Западный театр войны. Вандея

Эти обстоятельства были причиной и другого странного, непонятного явления: почему в то время союзники не оказали никакой поддержки анти-якобинскому элементу в самой Франции? Когда господствующая партия хотела кого ограбить или убить, всегда служило удобным предлогом обвинение заподозренного в тайном заговоре с иностранцами, с Кобургом, Брауншвейгом или что он подкуплен Питтом. В действительности, коалиция ничего не делала в этом отношении. Нам со стороны ясно видно, какое ничтожное меньшинство возложило свое кровавое ярмо на целый французский народ; трудно понять, почему протестующая часть народа не сплотилась единодушно, не возмутилась, не поднялась разом; но, не надо забывать, что протестующие лишились через эмиграцию сильных руководителей, а масса народа трудящегося была сбита с толку терроризмом.

Целой областью владела контрреволюционная сила только в Вандее, той своеобразной местности на юге от Луары, между Пуатье, Туром, Рошелью и Нантом, которая перерезана оврагами, поросшими терновником, и волнообразной равниной спускается к океану. Феодальные порядки, ненавистные Франции, сохраняли здесь свой первобытный смысл и прекрасный патриархальный характер; земля делилась на множество мелких хуторов, с владельцами которых, своими арендаторами, барин стоял в близких личных отношениях и жил в такой же простоте нравов, как они. Поселяне были, в лучшем смысле, хорошие католики. Священники — люди простые, но в большинстве безупречной жизни, руководили умами и понятиями своих прихожан, которых не коснулись новые понятия литературы и contrat social. Революция и ее нововведения, на которую всюду смотрели — совершенно справедливо — как на облегчение и освобождение, здесь возбуждали только недоверие и отвращение. Феодальные ренты, уничтоженные 4 августа, продолжали выплачивать. Когда с введением новой организации надо было избирать мэров, тут попросили дворян взять на себя эти должности.

Отказавшиеся от присяги священники только здесь нашли убежище от грубых преследований, хотя масса католического народа признавала только их истинно католическими. Обнаружилось восстание в марте 1793 года, когда, после казни короля, потребовали и здесь приведения в исполнение закона о наборе 300 000 человек. За белое знамя старой королевской Франции, за несчастного ребенка Людовика XVII, находившегося в руках грубой власти, поднялось восстание, а предводителями были господа, пользовавшиеся всеобщим доверием, и несколько выдающихся людей из среды самого народа: извозчик Шателино, охотник Стофелэ и другие. Пламя восстания охватило восточную часть, называемую le bocage, страну кустарников, как западная, морская часть, испещренная болотами и каналами, называлась le marais. До июня счастливо сопротивлялись они, в пересеченной, но хорошо им знакомой и родной местности. Для строевых колонн и орудий синих (так называли здесь войско конвента) местность эта представляла трудноодолимое препятствие, тогда как недисциплинированные, но воодушевленные и хорошо руководимые храбрецы-вандейцы пользовались всеми выгодами: удобство нападения и защита при отступлении.

Якобинцы у власти

В нашем рассказе приходится вернуться к внутреннему развитию революционного движения. Считали четвертый год свободы, давно сделавшейся пустой фразой, а теперь все более и более принимавшей образ страшной тирании. Народ работящий, честный, составляющий силу государства, давила олигархия, состоявшая из горячих голов, сбитых с толку, из лентяев и преступников всякого рода. Хлопоты с паспортами были только скучны — никто в Париже не смел покинуть города без свидетельства о разрешении выезда от своей секции; но в этом была не вся беда. Принудительный налог на частные дела; на каждом доме вывешен был список живущих в нем; достигшие восемнадцатилетнего возраста должны были иметь при себе карточку с удостоверением патриотических убеждений, civisme. 20 марта опять произведено было множество арестов в Париже, соответственно то же делалось в департаментах, с той разницей, что там клубы действовали еще более неограниченно, чем в Париже, и все делалось с большим шумом. Обманчивые речи о всемогущем народе имели полную силу в провинции. Слова эти освобождали людей революции от повиновения, кто бы его ни потребовал во имя закона: мэр, которого сам приход избрал, директория департамента, министр в Париже, хотя бы сам конвент! Дозволено было все: грабеж, обыск домов днем и ночью, самое гнусное убийство сограждан. Достаточным предлогом было обвинение, даже одно подозрение в том, что называли участие в заговоре, даже одно сочувствие противникам свободы. Затем такого заподозренного подвергали осуждению и истязанию исступленной толпы, отуманенной неожиданной властью и упоенной звуками революционных фраз. Со времени сентябрьских убийств всякому, кто не разделял привычек простого народа, ежеминутно грозил нож. Для защиты от подозрений оставалось только быть санкюлотом, циником в обхождении и внешности.

Большинство конвента и руководители его, принадлежавшие к образованному обществу, почувствовали, что наступил крайний срок положить предел усиливающейся анархии, общему разложению и установить какой-нибудь порядок. Новейший французский историк этого времени, Г. Тэн, вводит нас в рабочий кабинет тогдашнего министра внутренних дел Ролана и дает нам заглянуть в дела, ежедневно поступавшие, со всех концов Франции, о жалобах на вопиющие насилия, о слабости власти, о мучениях, которым подвергались отдельные личности. Самый значительный из правителей, Дантон, чувствовал необходимость сильной власти. Он не поддавался негодяям, которыми пользовался, но которых презирал. Напрасно жирондисты отвергли его попытку соединиться с ними; у него было именно то, чего им не доставало; в его руках была власть, он умел начать дело, имел влияние на чернь и разделял чувства республиканской партии; не пристала им и чрезмерная брезгливость к человеку, руководившему сентябрьскими убийствами, так как у них на совести было немало крови, хотя они не сами проливали ее. Люди 20 июня, 10 августа, 2 и 3 сентября переложили, только по-своему, благозвучные слова жирондистов об убийстве, тиранах и так далее. Нельзя было терять времени. Самодержавный народ трибун, секций, общинных советов заметно овладевал всем. По предложению Дантона, 10 марта установлено было новое чрезвычайное судилище: революционный трибунал для суда над подозрительными, которыми снова наполнились все тюрьмы. Закон гласил, что девять человек, не стесненных никакими определенными судебными формами, будут присуждать к смерти всякого искусителя народа. Совершенно неожиданной победой было постановление конвента, что судьба и присяжные назначаются им. Это давало Дантону возможность достигнуть диктатуры, которую он считал необходимой ввиду положения дел за границей. Несомненно, что его диктатура была бы меньшим из зол.

Дантон и жиронда

К сожалению, измена Дюмурье нанесла жестокий удар жиронде. Он числился в их партии, хотя в действительности этого не было; крайняя революционная журналистика, всемогущая теперь, удвоила ядовитые нападки. Она не переставала напоминать этому одичалому обществу об измене Дюмурье и то, что в ее глазах было самым тяжелым преступлением, о желании жирондистов спасти короля. Задор прессы да старая злоба на человека, сентябрьскими убийствами опозорившего благородное дело идеальной республики, спутало их и, надо сказать, мудрено было войти в соглашение с таким человеком, как Дантон. Они напали на него в конвенте, обвинив, по обычаю того времени, в измене республике, а он, в страшном гневе, ответил таким же нелепым встречным обвинением. Раздор этот дал перевес партии «Горы» и ее главе Робеспьеру; к ним примкнул и Дантон. 6 апреля сделан был важный по последствиям шаг: централизация исполнительной власти, установление комитета общественного спасения из 9 депутатов и из 9 кандидатов с широкими полномочиями надзора за министрами и чиновниками. Первые выборы дали решительное большинство сторонникам «Горы». Обычный способ, употреблявшийся против монархии, направили теперь против жиронды. Ораторствовали против апеллантов, федералистов, заговорщиков, изменников. 15 апреля явились депутаты 45 отделений (section); из их шумных собраний давно удалились все порядочные люди. Под предводительством мэра Паше они требовали предания суду 22 депутататов-жирондистов; всюду призывали к восстанию, а где и прямо к убийству. Еще раз отклонили нападение и отвергли петиции. 13-го жиронде удалось провести постановление об аресте Марата, но эта победа была только кажущейся.

Полусумасшедшему Марату это придало значение, которого он вовсе не имел, так как революционный трибунал признал его невиновным, а партия сделала его предметом смешного поклонения. Дантон еще раз попробовал с ними сблизиться. Гауде предложил 18 мая, во-первых, немедленное уничтожение общинного совета, т. е. уничтожение правления столичной черни, и, во-вторых, сообщение этого решения департаментам, где оппозиция только и ждала такого ободрения для сопротивления постыдному господству клубов. К сожалению, дело было плохо подготовлено; Барер не знал еще, откуда подует ветер, и предложил среднюю меру: установить комитет дознания из 12 членов. Предложение его приняли и выбор пал на жирондистов. Они попытались распространить свою власть дознания на сентябрьские события; это окончательно оттолкнуло от них Дантона, примкнувшего к своим и к Робеспьеру. Тем временем 21 член действовали довольно энергично; они велели арестовать негодяя Гебера, издававшего уличный листок «Le риге Duchesne». Это вызвало волнения между радикалами; депутации требовали от конвента освобождения этого примерного гражданина. По этому случаю президент жирондистов Инард ответил высокопарно: «Грядущие века будут тщетно искать на берегах Сены то место, где стоял Париж, ежели город этот осмелится оказать сопротивление нации!» Такие громкие слова принимались теперь за геройские дела.

Жак. Р. Гебер, прозванный «папашей Дюшеном». Рисунок с натуры работы Габриэля

Дикие сцены повторялись, и однажды мясник Лежандр бросился с пистолетом на храброго президента собрания янсенистов Ланжюинэ. Силе якобинской черни жиронда не противопоставила правильно организованную силу порядка, и так наступил решительный день, подготовленный собраниями якобинцев. Дантон теперь явно присоединился к ним. Было воскресенье, 2 июня. Били в набат; якобинские части национальной гвардии (остальные давно покинули ее) вместе с санкюлотскими батальонами, достойно предводимые клейменым преступником, пьяницей Генрио, собрались перед дворцом Тюльери, где заседал конвент, и преградили все подступы. На требование удалиться, Генрио отвечает отказом. Среди всеобщего волнения в зале Барер, нашедший своевременным присоединение к сильнейшей партии, предложил конвенту выйти в полном составе и испытать свою самостоятельность. Это исполнили; с президентом во главе двинулось собрание представителей высшей власти Франции. Генрио не обратил на них никакого внимания; тому сброду, который он вел, казалось пустой болтовней всякое сопротивление их анархистским стремлениям; он велит своим людям заряжать ружья и требует именем народа 34 человека виновных, а Марат, во главе части этого народа, предлагает конвенту вернуться к своему посту. Всемогущий воле собравшейся тут черни беспрекословно повинуется собрание представителей Франции, и, без дальнейшего сопротивления, утверждает требование Кутона об аресте 22 вновь заподозренных народом депутатов и 12 членов из комитета дознания. Все это были лучшие имена жиронды — Вернио, Бриссо, Гуадэ, Петьон, Барбару, Ланжюинэ и другие.

Падение жиронды. Бунты

В то время, как «горцы» достигали полного господства, содрогания в департаментах указывали, что настроение Франции, что совесть народная возмущена непрестанным пролитием крови, — виной, которая падала на всю Францию. 13 департаментов бунтовали. В Лионе, 29 мая, победила партия порядка и захватила городскую ратушу; захватили некоего Шалье, жестокого якобинца, и казнили 8 июля. Главными опорными пунктами были Кальвадос и город Кан — центр либерального и конституционного возбуждения, как Вандея — центр роялистского. 13 июля кинжал экзальтированной республиканки из Кана, Шарлоты Кордэ, поразил отвратительного тирана дня, чудовищного Марата. В его квартире, rue de lecole de Medecine, она нанесла ему тысячу раз заслуженный им смертельный удар. Все, кроме сообщников, признают, что низость и порок, безобразие душевное и телесное делали из него воплощенного дьявола. Он имел бесстыдство принять гражданку, сидя в ванне. Исполнив свой замысел, она спокойно дала себя арестовать и с тем же спокойствием пошла на смерть.

Жан-Поль Марат. Гравюра работы Бриссона с картины кисти Бозэ

Шарлота Кордэ. Гравюра с портрета того времени

Шарлота Кордэ по дороге на эшафот. Гравюра с рисунка XVIII в.

Кордельеры устроили своему божеству отвратительное погребальное торжество, сопоставили его с Христом. «Ежели Иисус был пророк, то Марат — божество», — так заключил один из ораторов, вполне в духе современного радикализма.