СвидЪтельство одного изъ священниковъ, сравнительно рано освобожденныхъ.

(Сообщеніе о. Феодора Мерены изъ с. РЪпника, Кроснянскаго уЪзда).

Мы пріЪхали въ ВЪну вечеромъ 26 сентября 1914 г. * Персоналъ питательнаго пункта Краснаго Креста на вокзалЪ встрЪтилъ насъ горячрмъ чаемъ и кофе въ предположеніи, что нашъ эшелонъ прибылъ съ фронта. Но послЪ краткой замЪшки, узнавъ отъ вагоновожатыхъ и конвоя, кто мы такіе, отказалъ намъ затЪмъ даже въ холодной водЪ. ПоЪздъ нашъ былъ оцЪпленъ войскомъ, занавЪси на окнахъ были спущены и намъ строжайше приказано не выглядывать изъ вагоновъ, такъ какъ: „Wer nur wagt hinauszuschauen, wird auf der Stelle erschossen werden" (кто только осмЪлится выглянуть, будетъ застрЪленъ на мЪстЪ).

Въ такомъ положеніи находились мы, безъ пищи и воды, въ теченіи 22 часовъ и только 27 сентября, въ 5 час. пополудни, нашъ поЪздъ двинулся дальше, a 28 сентября, въ 7 часовъ утра, мы очутились въ ТалергофЪ.

По пути изъ Кросна, въ ГаличинЪ, и до Талергофа, въ Штиріи, встрЪчавшее насъ населеніе было къ намъ враждебно настроено. Только въ Силезіи и Моравіи населеніе охотно продавало намъ съЪстные продукты. Крестьяне, какъ болЪе практичные, съумЪли припрятать часть своихъ денегъ во время арестованія, потому и сейчасъ могли воспользоваться продаваемымъ продовольствіемъ, интеллигенція же, вполнЪ довЪряя тюремной администраціи, сдала всЪ свои наличныя таковой на храненіе и въ результатЪ осталась безъ гроша въ карманЪ и, конечно, потеряла возможность запасаться пищей по пути слЪдованія.

Въ ТалергофЪ были мы размЪщены по большимъ ангарамъ.

------------------.

* Сообщеніе автора объ арестованіи его и др. въ кроснянскомъ уЪздЪ см. Талергоф. Альм. вып. I., стр. 37—38

Казенная пища, въ началЪ весьма непривлекательная и въ недостаточномъ количествЪ, пополнялась нами позже покупками на собственный счетъ. Именно деньги, отобранныя у насъ въ моментъ арестованія, были намъ тутъ возвращены.

Ha другой день послЪ пріЪзда въ Талергофъ скончался въ сосЪднемъ отдЪленіи за стЪной благочинный о. КушнЪръ. Онъ былъ первымъ, котораго хоронили въ деревянномъ гpoбЪ, сколоченномъ на скорую руку изъ тонкихъ досокъ.

На тяжелыя физическія работы наряжались въ первую очередь священники. Конвойные узнавали ихъ по бритымъ бородамъ, потому каждый изъ насъ для предохраненія отращивалъ усы и бороду.

СвЪжіе эшелоны прибывали въ Талергофъ почти ежедневно. Нашъ транспортъ нашелся уже въ болЪе благопріятныхъ условіяхъ. Къ моменту его прибытія была уже построена часть бараковъ; прибывавшіе раньше нашего были принуждены по нЪсколько сутокъ ночевать на дворЪ въ слякоти и холодЪ, не смЪя переступить обставленную штыками границу.

Изъ ангаровъ были мы переведены въ палатки, a послЪ дезинфекціи, въ новые бараки, Тутъ было просторнЪе, поудобнЪе, хотя морозъ доходилъ порой до 28 градусовъ. Бараки были длиной въ 60, a шириной въ 12 шаговъ, a помЪщалось въ нихъ по двЪ съ половиной сотни жильцовъ. Во время перемЪны температуры вода лилась изъ потолка на наши головы, въ результатЪ чего весь баракъ покрылся плЪсенью, a подстилочная солома совершенно прогнила. Были случаи, что во время морозовъ волосы интернированныхъ примерзали къ стЪнЪ. Подобныя происшествія случились съ г-жей Дьяковой и священникомъ Федьевымь изъ Мшанца. Въ цЪломъ ТалергофЪ не было въ баракахъ для интернированныхъ ни одного стула, ни одной скамейки.

Интернированные были совершенно изолированы отъ внЪшняго міра. Г-жЪ Прислопской, нарочно пріЪхавшей изъ Галичичы, не было разрЪшено повидаться съ отцомъ, г-жЪ Шандровской не разрЪшено принять участіе въ похоронахъ мужа. Письма изъ лагеря не высылались, присылаемыя въ лагерь н е доручались. Мое заказное письмо, сданное въ лагерномъ почтовомъ отдЪленіи, было мною обратно получено по истеченіи 7 недЪль съ примЪчаніемъ: wegen Kriegslage unbestellbar, zurueck. (По обстоятельствамъ военнаго времени недоставимо - обратно).

Въ ТалергофЪ находились люди разныхъ сословій и возрастовъ. Были тамъ священники, пралаты, адвокаты, судьи, доктора, преподаватели, частные и государсгвенные чиновники, учителя, крестьяне, мЪщане, псаломщики, писатели, студенты, актеры, военные судьи, военные священники — всЪ русскіе галичане, за исключеніемъ незначительнаго процента румынъ, цыганъ, евреевъ, поляковъ, мазепинцевъ и 3 блудницъ изъ Перемышля. Не было польскихъ ксендзовъ. Впрочемъ уже 10 декабря явился одинъ въ Талергофъ; это былъ россійско-подданый графъ, ксендзъ Замойскій.

По возрасту Талергофская публика была также весьма разнообразна, начиная почти столЪтними стариками (пралатъ Дольницкій 94 л.) и кончая грудными младенцами.

Въ отхожіе мЪста интернированные сопровождались конвоемъ. Не было тутъ различія между мужчинами и женщинами. Естественныя потребности отправлялись по командЪ, a не успЪвавшихъ справляться прокалывали штыками. Такимъ образомъ были заколоты 2 человЪка, a 17 ранены, между ними одинъ адвокатъ. Интернированные украинофилы находились подъ опекой адвоката Ганкевича, зятя извЪстнаго довЪреннаго австрійскаго правительства, Костя Левицкаго. И дЪйствительно скоро они были освобождены и оставили лагерь.

Не предвидя конца страданіямъ, нЪсколько человЪкъ изъ нашей среды рЪшили подать прошеніе папскому нунцію въ ВЪнЪ и имп. Францу Іосифу о нашемъ положеніи и объ ускореніи разсмотрЪнія дЪла талергофцевъ. Отъ папскаго нунція не послЪдавало никакихъ надеждъ относительно нашего освобожденія. Тамъ были заняты въ то время (пишу на основаніи тогдашнихъ слуховъ) пропажей важныхъ римскихъ документовъ по установленію въ г. ЛуцкЪ уніатскаго епископства.

Бумага прсланная нами въ надворную канцелярію, возъимЪла нЪкоторое дЪйствіе. Администрація прекратила из-дЪвательства, a полковникъ Стадлеръ вызывалъ даже къ себЪ на авдіенцію подписавшихъ бумагу.

На 12 декабря былъ назначенъ допросъ всЪхъ, кто былъ старше 60 лЪтъ, a 14 декабря я былъ признанъ невиновнымъ. Получивъ 17 декабря паспортъ съ отмЪткой „von Galizien und Bukowina fernzuhalten" (держать подальше отъ Галичины и Буковины) я былъ окончательно освобожденъ и поселился на жительство въ ГрадецЪ, a домой вернулся въ мая мЪсяцЪ 1917 г.

Свящ. Феодоръ Мерена

 

Сел. ІВАН ТЕРНОПОЛЬСКІЙ.

Від Бродщини до Карпат.

(B двайцяту річницю мук Галицкоі Руси.)

 

Ген далеко — на край світа

Думками сягаю

B двайцятіі роковини

Мук рідного краю.

I своіми думоньками

Стрілою літаю

Над тобою мій ти любий,

Дорогий мій раю.

I.

Наче в вирій відлетіли,

Так крильцями злолотіли

Моі думи-ластівки.

Й через время двайцятьлітне

Пролетіли гей би вітер

Крізь осикові листки.

I пропали як дим в полю,

Як човен у чорнім морю,

B моіи любій вітчині

I в грізних войни об'ятях,

B крови, в слезах і в проклятях,

Страшних, як Антихрист в сні.

Думки вперед, я за ними

Пориваюсь й — мов дитина

На відпусті — одурів;

Бо ногою нігде стати,

Всюда трупи, кров, гранати -

Брат на брата озвірів.

Від Бродщини по Карпати

Гук армат і взрив гранатів

I свист куль і бряск штиків, —

Руска земля дрожит-стогне,

Сотні тисяч трупів горне —

Своіх синів й ворогів.

Колиж я глип, — a за фронтом

Женут товпу під екскортов —

Стариків, дітей, жінок.

Женут, мов несамовитих,

Окровавлених, побитих —

B мені дух вмер і замовк.

Дивлюсь, a ім з очей сльози,

3 побоів кров по дорозі

Тече цюрком. Боже мій!

Що за люди? Що зробили,

Що так страшно іх побили,

За який злочин-розбій?

Ідут діди, сини, внуки,

Шнури в'ілись всім у руки,

A матерям із дітьми

Руки мліют, ноги хлянут,

Ледви лізут, гей би пяні,

Обливаючись слізми.

Священники і студенти,

Селяне, інтелігенти,

Женщина і мущина, —

Bсi повязані, закуті,

3 горя до землі пригнуті,

Мов підкошена трава.

B гущу товпи я поглянув

Йдут і наші пониквяне:

Сохор Степан, Батенчук

Максим й Прокіп Андрусишин —

Старесенький похилившись -

I Кирило Горпинюк.

Bсi, як та мала дитина,

Хиба Богу духа винні,

Більш нікому ні на крок.

„Боже, буди покровитель"

Співав гречкосій-кормитель,

Тепер ведут на шнурок.

II.

Пройшла товпа, аж курява

Дорогою стала.

A по боках жалом змія

Ескорта сичала.

Австріяцкіі жандарми,

Запінені німці

Мадяри і яничари —

Брати-перекінці.

„Распни, распни! То шпіони!

Здрадники держави!

Они рублі, телефони

Московскіі мали!"

„То зрадники-москвофіли.

Австрію продали."

Й з звірским реготом на гилі

Вербів підтягали

Галицкого селянина,

Політика-шпіона,

Що й не знав, що то за річи

Рублі, телефони.

Він знав тілько, що він Русин

Й за Русь-свою маму

Збитий, кровью об'юшений

Для себе рив яму.

Хто щасливий був у долі,

Ставили до гліду —

Від сальв кінчив без мук болів

Годину послідну.

Закипіла й бризнула кров

3 мужика-шпіона

На австрійску подлу фану,

Безчесну корону.

Свідком смерти лишилася

Могила і верба,

Душа-ж Русина безсмертна

Взлетіла до неба.

A багнети, кольби, шнури,

Муки, кров, і слези

B оден вічний слави вінец

На Русь святу сплелись.

III.

Від Бродщини по Карпати

Понад гук страшних гранатів,

Шрапнель йойкіт, пожар хат.

Скрежет зубів, зойк ранених,

"Ура" борців закалених,

Понад рев в огню звірят

Чий то голос і плач чути?

Так печальний і так смутний,

A все пекло то глушит.

То Мати - Русь свята плаче

По могилоньках дитячих,

B судорогах вся дрожит.

Поранена і без сили

Від могили до могили

Потік сліз гірких пливе.

Із розпуки ломит руки:

"3а що мучили звірюки

Дитя мое дороге?"

B Талергофі під соснами

Крестом встала над синами

Плакала в день і в ночі.

I так жалібно ридала,

Що із могил повставали

Єі синів тисячі.

„Чого плачеш, рідна Мамо.

Тут над нами, над вмерцями,

B чужині, в краю проклять?

Іди Русе-Мать єдина,

Роди нові поколіня

Від Бродщини до Карпат!"

Пониква, 10 липня 1934 р.