Положение Людовика XIV после заключения мира

Такое событие, как Нимвегенский мир, поставило Людовика XIV в положение, опасное для остальных европейских держав. Он достиг такого могущества, с которым никто из других государей не мог равняться. Его линейные батальоны состояли из 100 000 человек, гвардия – из 14 000 человек. Флот представлял собой внушительную цифру из 96 линейных кораблей, 42 фрегатов и многочисленных судов меньшего размера. Кроме того у Людовика XIV было несколько клиентов, т. е. людей, которые от него зависели или которым он покровительствовал: самым значительным из них был король английский, тайно получавший от него субсидию; также и швейцарское правительство не мешало своей молодежи служить под французскими знаменами; мелкие итальянские государи искали в нем поддержки против Испании; многих германских князей он привязал к себе давно известным и действенным средством – деньгами; шведы, поляки и турки – все были ему друзьями. При всяком удобном случае его воспевали как современного Александра Великого. Он сам был о себе еще большего мнения, но надо отдать ему справедливость – он никогда не строил таких грандиозных планов всемирных завоеваний, как впоследствии Наполеон I, а преследовал вполне определенные и все же более исполнимые замыслы. Конечно, до остальных держав ему не было дела; он был настолько эгоистом, что в своих стремлениях к возвеличению и благоденствию своего народа он видел только его выгоды, его славу. Этот горделивый и самодовольный характер успел проявиться и во всем французском народе и стал даже его отличительной чертой.

Прежде всего Людовик XIV старался сделать свою страну неприступной для врагов. По всем французским границам, во всех городах и местечках, которые приобретались вновь, возводились надежные укрепления, под надзором и по указаниям ученого инженера де Вобана. В Байонне и Перпиньяне эти укрепления служили оплотом со стороны Испании; в Пиньероле – против Италии; затем надежно укреплены были: Фрейбург, Гюнинген, Саарлуи, Лиль и Мобёж.

Маршал Вобан. Гравюра работы Войеца Старшего

Кроме того, Людовик XIV умел с пользой употреблять свою природную предусмотрительность; умел, кстати, одним только давлением своей власти в мирное время без войн и кровопролитий увеличивать свои владения, завоевывая их, так сказать, силой своего слова и обаяния. Таким образом и в Германии ему довелось найти себе добычу.

При заключении Вестфальского мира, ради скорейшего окончания дела, все правовые отношения в землях, отходящих к Франции, были оставлены в весьма неопределенном виде, что позволяло истолковывать некоторые статьи договора по произволу. Так, например, если оказывалось, что такое-то лицо, тогда-то было в ленной зависимости от епископа Тульского или Мецского, то на основании этого наследовавший права этого лица призывался к подчинению королю французскому. При столкновениях, возникавших по поводу таких навязчивых притязаний, дела направлялись к разбору их судебными комиссиями, учрежденными при местных парламентах. Эти комиссии, известные под именем Chambres de reunion, находились в Меце, Безансоне, Брейзахе, Дорнике, и постанавливали оригинальнейшие приговоры, мотивируя их ссылками на факты, восходившие к временам Пипина Короткого или короля Дагобера. Комиссии приглашали к явке на суд и таких могущественных государей, как принца Оранского; огромные территории: Мемпельгард, Саарбрюкен, Гамбург были причислены к французской короне; при этом король шведский, Людовик Карл IX, отстаивавший свои притязания на Саарбрюкен, обмолвился в своем роде величаво-наивной фразой, говоря, что все же лучше согласиться быть вассалом своего союзника, короля французского, нежели вассалом германской короны.

Взятие Страсбурга, 1681 г.

Самым выдающимся действием этой политики было взятие Страсбурга в 1681 году. Франция предлагала уже этому городу отложиться от Германии при подчинении остального Эльзаса. В сентябре 1681 года французские войска стали стягиваться к Эльзасу и 29 числа того же месяца в виду свободного имперского города появился с 20 000 войском и артиллерией французский военный министр Лувуа, заменивший Помпона после Нимвегенского мира. В Страсбурге находилась небольшая французская партия, к которой, что уже почти излишне добавлять, принадлежали епископ и соборный капитул. Большинство граждан держало немецкую сторону, но Лувуа предложил жителям на выбор: сохранение всех старых вольностей в случае немедленного подчинения, утвержденного приговором Брейзахской комиссии, или же кару, как за мятеж. Сопротивление перед вооруженным насилием было бесполезно, и Людовик лично вступил в город через две недели после этого ультиматума. Рассказывалось, что епископ Эгон фон Фюрстенберг встретил его в Мюнстере изречением Симеона: «Ныне отпущаеши с миром раба твоего, Господи...» Это не должно казаться невероятным, потому что при подобных обстоятельствах всегда находятся люди, скрашивающие свою слабость благозвучными словами. На пути в Страсбург Людовик узнал, что в самый день заключения страсбургской капитуляции, 30 сентября, то же самое насилие было совершено и с таким же успехом над пограничным с Италией городом Казале, принадлежавшим герцогу Мантуанскому.

Эти грубые нарушения прав не проходили, однако, уже вовсе без протеста. В Европе был еще один человек, оставшийся решительным, непримиримым врагом Людовика XIV: то был Вильгельм Оранский. Он успел снова отклонить Швецию от Франции и заключил между ней и Голландией союз для поддержания Вестфальского и Нимвегенского мирных договоров; к этому союзу примкнули в феврале 1681 года император и Испания. Под впечатлением захвата Страсбурга, зашла речь о возобновлении войны. Много потрачено насмешек на то, что даже при таких событиях уполномоченные сейма разбирали в Регенсбурге важный вопрос о том, имеют ли курфюрстские послы право на титул превосходительства, и следует ли им на банкетах у императорского комиссара сидеть на креслах, обитых красной материей с золотым шитьем, в отличие от княжеских послов, которые помещались на скамьях с зеленой, шитой серебром, обивкой? На это можно возразить, что не в Регенсбурге решались высшие политические вопросы. Но плохо было, разумеется, то, что Германия не была готова поддержать свои решения силой. Курфюрст Бранденбургский, имевший право высказывать свое мнение после заслуг, оказанных им в прошедшую войну, был против возобновления войны: он понимал слишком хорошо, по личному опыту, что значили в Германии военачальники и какова была вся военная организация страны.

Он дружил с французским королем, чувствуя себя обиженным при прошлой коалиции. Сверх того – и это необходимо иметь в виду для беспристрастной оценки событий – не одна Франция состояла врагом империи: султан Мурад IV, войдя в соглашение с недовольными в Венгрии, вторгся снова в имперские земли в 1683 году. Эти события изложены у нас в другом месте, но поход турок на Вену был приятен Людовику: если бы даже Вена была взята (вероятность такой катастрофы, позорной и опасной для всего христианства, обсуждалась в Версале, как повод к прославлению Франции), король собрал бы свои войска, повел бы их против варваров, которых прогнал бы и затем воротился бы во Францию как спаситель христианского мира и увенчанный за то римской короной. Но дела приняли иной оборот: слава спасения христианства от великой опасности выпала на долю польского короля Яна Собесского. И это славное военное дело, спасшее Вену и нанесшее туркам большое моральное поражение, возвысило снова само положение императора.

Перемирие, 1684 г.

Людовик был слишком проницателен, чтобы не понять, что общественное мнение Европы, которым ему нельзя было пренебрегать, настраивалось против него, и он умерил поэтому свою заносчивость. Покорив Люксембург силой оружия в июне 1684 года, он предложил для предотвращения новой войны перемирие на 30 или 20 лет, в продолжение которых обещал удовлетвориться тем, чем владел или пользовался в эту минуту, словом, настоящим status quo. И такое предложение было достаточно высокомерно, однако, благодаря преобладанию мирного настроения в Генеральных штатах, большинство регенсбургского сейма приняло проект в принципе; но французские послы заявили тут же, в Регенсбурге, где велись переговоры, крайним сроком для заключения договора 15 августа. Они грозили, по прошествии этого дня, предъявить более тягостные условия. Дело пошло до окончательной подписи лишь в полночь 15-16 августа.