Начало правления. Без конституции

Начало нового правления было многообещающим. Первые назначения, быстрота, с которой был положен конец некоторым злоупотреблениям прежнего правления, позволяла ожидать много хорошего. Но стремление к конституции не замедлило проявиться. От имени прусского ландтага в Кенигсберге в сентябре была подана о том королю записка, хотя ландтаг вообще не имел политического значения, а носил скорее верноподданнический характер. Благоприятный ответ был сомнителен. Король объяснил свое намерение продолжать тем же путем дело, начатое его отцом, с окружными и провинциальными членами и, не в первый раз, злоупотребил словом «историческое предание». Все эти красноречивые импровизации были прослушаны и просмотрены по случаю присяги, которую король принимал от кенигсбергцев и других. Действие уклончивого ответа короля было таково, что вопрос этот стал горячо обсуждаться на общем собрании, в брошюрах, сделался предметом прошений и споров в провинциальных заседаниях. У многих влиятельных людей и во многих кругах общества укоренилось убеждение, что по указу от 22 мая 1815 года, в котором обещано было представительное правление и народное представительство, равно и объявлением от 17 января 1820 года, что новый государственный долг не будет сделан без согласия будущих государственных представителей, установлено право народа требовать представительного собрания.

Король с этим воззрением не был согласен, и шел своим путем; открыты были ландтаги в провинциях, установлены комиссии, и комиссии из некоторых провинций созваны в Берлин на 18 октября 1842 года. Хотя этим комиссиям и ландтагам в провинции придавали политическое значение, которого они прежде вовсе не имели, но дальнейшего развития их деятельности не предоставляли. Им предоставляли право вести переговоры о важных делах, например, в вопросе о сети железных дорог, но, по собственному выражению Фридриха Вильгельма, «только как вполне независимым советчикам», а не как представителям кого или чего-либо. Последствием этого было то, что на идею конституции для Пруссии, всюду — ив Пруссии, и в остальной Германии — стали смотреть, как на важнейший национальный вопрос, а поведение короля строго осуждать, и вскоре даже порицать его.

Февральский патент 1847 г.

Невозможно перечислить всего объема переписки и всяких документов, которые нагромоздились в течение двух поколений по этому делу, в сущности, не столь уже сложному. Но 3 февраля 1847 года появился окончательный патент, в котором извещалось о созыве в Берлине соединенного ландтага. Был предложен весьма оригинальный государственный строй. При каждой потребности государства сделать заем или ввести новые налоги, провинциальные сеймы должны были собираться в Берлине на заседание соединенного ландтага, и соединенная комиссия также должна была периодически заседать, — по крайней мере раз в четыре года.

Эти собрания имели совещательный голос при издании общих законов, участвовали в управлении государственными долгами, имели право подавать петиции. Насколько был прост сам принцип образования соединенного ландтага посредством простого же созыва провинциальных сеймов, настолько был сложен весь аппарат: ландтаг состоял из господского совет (Herrenkurie) из князей и сановников, и сословного совета (Standekurie) из прочих членов провинциальных ландтагов. Важнейшие финансовые вопросы обсуждались совместно обоими советами. Таким образом, здесь была не двухпалатная система, как в других конституционных государствах, но пятипалатная: провинциальные сеймы, сословный совет, господский совет, соединенное собрание, соединенные комиссии, — и это при весьма ограниченной или даже вовсе не существовавшей «правой».

Соединенный ландтаг

Это внешне блестящее собрание состоялось 11 апреля 1847 года в Белом зале берлинского дворца, и король был немало польщен этим блеском. Он открыл заседание одной из своих неподготовленных речей, которая доказала, что он, при всем своем уме, не обладал ясным пониманием государственных задач. Величая ландтаг венцом того здания сословных льгот, главный столп которого был заложен покойным королем, учредившим провинциальные сеймы, он не хотел слышать о конституции: естественные отношения между народом и государем не должны были превращаться в условные, конституционные. «Я никогда не допущу, — говорил он, — чтобы между нашей землей и Господом Богом вторгнулся какой-то писаный документ, как бы второй Промысел, мнящий править в государстве своими статьями и заменить ими старинную священную верность престолу». Обращаясь к собранию тех, которые были представителями великой нации, — были таковыми не смотря на желание или нежелание короля, он сказал, что не созвал бы их, если бы мог подумать, что они питают замысел разыгрывать роль так называемых народных представителей. Но и собрание не желало принять на себя ничтожную роль, придаваемую ему этой нескладной болтовней. Тотчас же образовалась оппозиционная партия, ядром котором были рейнские и восточно-прусские депутаты. Было составлено послание королю, одобренное соединенным собранием обоих советов (484 голосами против 107). В этом документе излагались права сословных чинов, на основании не патента от 3 февраля, а законов от 22 мая 1817 года и 17 января 1820 года.

Собрание не замедлило весьма наглядно продемонстрировать свои воззрения на этот предмет, отвергнув, 448 голосами против 101, предложение гарантировать задуманные правительством земские банки, равно как заем в 30 миллионов талеров на постройку железной дороги, которая связала бы восточные провинции с западными. Пользу и важность этой дороги никто не отрицал, однако и этот проект был отвергнут 360 голосами против 179. «Это до тех пор, — сказал главный оратор оппозиции, вестфальский барон Георг фон Финке, — пока представительство не получит необходимой основы для поддержания своих прав». 26 июня министр Бодельшвинг объявил собрание закрытым. Правительство признавало за сословными чинами лишь право учреждения с совещательным голосом; король не умел распознать знамений времени. На этот раз князь Меттерних проявил большую прозорливость: когда король сообщил ему о своем намерении созвать провинциальные сеймы на общее собрание в Берлин, то он предостерег его, сказав, что они явятся провинциальными сеймами, а уйдут рейхстагом. Это должно было вскоре случиться потому, что между ними были люди, твердо знавшие, чего они желают, а ничего вредного они не желали, тогда как король никогда не принимал целесообразного решения, не уяснив себе самому своих желаний.