Общія молитвы и богослужонія.

Переселившись изъ 8-го въ 4-ый баракъ, замЪтилъ я, что здЪсь интеллигенція и селяне были почти всЪ наши, русскіе; циммеркомендантомъ былъ о. Влад. Вахнянинъ. ПосовЪтовавшись съ оо. Сапруномъ, Кузыкомъ и сыномъ, представилъ я о. Вахнянину, что слЪдовало бы извЪстить всЪхъ товарищей недоли о томъ, что ежедневно и точно въ 6 ч. утра и 9 ч. вечера будетъ кто-то, давъ знакъ рукоплесканіемъ, громко, во всеуслышаніе, молиться, читать молитвы: "0тче нашъ", „Богородице ДЪво", "Подъ твою милость" и "Ослаби, остави". И о. Вахнянинъ сейчасъ согласился и извЪстилъ о такомъ постановленіи сожителей.

Благодаря этому нововведенію, значительно окрЪпъ духъ всЪхъ заточниковъ въ баракЪ. И въ др. баракахъ, узнавъ о нашемъ новомъ порядкЪ, люди ввели себЪ его также. Вообще общая молитва понравилась всЪмъ несказанно, на жаль, однако, видЪли мы и такихъ нашего обряда людей, которые на время молитвы, будто бы непросыпаясь, даже головы изъ-подъ одЪяла не показывали! A какъ стали мы, т. е. нЪкоторые сващенники, по баракамъ подъ воскресенья и праздники, т. е. наканунЪ и въ воскресенья и праздники, служить вечерни, утрени и литургіи, a даже акафисты и парастасы, то мы были вынуждены видЪть такихъ бездушниковъ, что, сидя въ барак, не лишь не переставали курить папиросокъ, но и въ карты себЪ дальше играть! A на упреки и увЪщанія изъ-за такого ихъ нелЪпаго поведенія, они отвЪчали, что они здЪсь не кто иные, a только — заточники, вотъ все.

Да и не такія еще нелЪпости и дерзости говорили они, но не стану приводить здЪсь всего этого, a укажу только, что доходило до того, что многіе даже званіе свое отрицали, но какъ лишь приходилось идти на почту за жалованьемъ, то они сейчасъ къ нему признавались!

Свящ. о. Олимпiй Афан. Полянскiй. *

 

* Свящ. о. Олимпiй Аф. Полянскiй — родился (сынъ о. Афанасiя и Меланiи изъ Венгриновичей) въ 1856 г. въ ЯблонкЪ нижней, уЪздъ Турка, въ ГаличинЪ. Гимназiю посЪщалъ и окончили въ СамборЪ, богословскiй факультетъ во ЛьвовЪ и ПеремышлЪ. Хиротонизованный въ iереи (послЪ бракосочетанiя съ Мальвиною, дочерью о. Iоанна Гамзы) былъ священникомъ сотрудникомъ въ ВислокЪ горномъ, затЪмъ въ ХировЪ; овдовЪвъ рано и замЪнивъ сельское сотрудничество на городское, пробылъ 8 лЪтъ въ ПеремышлЪ, гдЪ поработалъ много и успЪшно для русскаго дЪла подъ руководствомъ д-ра Николая Ив. Антоневича. Обладалъ недюжиннымъ проповЪдническимъ даромъ и умЪнiемъ снисканiя себЪ довЪрiя и симпатiй народа.

Ставъ наконецъ настоятелемъ прихода въ Юровцахъ, сяноцкаго уЪзда, о. Олимпiй развернулъ энергичную дЪятельность въ СяноччинЪ, въ контактЪ и согласованно сотрудничая по просвЪщенiю и организацiи тамошняго русскаго крестьянства и мЪщанства съ такими видными народными дЪятелями, какъ оо. Генрихъ Полянскiй, Ф. Калужняцкiй, Осипъ Москаликъ, СЪкержинскiй, д-ръ Искрицкiй, нотарiусъ Кокуревичъ и др., помогая въ работЪ сяноцкой филiи О-ва им. М. Качковскаго, основанiи кредитн. О-ва „Бескидъ", директоромъ котораго сталъ впослЪдствiи, прiобретенiи „Народнаго Дома" въ СянокЪ" и т. д.

При читальнЪ въ Юровцахъ имъ же основанный и руководимый любительскiй драматическiй кружокъ ставилъ съ большимъ успЪхомъ рядъ пьесъ, въ ихъ числЪ и о.Олимпiемъ написанную и весьма популярную трагедiю п. з. „Великом ученница Варвара". Писалъ о. Олимпiй много, подписываясь чаще всего псевдонимомъ „Всегорьевъ", статьи, пьесы, стихотворенiя, помЪщаемый въ гал-рус. изданiяхъ. Состоялъ продолжительное время вице-маршаломъ и маршаломъ сяноцкой уЪздной земской управы. Несмотря на это, все таки въ августЪ 1914 г., когда вспыхнула война, былъ австрiйскими жандармами арестованъ и вывезенъ въ Талергофъ, въ которомъ - какъ извЪстно изъ печатаемыхъ здЪсь записокъ его брата Генриха — и скончался и похороненъ со многими другими на извЪстномъ кладбищЪ „подъ соснами".

 

ЛЪтомъ 1915 года достался я въ 31-ый баракъ. Съ перваго же дня сталъ я утромъ и вечеромъ для всЪхъ громко молиться, но уже на четвертый день я долженъ былъ переселиться въ XIII баракъ, ибо въ этоть день утромъ, когда я сталъ молиться, меня проклялъ одинъ интеллигентъ(!) во всеуслышаніе: „А шлягъ бы тебе трафивъ за твою молитву!" Вотъ до чего дошло это паденіе нравовъ. Есть, видно, люди на свЪтЪ, которые ни своего ни чужого горя не ощущаютъ и, отвергая и удаляя отъ себя все выспреннее, духовное, божественное, служатъ только мамонЪ даже и тогда, когда занимаются науками или когда извлекаютъ себЪ пользу изъ своихъ наукъ. Весьма печальное явленіе.

Постройка цЪркви.

Отсутствіе церкви въ лагерЪ далось всЪмъ намъ, вЪрующимъ и къ Богу стремящимся, особенно больно. Намъ, почему-то не давали возможности устроить въ лагерЪ свою церковную жизнь, какъ слЪдуетъ.

Еще въ ноябрЪ 1914-го года распорядилась наша команда, чтобы былъ построенъ храмъ.—собственно костелъ, ибо безъ царскихъ вратъ, иконостаса и пр.—для вЪрныхъ гр.-кат. обряда, но все-таки католиковъ. Для некатоликовъ же, именно для православныхъ, позволилъ полковникъ построить баракъ съ иконостасомъ и однимъ престоломъ въ пресвитеріи, даже съ небольшимъ куполомъ. Костелъ для насъ уже былъ покрытъ черепицами, но вдругъ была работа пріостановлена съ момента, какъ вспыхнула эпидемія тифа. До весны ничего по постройкЪ не дЪлалось,—за это время послужилъ незаконченный костелъ складомъ домовинъ (гробовъ) съ умершими интернованными. Были такіе дни, что уставлены были по серединЪ храма по 5—8 и 10 гробовъ!

Весною не было уже пошести, и мастера принялись за завершеніе постройки храма. Въ концЪ мая 1915 г. состоялось торжественное благословеніе его делегатомъ лат. епископа изъ Граца, весьма пышно, съ участіемъ всей нашей команды и всего насъ стерегущаго войска, и въ присутствіи всЪхъ насъ. На окончаніе торжества пЪлъ нашъ хоръ подъ регентствомъ о. Петра Дуркота, державный гимнъ „Боже буди покровитель", по нЪмецки и по русски.

Намъ, несчастнымъ заточникамъ, отдали этотъ костелъ въ пользованіе. Хотя въ немъ многое было далеко не такъ устроено, какъ полагается въ русской церкви, все же мы возрадовались несказанно тЪмъ, что сможемъ служить Литургіи, a по крайней мЪрЪ, что будемъ присутствовать на св. Литургіяхъ, если кто будетъ намъ служить. Самопонятно, что радовались мы и служенію вечерень, утрень, молебновъ, акафистовъ и парастасовъ въ церкви, ибо, хотя служили мы эти богослуженія и по баракамъ, то все таки служеніе ихъ тамъ было далеко не то, что въ церкви.

Равнодушіе ординаріатовъ.

ВсЪ три наши епископскіе Ординаріата забыли о насъ совершенно, имъ даже совсЪмъ не было, ни желательно ни интересно, узнать, какъ обстоитъ дЪло съ нашей духовной жизнью въ заточеніи, какъ или кЪмъ удовлетворяются наши религіозныя нужды.

Выходили курьезы. Такъ нпр. о-цъ Ярославъ попросилъ кого-то въ ВЪнЪ о присылкЪ Служебника (Литургикона). И, вотъ, прислали друзья нашей Церкви и нашего народа малый Литургиконъ, свЪжо въ ВЪнЪ на малой машинЪ отпечатанный — фонетикою! На самый видъ такого литургикона охватилъ насъ великій жаль и досада на ничЪмъ неоправданную, безпричинную и безсмысленную ненависть нашихъ Австріей и пруссаками испеченныхъ „украинцевъ", даже къ стариннымъ и полнаго уваженія достойнымъ церковнымъ книгамъ. Къ счастью огорчился этимъ фонетическимъ Литургикономъ и о. Ярославъ, — употребленіе такого Литургикона переходило вЪроятно границы его инструкціи, — и отправленъ былъ этотъ литургиконъ обратно въ ВЪну. Черезъ нЪсколько дней прислалъ намъ прелатъ, о. Дольницкій, изъ Граца, свой малый Литургиконъ и, вотъ, началъ служить Литургію о. Ярославъ по воскресеньямъ и праздникамъ, съ начала только одинъ, a черезъ нЪколько недЪль съ двумя-тремя священниками безбородыми (такіе казались ему все таки подальше право-и-цареславія). Въ усердіи и вышколенности о. Ярославу по исполненію душпастырскихъ обязанностей, согласно римскому воспитанію и полученнымъ инструкціямъ, отказать нельзя было, но голоса къ пЪнію и проповЪдническаго дарованія у него не было. Да у него не было и здоровья, котораго вдобавокъ беречь не умЪлъ. Черный кофе пилъ слишкомъ часто, курилъ слишкомъ много и одЪвался, идя служить зимнею порою, такъ же, какъ и лЪтомъ, по молодецки, словомъ, щеголялъ и — умеръ.

Принудительныя моленія.

ПослЪ каждой Литургіи и вечерни или молебна велЪлъ о. Карпякъ пЪть „Боже буди покровитель". И народъ пЪлъ, ибо какъ же было не пЪть. Одни, можетъ быть, пЪли думая, что это поможетъ кое-что къ выходу изъ Талергофа, a иные, просто, "стpaxa ради іудейска"...

ВЪроятно пЪлось это „Боже буди покровитель" повсюду и денно и нощно и во всей австрійской державЪ, ибо требовала этого державная политика, но къ чему было все это? Въ 1918 году Австрія разсыпалась! Въ польской газетЪ „Depesza Lwowska" помЪстилъ кто-то къ сообщенію о распаденіи Австріи такія слова: „Австрія велЪла всегда и всюду молиться и служить Литургіи за свою цЪлость и за свое величіе, a что ей помогли эти молитвы и Богослуженія? A неумолимый рокъ готовилъ ей неминуемое распаденіе". На такія слова не могу не возразить: Молитвы и Литургіи за цЪлость и величіе Австріи были бы ей навЪрно спасительны, если бы совершались онЪ не какъ „за панщину", не по принужденности, не такъ, чтобы надо было бояться за немоленіе, непЪніе „Боже буди покровитель" и за неслуженіе предписанныхъ молебновъ о сохраненіи и благополучіи цЪсарскаго дома, не изъ боязни быть обвиненнымъ въ нелойяльности, a только если бы возносились и совершались отъ искренняго и благодарнаго сердца всЪхъ гражданъ, затвореніе имъ добра и правды. Но именно этого не испытали, ни чехи, ни словаки, ни хорваты, ни словенцы, ни дальматинцы, ни сербы, ни румыны, ни италіанцы, ни галицко-угорско-буковинскіе русины. Ко всЪмъ этимъ своимъ вЪрноподданнымъ народамъ относилось австрійское правительство крайне враждебно и вопіюще несправедливо. Въ Австріи добро и правда давались всецЪло только нЪмцамъ, a послЪ нихъ покровительствовало австр. правительство преимущественно евреямъ, дальше благоволило мадьярамъ ну и полякамъ.

Бородатые священники стали энергично требовать разрЪшенія служить литургіи и въ концЪ концовъ добились этого права. Но пока это наступило, многіе священники шли только къ исповЪди и св. причащенію. Въ томъ же, въ сущности похвальномъ дЪлЪ, поступали одни священники, какъ подобало ихъ достоинству, иные несоотвЪтственно: одни старались приступать къ св. причастію въ эпитрахили вмЪстЪ со священникомъ, служащимъ Литургію при престолЪ, иные, стоя на колЪняхъ вмЪстЪ съ мірянами.

 

 

Богослуженія.

Какъ только допущены были служить Литургію и бородатые іереи, оказалась крайняя необходимость имЪть второй литургиконъ большого формата, чтобы можно было по немъ читать издали (были два служебника жолковскаго иаданія, но они изъ-за слишкомъ малыхъ буквъ были очень неудобны), такъ, вотъ, принялись два молодыхъ священника, о. Богданъ и о. Константинъ Пеленскіе, написать печатными большими буквами Литургію Іоанна Златоустаго, и написавъ ее и переплетши, отдали къ общему употребленію. A такъ какъ было очень неудобно служить проскомидію при жертвенникЪ изъ большого и малаго литургикона, то написалъ я печатными буквами „проскомидію" и умЪстилъ надъ жертвенникомъ. И ставало служить Литургію по трое и по пятеро священниковъ одновременно. Фелоны и прочія ризы нашлись скоро, ибо ревностные священники жертвовали охотно на покупку нужныхъ церк. ризъ, a o. Богд. Полянскому прислалъ шуринъ его, священникъ изъ Прелукъ, одинъ фелонъ съ прочими частями.

Со временемъ достались намъ еще два литургикона, одинъ малый болЪе ранняго изданія, и одинъ большой — новЪйшаго Ставропигійскаго изданія. ПослЪдній привезъ намъ о. д-ръ Жукъ изъ ВЪны, дЪйствительный нашъ парохъ, ибо о. Карпякъ, какъ выяснилось, былъ только его замЪстителемъ.

Постепенно налаживалось служеніе Литургіи и прочихъ богослуженій, съ помощью ревнителя о. Василія Курилла, совсЪмъ какъ слЪдуетъ, и могло происходить съ 5 ч. утра (а въ великіе праздники даже съ 3 ч. утра) до самого полудня, въ теченіе трехъ четвертей часа и по 8-ми священниковъ вмЪстЪ, если столько ихъ къ служенію записывалось.

Служилось, разумЪется, наибольше „читанныхъ литургій". По воскресеньямъ и праздникамъ служилась съ 9 ч. утра всегда поемая, соборная литургія. Въ такой поемой литургіи былъ начальствующимъ всегда о.Карпякъ, по его заболЪніи и смерти, о. Зарыцкій, a по отпущеніи его на конфинацію, о. Курдыдикъ, — всЪ безбородые. Если явился къ намъ о. Жукъ, или присланный имъ о. Лижегубскій, то начальствовали они и проповЪдали. Священникамъ оо. Зарыцкому и Курдыдику не было разрЪшено произносить проповЪди, но o. Курдыдикъ, иногда оповЪщая и объясняя кое-что о праздникахъ или постахъ, дерзалъ, размахнуться на рЪчь характера проповЪди.

ЗамЪчательный былъ одинъ случай съ фелономъ и эпитрахилью тЪхъ священниковъ, которые пріЪхали къ намъ въ Талергофъ вмЪстЪ со многими мірянами обоего пола изъ тюрьмы въ ТерезіенштадтЪ. Такъ - какъ было между всЪми нами, заточниками, и множество православныхъ, — насъ не хотЪли или боялись называть православными — то они постарались о полученіи разрЪшенія на постройку особой, православной часовни. И они построили себЪ, стараніемъ братьевъ КисЪлевскихъ, Діонисія и Юліана, іерея и мірянина, часовню, a съ помощью большихъ мастеровъ, плЪнныхъ русскихъ солдатъ, снабдили и украсили они часовню хорошимъ иконостасомъ и престоломъ. Не имЪя съ начала церк. ризъ, брали они секретно наши фелонъ и эпитрахиль, привезенные изъ Терезина: Конечно, о. Карпякъ не зналъ о томъ, что выдавались иногда фелонъ и эпитрахиль изъ нашей церкви православнымъ оо. Кисилевскому или ГудимЪ къ употребленію въ ихъ часовнЪ. Но однажды встрЪтилъ o. Kapпякъ кого-то несущаго эти ризы въ нашу церковь. „Откуда ты это несешь?" - спросилъ о. Ярославъ. — „Изъ православной часовни",—отвЪтилъ несущій. "Какимъ образомъ?" — „Мы заняли эти ризы къ нашему богослуженію", — сказалъ несущій, — „Такъ? То отнеси ризы обратно въ часовню; я не позволю ихъ больше употреблять въ нашей церкви".

Какой фанатизмъ — говорилось въ лагерЪ — уже будто и ризы пропитаны „схизмою". Удивительное опасеніе, смЪшное даже!...

Буковинскіе православные служили себЪ въ своей миловидной (особенно внутри) часовнЪ всЪ богослуженія, кромЪ св. Литургіи, ибо всЪ ихъ старанія получить отъ своего архіерея изъ Черновецъ все нужное къ служенію св. Литургіи, кончились ничЪмъ.

Чтобы могли иногда буковинскіе православные причащаться, привозилъ имъ изъ Граца (кажется изъ сербской церкви о. Преличъ) освященные дары сюда въ Талергофъ и передавалъ ихъ о. КисЪлевскому, a онъ сохранялъ ихъ въ кивотЪ на престолЪ.

 

А.Г. Винничукъ, б. узникъ австрiйскихъ военныхъ тюремъ въ Венгрiи, *) нынЪ директоръ издательства "Хуторъ" въ ПрагЪ, Чехословакiя

*) А. Г. Винничукъ, родился въ с. КняжьЪ, у. Снятинъ (Покутье).

Въ 1914 г. вышелъ по мобилизацiи на войну въ качествЪ прапорщика запаса и уже 21-го августа 1914 г. быль арестованъ военными властями въ Мостахъ вел въ штабЪ 2-ой кавалерiйской дивизiи, по указанiю главной ставки австрiйской армiи. Основанiемъ для ореста послужнлъ доносъ „Комитета украинскихъ офицеровъ" въ 3-мъ артил. полку въ ПеремышлЪ, во главЪ съ нЪкiимъ Мыгайлюкомъ, преподавателемъ "украинской" гимназiи въ Черновцахъ.

Обвиненiе гласило: „государственная измЪна по отношенiю Австро-Венгрiи и — руссофильство".

По арестованiи былъ вмЪстЪ съ судьей д-ромъ Вл. Решетиломъ заключенъ въ военную тюрьму во ЛьвовЪ, а затЪмъ при эвакуацiи Львова вывезенъ военно-полевымъ судомъ въ Венгрiю и томился въ тюрьмахъ въ МукачевЪ, Бестерцахъ, КолошварЪ и БудапештЪ. Военное слЪдствiе противъ него было, въ концЪ концовъ, прекращено, и въ маЪ 1916 г. онъ былъ освобожденъ.

Живописцы и др. художники.

Костелъ, служившій намъ церковью, умЪло и красиво расписалъ какой-то живописецъ изъ Граца, хорошо же и почти артистически живописали православную часовню два лица, именно: окончившій въ Черновцахъ богословіе г. Васильевичъ, женатый, но еще не рукоположенный, и о. Р. И. При семъ долженъ я замЪтить, что терроръ привелъ въ Талергофъ и нЪсколько человЪкъ, настоящихъ художниковъ, изъ которыхъ укажу троихъ, т. е. о. Кулика, извЪстнаго выставленными картинами на львовской выставкЪ и двоихъ вышеупомянутыхъ. Въ ТалергофЪ о. Куликъ былъ недолго и не занимался художественными работами, но о. И. и г. Васильевичъ, были въ заточеніи до конца (до 7-10 1918) и произвели за это время много прекрасныхъ вещей. A o. И. и г. Васильевичъ рЪзьбили очень много, и то удивительно искусно и красиво; занимались еще этимъ и мн. др., а именно: о. Конст. Полянскій, о. Гудима, о. Чертежинскій, о. Копыстянскій, о. Чекалюкъ, одинъ карликъ (былъ!), о. Богданъ Полянскій и др. Но живописаніемъ, писаніемъ портретовъ, занялся о. И. на болЪе широкую скалу, a живописаніемъ иконъ для церкви и для частныхъ лицъ потрудились много и успЪшно, именно двое: о. И. и г. Васильевичъ.

Плащаницу для насъ на Великій Пятокъ, плащаницу для православной церкви, и намЪстныя иконы для той же церкви, написалъ о. Р. И. преизрядно, a мы, бЪдные заточники, имЪли свое удовольствіе уже въ томъ, что могли обносить плащаницу вокругъ церкви въ Вел. Пятокъ и что могли ею устроить себЪ Божій гробъ.

Вышивальщицы.

Если сказалъ я выше о произведеніяхъ нашихъ художниковъ-рЪзьбярей и живописцевъ, то было бы несправедливо не высказаться съ признательностью о многихъ нашихъ женщинахъ за то, что принялись съ большимъ усердіемъ многое шить и вышивать, не жалЪя ни прилЪжнаго труда, ни хлопотъ, ни издержекъ. Прекрасныя вещи производили онЪ, дамы и дЪвицы, женщины изъ интеллигенціи, мЪщанства и даже изъ селянства. ЗамЪчательные по красотЪ и изящности вещи выходили изъ рукъ г-жи Байковой, г-жи и двухъ красавицъ Раставецкихъ, дЪвицъ КуцЪй, Лаврышъ, г-жъ Созанской, Чубатой, нЪсколькихъ дЪвицъ-патріотокъ изъ Галича, дЪвицъ изъ Костеровецъ отъ Сянока и мн. др. Преизрядному нашему защитнику, поручику Осташевскому, бЪлому ворону въ средЪ поляковь, вышили и пожертвовали наши русскія дамы на память большую скатерть, полотенце и салфетки, такъ красиво, художественно, что хоть на выставку ихъ подавай. Г-жа Байкова сшила намъ при содЪйствіи барышни Лаврышъ и два фелона съ эпитрахилями, воздухомъ и покровцами, a также стихарь.

Подобно уже вышеупомянутымъ потрудились такъ въ ТалергофЪ и многія другія, просто, чтобы только время не шло даромъ, и чтобы тоска по своимъ не разрывала сердца.

ПЪвцы и пЪвицы.

Тутъ годится также высказаться о нашихъ пЪвцахъ и пЪвицахъ, относительно нотнаго пЪнія вообще и нашего церковнаго пЪнія въ частности.

Въ ТалергофЪ нашлись такіе извЪстные уже пЪвцы и управители хоровъ, какъ студентъ Галушка, Феофилъ Подолинскій, оо. Петръ Дуркотъ, Юрій Генсерскій, Іосифъ Тиховичъ, студентъ Левъ Держко, о. Казиміръ Дутковскій, о. Богданъ Полянскій, Орестъ и Романъ Копыстянскіе, судья Ивануса, прав. свящ. о. Гудима, студентъ Юрій Вл. Полошиновичъ, одинъ слушатель богословія изъ Черновецъ, котораго фамиліи не помню, дЪвицы-пЪвицы изъ Буковины, дЪвица Лаврышъ, д-ца Сушкевичъ изъ Стебника, одна замужняя крестьянка изъ Гуцульщины, дЪвица Ева Соболевская изъ Костеровецъ, съ племянницею Анною Н. (сопранисткою) и мн. др.

Одни изъ нихъ пЪли иногда, во время праздничной литургіи, въ нашей церкви (но не женщины) по нотамъ, иные въ православной часовнЪ—почти всегда.

ПЪнія выходили чудныя по стройности, колоритности и мощности. Одни слышалъ я въ церкви и восхищался, другія на пробахъ (во время репетиціи). Къ сожалЪнію, бывали нЪкоторые студенты-пЪвцы въ церкви только тогда, когда пЪлъ хоръ по нотамъ (они любили давать концерты), — впрочемъ же они церкви не знали и въ заточеніи, и въ горЪ.

Нравственная испорченность.

Во всей огромной массЪ интернованныхъ въ ТалергофЪ за время 30 мЪсяцевъ, когда бывало насъ иногда по 8, 9 a то и 10 тысячъ, a иногда по меньше, 4, 5, 6, и 7 тысячъ, a въ самое послЪднее время можетъ быть только 3.000 лицъ, какъ же разочаровались мы и стыдились за поведеніе нЪкоторыхъ нашихъ людей! Мы думали, что будутъ всЪ глубоко чувствовать свое арестованіе и заточничество, и что именно и покинутъ всякіе свои дурные навыки и позорные поступки, но вышло иначе. Того, правда, никто изъ умныхъ и благочестивыхъ людей не желалъ, чтобы кто нибудь упалъ духомъ и предался отчаянію, но и того не надЪялись мы, что-бы кто-нибудь тамъ дальше велъ жизнь свою грЪшно, или чтобы кто-нибудь, кто дома жилъ порядочно, въ ТалергофЪ испортился и попалъ на порочный путь. Но увы, было немало такихъ, которые продолжали свое пустожитіе и въ ТалергофЪ, a нЪкоторые порядочные здЪсь уже сбились съ праваго пути на безпутство.

Намъ, конечно не казалось страннымъ то, что взялись нЪкоторые учиться игрЪ на цитрЪ, или что арестованная и въ Талергофъ привезенная барышня изъ Львова, ученица игры на скрипкЪ изъ консерваторіи, содерживавшая себя и въ прежней жизни уроками игры на скрипкЪ, привезла сюда съ собою и скрипки и ноты (съ нею привезли въ Талергофъ и мать ея), все это въ порядкЪ вещей, но чтобы иные, женатые, отцы оставленныхъ въ ГаличинЪ дЪтей и бывшіе тамъ на важныхъ постахъ, тутъ покупали себЪ скрипки, флейты, віолончели, и чтобы, составивъ себЪ оркестръ, играли (хотя бы и трудныя и хорошія аріи) вблизи самой церкви, и именно въ то время, когда въ церкви служились вечерня или молебенъ, это уже представлялось намъ не только безтактнымъ, но и соблазняющимъ и оскорбляющимъ всякое приличіе и религіозныя чувства.

Такого рода развлеченія нельзя было называть иначе, какъ только „Galgenhumor"-омъ, но на людей религіозныхъ и хорошей нравственности, благовоспитанныхъ и образованныхъ, такой Galgenhumor производилъ крайне тягостное впечатлЪніе.

„Ни Ъвши, ни пивши, скачи, дурню, ошалЪвши", — музыковавшіе плохо живились и плохо лежали-спали, и проказничали, просто, съ дури и убійственной скуки.

Когда 5 мая 1917 г. извЪщено насъ о томъ, что поЪдемъ всЪ изъ Талергофа, увидЪлъ я, что кто-то, мужчина хорошаго общественнаго положенія, отецъ дЪтей, которыхъ можно бы ставить хоть бы и сейчасъ подъ вЪнецъ, громко пЪлъ и мальчишески плясалъ.

Я говорю ему: „Что дЪлаешь, человЪче? Не шалЪй!"

— "Не шалЪю, — говоритъ, — но радуюсь, ибо, вотъ, даютъ свободу", и дальше подпрыгиваетъ.

Я говорю ему, что всЪ рады тому, что выйдутъ наконецъ изъ неволи, но никто не поетъ и не пляшетъ, вЪдь же и тамъ, въ ГаличинЪ, будто на свободЪ, но не гараздъ, не рай, только нужда и горе, a кромЪ того и нЪтъ дома своихъ — они Богъ вЪсть гдЪ.

Въ моментъ когда сіе пишу, у меня есть вЪдомость, что пЪвшій и плясавшій тогда въ ТалергофЪ за свободу, въ большой нуждЪ съ семьей живетъ теперь. Сегодня, вотъ, уже 24 н. ст. января 1919 г., a свободы въ ГаличинЪ ни мира ни благополучія нЪтъ, — только домашняя война, идутъ грабежи и убійства, всюду голодъ, плачъ и рыданіе. Стало быть, уронившій тогда свое достоинство и безумно плясавшій, засталъ на родинЪ иную пляску...

Въ одномъ баракЪ жили между прочими, одинъ священникъ съ женою и дЪтьми. Жена и дочь этого священника своимъ поведеніемъ все время заточенія ставили своего мужа, респ. отца, священника, взаправду въ неловкое положеніе: онЪ не были въ состояніи между собою и къ своему мужу (отцу) священнику, говорить иначе какъ только, по польски. ОнЪ не являлись ни разу на богослуженіяхъ, служимыхъ по баракамъ, a также ни разу въ церкви. МнЪ пришлось однажды заговорить съ ними серьезно по этому поводу. Спpoсивъ ихъ, почему онЪ, русскія по происхожденію, дочери русскихъ священниковъ, вскормленныя и содерживающіяся русскимъ хлЪбомъ, живя на приходствЪ въ русской громадЪ, говорятъ всегда лишь по польски, такъ онЪ отвЪтили: „Мы такъ привыкли говорить сдавна, и отвыкнуть отъ этого не можемъ (вЪрнЪе не стараемся, не хочемъ), но несмотря на то, мы, може, лучшія русинки чЪмъ тЪ, кто говорятъ по русски".

Я говорю имъ, что онЪ,—дочь и жена русскаго священника—онЪ все таки даже не читаютъ и не пишутъ по русски, и что это весьма печально, a одна изъ нихъ отвЪтила: „Въ этомъ мнЪ не было и нЪтъ никакой надобности!"

ЗатЪмъ съ удивленіемъ я просилъ мать и дочку, прчему онЪ, въ неволЪ, на богослуженіяхъ никогда не бываютъ, a онЪ отвЪчаютъ: „Мы и дома никогда въ церкви не бывали".

— „Что говорите? Возможно ли это? Я знаю, что церковь ваша близехонько приходского дома".

— „Да, это вЪрно, но мы не выносимъ запаха церковныхъ свЪчъ и кадила", сказали онЪ.

— "Но вЪдь же часто въ церкви свЪтитъ немного свЪчей и не часто кадятъ".

— „Можетъ быть, что такъ оно и бываетъ, но мы этимъ не интересовались".

Я былъ пораженъ открытіемъ такой картины, изъ нашихъ приходовъ, въ какомъ-то медвЪжьемъ углу.