Наше житье-бытье въ ТалергофЪ.

Помню, осенью 1914 года приближался день 14-го октября н. ст. день именинъ цЪсаря Франца Іосифа I. Полковникъ пригласилъ нЪсколькихъ „циммеркомендантовъ", чтобы посовЪтоваться съ ними относительно торжественнаго богослуженія за благоденствіе старика-юбиляра, По всему замЪтно было, что власти очень усердствуютъ, чтобы эти именины были отпразднованы особенно торжественно.

Приглашеніемъ занимался о. Коломыецъ, рослый мужчина и умЪющій въ обществЪ ловко обращаться. Его избрала себЪ команда посредникомъ между собой и нами. Свою службу исполнялъ о. Коломыецъ вплоть до поступленія подъ карантинъ, чтобы выЪхать куда-то на конфинацію. Но изъ-подъ карантина онъ не только не выЪхалъ на конфинацію, но и остался въ ТалергофЪ на всегда, ибо расхаживая со всякими докладами по всЪмъ баракамъ и занимаясь списками всЪхъ интернованныхъ (списками живыхъ и умершихъ, приходящихъ и выбывающихъ), онъ заразился тифомъ и умеръ. Тяжело вспоминать... А, впрочемъ, да проститъ милостивый Господь!

Программа была такая: Интернированный о. духовникъ львовской духовной семинаріи, о. совЪтникъ и папскій шамбеланъ, 83-лЪтній старикъ, о. Дольницкій, всЪмъ намъ ободритель и образецъ терпЪнія и постояннаго моленія, долженъ былъ служить литургію въ сослуженіи нЪсколькихъ священниковъ, добрыхъ пЪвцовъ, о. Тиховичъ долженъ былъ составить пЪвческій хоръ, чтобы пЪли по нотамъ, хотя и безъ нотъ, a долженъ былъ заняться о. Корн. Сеникъ устройствомъ престола, эстрады для пЪвцовъ и распредЪленіемъ мЪстъ стоянія для всЪхъ христіанскихъ интернованныхъ, чтобы стояли на своемъ мЪстЪ дамы, на иномъ мЪстЪ мужчины интеллигенты, a дальше всЪ селяне и селянки, a разумЪется гдЪ-то вблизи престола и военные. Признать надо, что о. Сеникъ, бывшій сеймовый депутатъ, стройный мужчина и знающій весь обиходъ, справился со своей задачей отлично. ПЪвческій хоръ обратилъ на себя общее вниманіе полковника и всей его свиты, ибо набрали въ хоръ такихъ пЪвцовъ, что каждый изъ нихъ, самъ даже бы могъ быть управителемъ хора.

Когда окончилось торжество, въ своемъ словЪ о. Корнилій Сеникъ (на нЪмецкомъ языкЪ) сказалъ во всеуслышаніе приблизительно слЪдующее: „Heute ist ein Fest im ganzen Reich zum Namenstag des glorreich regierenden Jubilaten Kaiser Franz-Josef des I. Alle Volker Osterreichs beten inbrunstig fur Seine Gesundheit und wunschen Ihm vom ganzen Herzen Alles Beste and ein ruhmvolles Beenden des begonnenen Krieges; dasselbe wunschen auch wir, alle hier versammelten, wir, russische und polnische Unterthanen des Jubilaten Franz-Josef des I. Wir alle hier versammelten bitten Euere Exzelenz, Herr Oberst, unsere herzlichsten Wunsche Seiner Majestat dem Kaiser gutigst zu Wissen geben".

(Сегодня, во всемъ государствЪ, торжество тезоименитства славноцарствующаго юбиляра Франца Іосифа I. ВсЪ народы Австріи молятся набожно за его здравіе и всЪмъ сердцемъ желаютъ ему всего наилучшаго и славнаго окончанія начатой войны. Этого желаемъ также всЪ мы, тутъ собранные, русскіе и польскіе подданные юбиляра Франца Іосифа I. ВсЪ мы, здЪсь собранные, просимъ вaше превосходительство, господинъ полковникъ, довести милостиво до свЪдЪнія его величества наши сердечнЪйшія желанія).

Произнесеніе этого благожеланія было принято полковникомъ и прочими офицерами безъ всякаго примЪчанія, выразительное названіе „russische Unterthanen" не представилось имъ на этотъ разъ чЪмъ-то неумЪстнымъ, но всЪ „украинцы", услышавъ эти слова, лютились несказанно и хотЪли непремЪнно высылать депутацію къ полковнику съ жалобою на о. Сеника. Почему не исполнили мазепы этого своего намЪренія и рЪшенія, не знаю.

НаканунЪ нашего Рождества Христова, въ сочельникъ, послЪ св. вечери, служились въ трехъ баракахъ, для нашихъ бЪдныхъ заточниковъ, вечерни, повечерія и всенощныя, a кромЪ этого постарались устроители о соблюденіи предписаній нашего обряда и обычая, также и о „кутьЪ" (пшеницЪ съ макомъ и медомъ), — она лежала на импровизованномъ тетраподЪ, a всЪ наши, участвовавшіе въ богослуженіи, шли по очереди къ блюду и брали ложечкою понемногу кутьи, чтобы по крайней мЪрЪ такимъ образомъ припомнить себЪ нашъ Святъ-Вечеръ. Правда, еше и то долженъ здЪсь отмЪтить, что просфоры были раздроблены и всЪмъ приступаюшимъ къ кутьЪ розданы!

За все время моего пребыванія въ ТалергофЪ, переселялся я изъ барака въ баракъ по всякимъ поводамъ 17 разъ. Еще когда я жилъ съ сыномъ и о. Ф. Сапруномъ въ VIII баракЪ находился тамъ тоже и о. Решетиловичъ, рьяный мазепа и депутатъ парламента, но недолго: "украинскіе" депутаты, д-ръ Кость Левицкій и др. походили усердно и живо во ВЪнЪ всюду, куда слЪдовало, ходатайствуя объ освобожденіи и о. Решитиловича, и, конечно, его освободили. Однажды къ вечеру, при тускломъ свЪтЪ висящей лампы, вошелъ къ намъ въ баракъ полковникъ съ нЪсколькими офицерами и спросилъ громко: „Wo ist hier der Reichsrathsabgeordnete, Pawel Reszetylowicz?" — „Hier bin ich", отвЪтилъ о. депутатъ и представился полковнику. — „Sie sind ganz frei. Morgen fruh reisen sie ab; machen sie sich reisefertig". СлЪдующаго дня распращавшись со всЪми въ баракЪ краткимъ „будьте здоровы", уЪхалъ о. Решетиловичъ, давъ всЪмъ „украинцамъ" обЪщаніе скоро выдобыть всЪхъ ихъ изъ Талергофа — или какъ многіе изъ насъ это мЪсто нашего заточенія называли „Teufelhof-a" (чортовъ дворъ). И началась послЪ этого оживленная работа внутри и внЪ Талергофа, съ цЪлью освобожденія "украинцевъ". Между нами былъ главнымъ „махеромъ" въ этомъ дЪлЪ о. Ст. Макаръ изъ Новаго МЪста, a въ ГрацЪ нЪкій д-ръ Ганкевичъ, кажется зять д-ра К. Левицкаго. Во время этого движенія стали записываться на „украинскую листу" у о. Ст. Макара, намъ уже извЪстные мазепы, но также кое-кто изъ нашихъ, селяне и интеллигенты даже, желая, во что бы то ни стало, хоть бы и этимъ путемъ, вырваться и высвободиться изъ Талергофскаго ада, на жизнь въ ГминдЪ, или въ Ст.-Андрэ, или гдЪ бы то ни было, на конфинацію.

Роль мазепъ.

Когда находился я уже въ IV баракЪ, какой-то „украинецъ" намъ кликнулъ: „Кто изъ панівъ хоче выйти изъ Талергофа, най впишется сейчасъ у мене на укр. листу, то выйде".

Съ возмущеніемъ откликнулся хоромъ цЪлый баракъ: „НЪтъ здЪсь между нами такихъ, вонъ съ предложеніемъ! Дастъ Богъ, выйдемъ отсюда и безъ вписыванія себя на укр. листу."

Агитаторъ вышелъ съ длиннымъ носомъ.

Передъ праздникомъ св. о. Николая извЪстили всЪхъ насъ, что пріЪдетъ въ этотъ день д-ръ Ганкевичъ въ Талергофъ, съ той цЪлью, чтобы пожилыя лица ему представлялись для освобожденія себя изъ Талергофа. И дЪйствительно пріЪхалъ д-ръ Ганкевичъ съ какимъ-то другимъ господиномъ. Стали всякіе люди тиснуться въ барачокъ, гдЪ освобождающая комиссія начала дЪйствовать, о. Макаръ отдЪльныхъ лицъ впускалъ и выпускалъ. УвидЪвъ меня, между стоящими на дворЪ, о. Ст. Макаръ былъ настолько внимателенъ, что впустилъ меня въ канцелярію и шепнулъ въ ухо: „Впишитесь, отче, на листу д-ра Мих. Короля изъ Жовквы" (зналъ о. М., что я никакъ на „украинскую листу" не впишусь). Ставъ передъ комиссію, спросилъ меня д-ръ Ганкевичъ вопервыхъ, какъ я называюсь, а затЪмъ какой я партіи? Я отвЪтилъ: „Я не есмь человЪкъ какой-то партіи, я членъ галицко-русскаго народа". — "Такъ?! То идите себЪ, идите! Мы знаемъ васъ добре не отъ нынЪ!" — И я пошелъ, зная уже, что меня не выпустятъ, но радъ все таки, что меня знаютъ не отъ нынЪ, хотя и не съ хорошей стороны въ мазепинскомъ смыслЪ, т. е. въ безсмысліи. Спасибо и за это.

Свящ. о. Iоаннъ Савчинъ, законо-учитель гимназiи въ ПеремышлЪ.

 

Черезъ нЪсколько мЪсяцевъ послЪ этого прочли „циммеркоменданты" по баракамъ, что въ такой-то день отъЪдутъ изъ Талергофа на свободу, такіе-то „украинцы", — и назвали около 120 фамилій разъ, a затЪмъ нЪсколько разъ еще извЪстное количество ихъ на иные дни.

Стали мазепы въ телячьемъ восторгЪ намъ, русскимъ, на досаду, собираться къ отьЪзду. И ударилъ часъ отбытія. НЪкоторые изъ нихъ прощались съ нами даже словами: „дай Богъ и вамъ скоро отсюда выбратися", но, когда вышли всЪ съ багажемъ за ворота, чтобы пЪшкомъ пойти на станцію Абтиссендорфъ, то и кликнули намъ громко съ дикимъ злорадствомъ: „А бодай-бысьте, москвофилы, всЪ тутъ пропали!" ПослЪ этого запЪли они свое „Ще не вмерла Украіна"...

Всей осенью и зимою, появлялись въ ТалергофЪ авдиторы, то на площади посреди бараковъ, то гдЪ-то въ баракЪ, чтобы допрашивать интернованныхъ, за что они въ Талергофъ попали. Меня не допрашивали тамъ уже ни разу, нaпротивъ, 15 ноября пришелъ офицеръ Лайсъ (Laiss) на площадь раздавать почту и многихъ о чемъ-то освЪдомлять, онъ и прочиталъ нЪсколькимъ десяткамъ интернованныхъ вЪсть, что военная прокуратура признала ихъ совсЪмъ невиновными, — между прочими прочитанными фамиліями была и моя. Я весьма обрадовался, ибо думалъ, что наконецъ, выпустятъ меня на свободу, но г. Лайсъ добавилъ въ концЪ сообщенія еще слова: „Aber aus uns unbekannten Grunden bleiben Alle freigesprochenen auf unbegranzte Zeit hier". (Ho пo невЪдомымъ намъ поводамъ, всЪ освобожденные останутся здЪсь на неопредЪленное время). Вотъ, какъ моментально убита была моя радость! Позже узнали мы, что освобожденіе интернованныхъ изъ талергофскаго заточенія зависитъ не отъ военной прокуратуры, a отъ д-ра Ганкевича и его конторскихъ прмощниковъ, стоящихъ подъ командою „украинскихъ" верховодовъ во ВЪнЪ. КромЪ извЪщенія о невиновности, отдалъ мнЪ г-нъ Лайсъ и пакетъ со всЪми бумагами, которыя забралъ мнЪ, было, жандармъ во время обыска и арестованія. Какъ опечатали оба мы, т. е. я и жандармъ, нашими оффиціальными печатями пакеть тогда, такъ невскрытымъ и непрочитаннымъ отдала мнЪ его прокуратура, которая, повидимому, этихъ бумагь не хотЪла видЪть и не видЪла.

 

Допросы.

Съ нЪкоторыми интернованными производились допросы очень интересно и замЪчательно. ПримЪра ради упомяну о нЪкоторыхъ. Одну крестьянку изъ Надворной (а можетъ быть изъ села отъ Н.) спросилъ прокуроръ: „Вы изъ которой партіи?" — "Я отъ коровъ" — отвЪтила баба. — „Какъ же отъ коровъ?" — спросилъ удивленный авдиторъ. — „Ну такъ, прошу пана „сендзього": я служу въ дворЪ, то тамъ дЪлимо всЪхъ слугъ на партіи, одна при коняхъ, друга при волахъ, еще инча при безрогахъ (свиньяхъ), a я при коровахъ и яловнику". — На такой простой отвЪтъ улыбнулся авдиторъ и отпустилъ бабу.

Иную крестьянку отъ Бродовъ (лЪтомъ 1915 года) спросилъ авдиторъ: "На васъ донесено, что вы впустили въ свою хату "москалей". Почему сдЪлали вы это?" — Крестьянка съ крайнимъ волненіемъ ему отвЪтила также вопросомъ: "А пощо впустили австрійски вояки „москалей" до Галичины?" — Авдиторъ мотнулъ только головой безпомощно и отпустилъ ее.

Однажды, былъ я допрошенъ по дЪлу обвиненнаго о. Северіана Ильницкаго. При допросЪ помогалъ авдитору адвокатскій конципіентъ изъ Дрогобыча. Авдиторъ спросилъ меня: „Что вы скажете о томъ, что о. Ильницкій основалъ въ своемъ приходЪ читальню О-ва им. Мих. Качковскаго?" — „Скажу только, то, что это хорошо; ничего преступнаго въ этомъ не было, я имЪлъ у себя тоже такую читальню; — ихъ было въ ГаличинЪ около тысячи" — отвЪтилъ я. — „Такъ? И вы говорите это такь смЪло?."- "И почему же мнЪ объ этомъ не говорить смЪло? ВЪдь я, о. Ильницкій и всЪ прочіе, мы получили разрЪшеніе на основаніе читаленъ О-ва им. М. Качковскаго, отъ намЪстничества во ЛьвовЪ чрезъ староства, на бумагЪ. Самовольно и тайно мы этого не дЪлали".— На эти мои слова примЪтилъ адвокатскій конципіентъ (офицеръ): „Ja, ja, an Allem ist die Lemberger Statthalterei schuldig". (Да, да, во всемъ этомъ виновно львовское намЪстничество).

Чрезвычайно характерны были допросы совЪтника суда Богдана Б. ДЪдицкаго, надсовЪтника суда Влад. Литинскаго и секретаря староства въ СянокЪ г. Андрея Бугеpы.

Первыхъ двухъ, узнавъ, кто они, спросилъ авдиторъ: Когда были вы именованы совЪтникомъ и надсовЪтникомъ суда? - „Въ іюнЪ 1914 года". — "И сейчасъ по повышеніи въ чинЪ, васъ арестовали? Удивительно! ВЪдь же для повышенія по службЪ, признали васъ совершенно лойяльными. НЪтъ никакой послЪдовательности въ дЪлопроизводствЪ галицкихъ верховодовъ. Идите; вы, господа, черезъ недЪлю будете свободны". Такъ и вышло.

Между нами въ ТалергофЪ было еще одно замЪчательное лицо, славный мужъ, д-ръ Николай Антоневичъ, выслуженный учитель гимназіи, писатель к широкоизвЪстный сеймовый депутатъ. Сколько молодежи воспиталъ онъ! Какимъ славнымъ и любимымъ педагогомъ былъ онъ, и все же очутился въ ТалергофЪ и пробылъ тамъ свыше пяти мЪсяцевъ! Насъ, учениковъ его, было много съ нимъ въ ТалергофЪ, мы очень жалЪли его. Онъ претерпЪлъ много въ талергофскомъ аду физически и нравственно, пока его освободили.Онъ, правда, не авансовалъ такъ быстро, какъ чиновники суда; его вообще какъ славноизвЪстнаго русскаго патріота политиканы не любили и боялись, хотя и высоко почитали, но все таки ему въ лойяльности безпречному, только законнымъ путемъ шедшему, не должно было случиться такого преслЪдованія, гоненія и униженія, какимъ онъ былъ подвергнутъ. Если бы не Талергофъ, д-ръ Н. Антоневичъ въ 1919 г. еще не умеръ бы; въ ТалергофЪ несомнЪнно здоровье его пошатнулось, несмотря на то, что былъ по своей русской природЪ, весьма твердъ и выносливъ. Д-ръ Людкевичъ не смогъ заточенія перенести. Не вынесъ униженія, оскорбленій и заточничества и вскорЪ умеръ въ ТалергофЪ. Андрей Бугера предсталъ предъ авдиторомъ въ чиновничьемъ мундирЪ, съ крестомъ заслуги на груди, ибо такъ одЪтымъ арестовали его 2-го августа 1914 г., когда выходилъ, въ парадной формЪ изъ церкви.

— Вы кто такой?— спросилъ авдиторъ.

— Я служилъ 12 лЪтъ въ арміи. Въ чинЪ фельдвебеля поступилъ я на службу въ староствЪ, секретаремъ староства служилъ я 28 лЪтъ. Теперь я вь отставкЪ съ пенсіей, съ крестомъ заслуги за вЪрную службу, и здЪсь, въ ТалергофЪ!

— УдивитЪльно, какъ съ вами поступили. Идите. Постараемся, чтобы вы вышли скоро отсюда.

Черезъ нЪсколько недЪль были всЪ они отпущены на свободу, хотя не въ одно время, ибо и не въ одно время, впрочемъ, ихъ допрашивали.