сорта истинных научных предложений: с одной стороны, эмпирические истины и, с Другой - математические и логические» — см. Френкель А., Бар-Хиллел И. Основания теории множеств. М., 1966, с. 198. 3 Вигнер Е. Этюды о симметрии. М., 1971, с. 183-184. необъяснимыми) терминами. К. Хюбнер говорит о «свободе выбора априорных установлений» в естественной науке '. А. Шопенгауэр в этой необъяснимости исходных терминов и аксиом видит бессилье естественных наук, тогда как такое положение дел — неизбежное следствие применения логики. Вот как рассуждал Шопенгауэр: естественная наука (этиология, в его терминологии) раскрывает закономерный порядок, указывает явлениям их место во времени и пространстве, однако о внутреннем существе какого-либо из этих явлений мы не получаем ни малейшего знания. Это существо именуется силой природы и лежит вне сферы естественнонаучного (этиологического) объяснения. После всех её объяснений эти явления остаются нам совершенно чужды, их смысл непонятен. «Механика, — пишет Шопенгауэр, — с самого начала предполагает как необъяснимое материю, тяжесть, непроницаемость, передачу движения толчком, косность и т. д.»2. Но всё дело в том, что логика определяет только правила игры с символами. Она не может претендовать ни на что большее. Эти правила должны быть однозначными и удобными для тех, кто в эту игру с символами играет. Разумеется, есть правила, которые удобны почти всегда- Например, такое: если а < А, а Ь < с, то а < с. Однако и такое обычно разумное правило отнюдь не всегда верно. Не очень целесообразно его применение к качественным оценкам (если, например, знак «<» означает «менее красив» или «менее загадочен»), к величинам, изменяющимся во времени, и т. д. Так, какое бы ни было эмоциональное отношение а к b и b к с, вряд ли что-либо строго однозначное можно сказать об отношении а к с. Поэтому, вообще говоря, логическая система требует какой-либо интерпретации, в рамках которой и используются термины. Интерпретация приписывает этой системе некий смысл, выходящий за рамки самой системы. Интерпретация может быть эмпирической — тогда система связывается хоть с каким-либо представлением о реальности. Например, арифметика связывается со способами перечисления, а геометрия — с измерением на поверхности Земли. Интерпретация может быть также логической или математической — тогда одна логическая система интерпретируется в терминах другой — например, геометрия интерпретируется в алгебраических терминах. Требование непротиворечивости недостаточно для построения логической системы. Ведь даже для доказательства непротиворечивости необходим какой-то набор слов и аксиом. Любое доказательство, в том 1Хюбнер К. Критика научного разума. М., 1994, с. 55. 2 Шопенгауэр А. Мир как воля и представление. Минск, 1998, с. 223-225, числе доказательство непротиворечивости, предполагает какой-то способ доказывания,, а значит, и аксиоматику. Можно ли, например, логически доказать, что непротиворечивость надо доказывать, или что противоречивой логики не может существовать? И можно ли точно определить, что такое непротиворечивость, чтобы её можно было однозначно доказать?' Чаще всего доказательство непротиворечивости ограничивается доказательством существования интерпретации. Так, Д. Гильберт доказывает, что геометрия непротиворечива, если непротиворечива арифметика. Но является ли это реальным доказательством того, что геометрия непротиворечива, если нет логического аппарата для доказательства непротиворечивости самой арифметики?.. Из сказанного следует: логика никогда не может логически обосновать сама себя. Это первыми осознали математики, когда стали пытаться доказать кажущиеся не слишком очевидными аксиомы (типа пятого постулата Эвклида) и пришли к глубокому кризису оснований своей науки. Великий английский математик и философ Б. Рассел образно описал свое состояние в процессе понимания причин кризиса: «Я жаждал определенности (т. е. логической обоснованности — В. А.) примерно так же, как иные жаждут обрести религиозную веру. Я полагал, что найти определенность более вероятно в математике, чем где-нибудь еще. Выяснилось, однако, что если определенность и кроется в математике, то заведомо в какой-нибудь новой области, которую можно обосновать более надежно, чем традиционные области с их истинами, только кажущимися незыблемыми. В процессе работы у меня из головы не выходила басня о слоне и черепахе: воздвигнув слона, на котором мог бы покоиться математический мир, я обнаружил, что этот слон шатается, — тогда мне пришлось создать черепаху, которая не давала бы слону упасть. Но и черепаха оказалась ничуть не более надежной, чем слон, — и через каких-нибудь двадцать лет напряженных усилий и поисков я пришел к выводу, что не смогу сделать ничего более, дабы придать математическому знанию неоспоримый характер... Математика (а по существу и логика — В. А.) — такой предмет, в котором мы никогда не знаем ни того, о чем мы говорим, ни насколько верно то, что мы ' Например, блестящий логик и глубокий мистик П. Л. Флоренский вообще отвергает Традиционный взгляд на непротиворечивость. Он допускает как непротиворечивое такое построение: из q следует г, а при условии? из q следует «не г» — см. Флоренский П. А. Столп и утверждение истины, I (2).M„ 1990, с. 500-505. Поясняющий пример Флоренского: небо (q) — голубое (г); однако на закате (р) небо (q) красное (т. е. «не г»). Возможен такой взгляд на непротиворечивость? Ответ зависит от нашего выбора. Логики назвали такие понимание паранепротиворечивостью. говорим)»1. В другой работе Рассел добавляет: «Пока мы остаёмся в области математических формул, всё кажется определённым, но когда мы стараемся интерпретировать их, оказывается, что эта определённость в какой-то степени иллюзорна»2. Позднее, к тому же» выяснилось, что при таком подходе в достаточно богатых логических системах (хотя бы включающих в себя арифметику) нельзя построить полный набор аксиом (теорема Гёделя о неполноте). Иначе говоря, существуют такие правильно построенные предложения, которые с таким же успехом можно принять за аксиомы, как и их отрицания, — они несводимы к имеющимся аксиомам, а значит, нельзя доказать их истинность; их также нельзя привести к противоречию с аксиомами и тем самым доказать ложность этих предложений. Более того, нельзя определить полный набор всех истинных предложений, выводимых из данного набора аксиом (теорема Левенгейма-Сколема), нельзя создать процедуру, позволяющую заранее определить, можно ли в принципе доказать истинность или ложность данного предложения... Но если в логике эти трудности неизбежны, то тем острее они в менее формализованных естественных языках. Потому так грустен М. Полани, который признается, что мы никогда не сможем ни высказать всё, что знаем, ни узнать всего того, что сказали 3. В общем, если слишком сильно об этом задумываться, то возникает опасность для нормальной психики удариться «о космическое дно» (а ведь, как говаривал Станислав Ежи Лец, очутившись на дне, можно услышать стук снизу). Следует также учесть, что рационалистические построения слишком чувствительны к ошибкам и к изменениям исходных допущений (аксиом). Если в рассуждениях какого-нибудь логика или математика встречается ошибка (т. е. появляется противоречие), то, строго говоря, выводы уже можно не читать - они заведомо ошибочны. В истории культуры различные математические и логические системы потому и сосуществуют друг с другом, что все они формально правильны. Поэтому, например, неэвклидовы и псевдоевклидовы геометрии не отвергли геометрию Эвклида, поскольку все эти разные геометрии опираются на разные исходные предпосылки. Нам остаётся лишь выбирать ту, которая в данный момент устраивает нас больше. Человечество всегда стремилось и будет стремиться к недостижимой логической ясности. И будет периодически верить обещаниям ' Цит. по кн. Клайн М. Математика. Утрата определенности. М., 1984, с. 266-267. 2 PacceлБ. Человеческое познание. Его сфера и границы. Киев, 1997, с. 259. 3 Полани М. Личностное знание. М., 1985, с, 140. рационалистов. И также никогда не откажется от логики, как никогда не откажется от речи. Ведь любое знание, в конце концов, должно быть выражено на языке, хотя язык сам по себе уже искажает реальность: например, он членив действительность на неизменные элементы (а потому пример Б. Рассела — если некто ест котлету, с помощью языка невозможно выразить, когда эта котлета перестаёт быть котлетой и становится частью едока). Как бы рационализм ни критиковался, в новых формах он будет возникать снова и снова. Потому что без принятых логических правил игры с символами нельзя надеяться на однозначное понимание. Итак, нельзя объяснить самоочевидность логическими средствами. Но из-за этого не стоит пытаться отказаться от логики, хотя подобная точка зрения с достойной лучшего применения регулярностью встречается в истории культуры. Ибо логика — всего лишь упрощенный и универсальный язык общения (в том числе общения с самим собой), существующий для того, чтобы иметь возможность максимально однозначно выражать свои мысли. В науке типично требование, чтобы коммуникация между учеными была логически безупречна 1. Но логика необходима во всех видах взаимодействия между людьми. Отказ от логики - это отказ от надежды на проверку правильности (т. е. однозначности понимания) совершаемых коммуникаций.
|
||||
Последнее изменение этой страницы: 2016-12-28; просмотров: 221; Нарушение авторского права страницы; Мы поможем в написании вашей работы! infopedia.su Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав. Обратная связь - 3.144.108.200 (0.01 с.) |