Восприятие пространства в средневековой Руси.

Атрибутивным признаком русского средневекового пространства является символический “порог”. Понятие “порога” онтологично, оно имеет свою историю в язычестве, иудействе и христианстве. В русском язычестве “порог” является “промежутком риска”, “пространством неопределенности”, в котором человек терял покровительство духов. В христианстве “порог” - это то место, в которое с необходимостью должна быть поставлена душа человека для свободного осуществления сознательного выбора. В средневековье пороговая ситуация фиксировала возможность человека апеллировать либо к топографическому “низу” (язычеству), либо - “верху” (христианскому мировосприятию). По сути ситуация двоеверия закрепила в сознании два слоя, в каждом из которых особым образом протекало время и организовывалось историческое пространство. самым страшным местом считался перекресток. Это - место схождения границ нескольких родовых владений, а значит и место соприкосновения нескольких духов умерших предков. Об особом статусе перекрестка в сознании русских свидетельствует погребальный обряд, описанный в Начальной летописи. Не случайно, сила былинных богатырей испытывалась на перекрестках, то есть там, где терялась охранная сила предков и все зависело только от тебя самого. Фиксация "сдвига" становится возможной через обнаружение двух типов духовной иерархии - низшего и высшего. Внизу обосновалась откристаллизовавшаяся и неисчерпавшая своего титанизма языческая стихия. Фольклор, "низшая мифология", народные поверья, богатырские былины, скоморошины стойко удерживались в народном сознании. Вверху формировалась иная иерархия. Ее суть - в главенстве православных ценностей. Человеку в новосозданном пространстве просто ориентироваться, так как путь к боговоплощению уже открыт. Учения отцов церкви накрепко "пристегнуты" к топографическому верху. Сосуществование "верха" и "низа" на многие века становится пространственной данностью русского самосознания. "Низ" не преодолевается господствующим христианским мироощущением, а сам "порог" между двумя пространствами становится онтологической, родовой чертой русского самосознания.

По сути пространство русского средневековья структурировалось не перспективой, а религиозно-этической значимостью объектов.

Есть две реальности — материальная реальность, данная нам в чувственном опыте, и идеальная, духовная реальность, которая постигается лишь через мистическое откровение — не чувствами. различение чувственного и духовного опыта чрезвычайно актуально для православного сознания. Вместе с тем представление о чувственном образе сакральной реальности в большой степени присуще русскому религиозному сознанию. Крайне показательно в этом отношении представление о нетленности мощей святых: как известно, нетленность воспринимается у русских как признак святости; в целом ряде случаев именно нетленность является основной (а иногда даже и единственной) причиной почитания святого — и, напротив, отсутствие нетленности может служить поводом для отказа от почитания. Вместе с тем представление о нетленности святых может быть определенным образом связано с представлением о чувственном рае. Ведь если есть рай, доступный чувственному восприятию, то и обитатели этого рая — святые — тоже должны соответствовать нашему чувственному опыту: при посещении рая мы должны увидеть их в том виде, в котором они были до своего преставления.

Восприятие времени в средневековой Руси.

Два жанра были популярны одновременно - эпические богатырских былины и жития святых. Первый жанр исходит из устного народного творчества и является порождением языческой фольклористики. Второй - культурное явление иного рода. Он суть порождение нового, христианского мировидения и нового миростроительства. Глубокая укорененность этих двух жанров в недрах народной жизни указывает на самый первый "раскол", произошедший в религиозном сознании русского человека.

Никак нельзя согласиться с закреплением богатырского цикла за христианским мироощущением и причислением былинных богатырей к типу "культурных героев", появившихся в России на христианской почве. Хотя расцвет былинных сказаний приходится на период христианизации XI-XVI вв., начала этого жанра относятся к древнейшему эпосу, еще "докиевскому" и "доновгородскому". Былинные сказы вместе с обрядовой фольклористикой напрямую вытекают из языческого мироощущения наших предков. Даже самый поздний былинный сюжет имеет свой прасюжет, идущий от времен язычества.

Жития

Суть агиографии может быть выражена следующим образом: святость житийных персонажей призвана была формировать настрой на определенную эмоционально-нравственную волну. Жития задавали некоторый тонус духа, позволяющий обнаруживать внутри себя опору в настоящем и надежду на будущее.

На Руси сложился некий "духовный заказ", который частично удовлетворялся чтением агиографической литературы. Известно, что эту литературу не читали для развлечения или утехи, как скоморошины и небылицы. Строго говоря, не рассчитывался житийный канон средневековья и на уподобление. Паству агиографа составляли отнюдь не святые, а люди мирские, зачастую далекие от духовных интересов. Смысл канона заключался в конструировании особых пространственно-временных структур сознания массового читателя, в которых устойчиво обозначен мыслимыйобраз идеала святости. Житийная архитектоника была сориентирована на людей, беспрестанно грешивших и составлявших абсолютное большинство населения.

"Житийный хроноклазм"

На первый взгляд, легко обнаруживается сходство былин и житий. Никакие текущие в реальных причинно-следственных связях (в реальном времени) события не могут изменить их заданость. Однако время житий значительно отличается от художественного времени былин и обрядовой фольклористики. Здесь все освящено знаком вечности. Важно учесть и еще один момент: постоянное и упорядоченное воспроизведение ситуации святости, буквально по календарю - Месяцеслов, Четьи-Минеи и т.д. Религиозным подвигом периодически проникались. Но "приникаться" ситуацией в тех условиях означало “впустить в себя” художественное время житий, придать некоторой части своих размышлений житийную длительность.

Весь контекст византийско-русской агиографии дает основания считать, что существенной стороной такого мечтания являлась фиксациявневременной (вне действительно текущего времени) возможности совершенства.

Периодическое воспроизведение ситуации святости - в течении всего года - есть специфический прием, позволяющий не только преодолевать "прошлое" и "забвение", но и преодолевать всю временную текучесть. Разумеется, подобная процедура возможна только в сознании. Она осуществлялась через художественный разрыв времени - хроноклазм. Именно в хроноклазме подается читателю вневременность жизни святого. Такое " надтреснутое" время и позволяет обращаться к Вечности буквально напрямую. П.Флоренский как-то заметил по схожему поводу: " Через трещину рассудка иногда бывает видна лазурь Вечности".

Ситуация существования двух темпоральностей - богословско-житийной и былинно-фольклорной - основательно исследована Д.Лихачевым. "Различие между настоящим временем богослужения и настоящим временем обрядового фольклора, - отмечает академик, - существенно: в первом случае это настоящее время сейчас совершающегося события и одновременно изображение "вечности", во втором - это настоящее время в собственном смысле слова". Таким образом, у нас имеются все основания считать, что агиографический комплекс формировал в средневековом сознании русского человека склонность к своеобразной мировоззренческой интерпретации бытия - интерпретации в "аспекте вечности". Эта склонность не является исключительным признаком собственно русской философии. Дело в другом, а именно - в большинстве случаев ее происхождение выносится за рамки конкретно-исторического пути русского национального самосознания.