Основные итоги русского литературного процесса XIX века. Мировое значение русской классики.

Завершившееся знакомство с курсом истории русской литературы 18 в позволяет подвести некоторые итоги, касающиеся развития русской литературы, ее своеобразия и закономерностей.

Во- первых, русскаыя литература постоянно расширяла освоение тех пластов жизни, из которых черпала темы и сюжеты своих произведений и все глубже проникала во внутренний мир человека, в тайны его души.

Во- вторых, история русской литературы- это история смены жанров и стилей. От почти безусловного господства поэзии в начале и в 1й трети 19 века русская литература неуклонно двигалась к прозе. Торжеством повествовательных форм отмечена последняя треть 19 столетия. Это не значит, что поэзия прекращает свое существование. Она лишь уступает место на литературной арене прозе, но при всяком благоприятном случае готова взять реванш в состязании за власть над умами и чувствами читателей.

В- третьих, русская литература, преодолев в ходе своего движения жанровое мышление, перешла к мышлению стилями, как это наглядно выступает в творчестве пушкина, лермонтова, и гоголя, а затем к господству индивидуально- авторских стилей, когда каждый писатель мыслил в духе индивидуальной стилистической системы. Это хорошо видно на примерах Тургенева, Гончарова, Толстого, Достоевского, Чехова, Лескова.. При этом жанры никуда не исчезают, но стиль не находится в жестокой зависимости от жанра, а освобождается от строгой жанровой нормативности. Поэтому в русской литературе особенное распространение получили гибридные жанровые формы, спаянные из различных жанров. Н-р «Евгений Онегин»- роман в стихах, «Мертвые души»- поэма, «Записки охотника»- рассказ и очерк. Достоевский- философско- идеологический роман, Толстой- роман-эпопея.

 

Расцвет русской классики в XIX в. многие зарубежные исследователи называют «золотым веком», своеобразным Ренессансом, последним и «са­мым великим из всех даже по сравнению с итальянским, немецким и фран­цузским Ренессансом» (Дж. Маккэйл). Другой английский критик М. Марри также замечал: «Могучее вдохновение, которое так странно и величественно исходило от старых поэтов английского возрождения, вновь возникает в современных русских романах».

В настоящее время факт универсального значения русской литературы не только общепризнан, но является объектом пристального изучения как отечественных, так и зарубежных исследователей. И многие критики в самых различных странах, анализируя те или иные явления современной литературной действительности, неизменно обращаются к произведениям русской классики как к недосягаемым эталонам в художественной сфере.

В Европе уже в 70-х годах прошлого века обратили внимание на своеобразие и глубину русской литературы, отразившей духовный и нравственный опыт своего народа и поднявшей искусство романа, новеллы, драмы на новую высоту, «русский роман очаровывает "дыханием жизни", искренностью и состраданием, ― утверждал видный французский литерату­ровед прошлого века Э. М. де Вогюэ. ― Молодежь находит в нем интеллек­туальную пищу, которой она страстно жаждет и которой ей не может пред­ложить наша изысканная литература. Я убежден, что влияние великих рус­ских писателей будет благотворным для нашего истощенного искусства».

Говоря о роли русской классики в развитии критического реализма в литературе США, французский исследователь Р. Мишо подчеркивает, что современный роман в США не мог стать тем, что он есть, без Достоевского, Толстого и Чехова. О пристальном внимании к творчеству Пушкина, Тол­стого, Достоевского и Маяковского, Есенина, Булгакова писал и амери­канский критик И. Уайл: «Ни одна другая страна не располагает литера­турой, которая бы пользовалась среди американских интеллектуалов более высокой репутацией, чем русская и советская литература».

В свое время Достоевский на вопрос «Кого вы ставите выше: Бальзака или себя?» ответил: «Каждый из нас дорог только в той мере, в какой он принес в литературу что-нибудь свое, что-нибудь оригинальное». В этих словах затронута суть творческих взаимоотношений, на основе которых складывается мировой литературный процесс. Каждая из национальных литератур вносит в этот процесс то, что отсутствует в других литературах мира или имеется там в недостаточно развитом виде. Размышляя над процессом литературных взаимосвязей, Лев Толстой в свое время заметил: «Я думаю, что каждый народ употребляет различные приемы для выражения в искусстве общего идеала и что благодаря именно этому мы испытываем особое наслаждение, вновь находя наш идеал выраженным новым неожиданным образом. Французское искусство произвело на меня в свое время это самое впечатление открытия, когда я впервые прочел Альфреда де Виньи, Стендаля, Виктора Гюго и особенно Руссо».

«Святая русская литература, святая прежде всего в своей человеч­ности» (Т. Манн), поразила мир сочувствием униженному и оскорбленному человеку. Оскар Уайлд, утверждая, что одним из источников его собствен­ного морального обновления было «сострадание в русских романах», заявил в одной из бесед: «Русские писатели ― люди совершенно изумитель­ные. То, что делает их книги такими великими ― это вложенная в их произведения жалость... Жалость ― это та сторона, которая раскрывает произведение, то, благодаря чему оно кажется бесконечным».

Возникающий этический пафос русской литературы был следствием неистребимой устремленности ее творцов к идеалу духовно-нравственного совершенства, т.е. к выполнению евангельского: «Будьте совершенны как совершенен Отец наш Небесный».

Знакомясь с русской литературой, читатели за рубежом поражались и другому: у каждого персонажа, каково бы ни было его социальное положение, есть душа. Иными словами, русские классики в лице Гоголя и Тургенева, Толстого и Достоевского, Чехова и Лескова еще раз напомнили о том, что человек ― не только физическое и интеллектуальное существо, он обладает еще душой, которая часто бывает не в порядке, которая может болеть, мучиться, страдать и которая нуждается в любви, жалости, состра­дании. Примечательна в этом отношении статья английской писательницы Вирджинии Вулф «Русская точка зрения», в которой она утверждает, что у Чехова сущность его рассказов можно определить словами: «Душа больна; душа излечилась; душа не излечилась... Читая Чехова, мы обнаруживаем что повторяем слово "душа" снова и снова... Действительно, именно душа ― одно из главных действующих лиц русской литературы... Тонкая и нежная, подверженная уйме причуд и недомоганий у Чехова, она гораздо большей глубины и размаха у Достоевского; склонная к жесточайшим болезням и сильнейшим лихорадкам, она остается основным предметом внимания».

Роль русской классической литературы в современном мире предопре­делила и глубина художественно-философского осмысления проблем лич­ности. Стремление русских классиков к решению коренных вопросов бытия придает их творениям особую философскую напряженность. Герои русской литературы, решая личные вопросы своей жизни, неизменно сталкиваются с нравственно-философскими и религиозными проблемами, которые занима­ют значительное место в поэзии и прозе Лермонтова и даже в лирических по своей сути пьесах Чехова. Крупнейшие представители европейской фило­софской мысли ― от Хайдеггера до Сартра ― утверждают, что у истоков раз­виваемых ими доктрин стоят Достоевский и Толстой, затронувшие по их мнению, такие проблемы человеческого существования, как абсурдность бытия, отчуждение человека и пр.

Решая проблему личности, русские классики показывали, как естественное человеческое стремление к раскрытию своей индивидуальности нередко трансформируется в неограниченное своеволие, хищнический эго­изм, ведущий не к расцвету личности, а к ее духовной деградации и физи­ческой гибели. Исследуя бесперспективность таких форм самоутверждения, они приходили к выводу, что подобные способы самореализации личности ― фикция, иллюзия.

Художественно-философскую глубину русской классики некоторые критики на Западе видят в ее борьбе с концепцией человека, как «несложного, однозначного существа, способного разрешать встающие перед ним проблемы рациональным путем». Об этом пишет английский литературовед Р. Пийс в книге о Достоевском, изданной в Кембридже. Эта мысль встречается и в других работах западных исследователей, утвер­ждающих, что русская литература порывает с традициями эпохи Просвеще­ния, воспринимавшего человека именно рационалистически. Однако дело обстоит несколько иначе. Русская классика XIX века, будучи наследницей и продолжательницей классической традиции прошлых эпох, в том числе и эпохи Просвещения, значительно расширила и углубила просветительское понимание гуманизма. А в чем конкретно заключается расширение и углубление ― на этот вопрос даются порой самые разнообразные ответы.

Русская классика противостояла и продолжает противостоять декадансу и модернизму, бездуховности и отчаянию, порождаемыми ощущением абсурдности бытия, эстетизацией зла, отождествлением его с добром, и неверие в возможность победы над злом.

В то время, когда европейское сознание стало проявлять терпимость к идеям вседозволенности и избранничества, к призывам освободиться от нравственных уз, любви и сострадания, этих, по выражению Ницше, догм, которыми якобы «руководствуются рабы», ― русская литература всеми возможными художественными средствами вскрывала античеловечность подобных теорий. Она доказывала бесперспективность и иллюзорность антигуманных форм самоутверждения, жизненную необходимость духовно-нравственного самосовершенствования, в котором русские классики видели цель и смысл земного существования, залог преодоления хаоса и энтропии, царящих в современной действительности.