Пресса и социальный контроль

 

Изучение предыдущих тем дает нам возможность разобраться в одном из самых трудных вопросов — участии журналистики в социальном контроле. Для исследователей и критиков прессы это предмет постоянного интереса и споров, причем исходные позиции и выводы полемистов различаются коренным образом.

Трудность представляет уже само значение термина. Семантика опорного слова вроде бы подталкивает к поиску функций, свойственных административным органам. Но это обманчивая легкость решения вопроса. Надо разделять близкие по звучанию, но различные по содержанию понятия «контроль» и «социальный контроль». Первое включает в себя широкий спектр значений, существующих как в бытовом общении, так и в специальных научных контекстах. В английском языке (у которого отечественное обществоведение активно заимствует свой понятийно-терминологический аппарат) control обозначает и управление, и власть, и проверку, и регулирование, и надзор, и самообладание. Социальный контроль получил более узкое определение: в справочной литературе он описывается как механизм саморегуляции в социальных системах, осуществляющий ее посредством нормативного (морального, правового, административного и т.п.) регулирования поведения людей. Предложенная дефиниция открывает возможность использовать авторитет общественного мнения, а стало быть — побуждает редакции к исследованию этого мнения, его концентрированному выражению и опоре на него.

В словарно-лексическом измерении социальный контроль представляет собой как бы частный, конкретизированный случай более общего понятия контроля. Но как механизм саморегуляции в обществе он насыщен гораздо более многоаспектным содержанием, чем надзор и проверка (силовые, властные акции), с которыми в первую очередь ассоциируется это словосочетание в русскоязычной речевой практике. Чтобы устранить эту двусмысленность, необходим углубленный анализ темы, к тому же выполненный не в отвлеченно-абстрактной манере, а в контексте реального исторического времени. Главным образом нас будут интересовать общественная среда, в которой развертывается социально-контрольная активность прессы, объект и предмет этой деятельности, методы ее ведения и готовность журналистов справиться с нею.

В первую очередь мы дадим характеристику среды, в которой развертывается социально-контрольная деятельность СМИ. Имеются в виду состояние российского социума к исходу десятилетия реформ (естественно, в самых общих чертах), распределение доверия населения между социальными институтами, тенденции изменений в области массовой информации, нормативные основания для контролирующей и преобразующей активности прессы.

Как стало ясно из предыдущих разделов, российская пресса, продвигаясь вместе со страной по запутанной траектории, не только не решила назревших ранее вопросов, но и «обогатилась» новыми острыми проблемами. В частности, тема ее участия в социальном контроле (регулировании и саморегулировании) приобрела явно выраженный аспект информационной безопасности.

С одной стороны, совокупные показатели силы и влиятельности СМИ как социального института растут. Степень влиятельности российской прессы нельзя рассматривать изолированно от социального и политического кризиса в стране, одним из следствий которого является утрата доверия граждан к органам власти и другим публичным инстанциям. К исходу 1990-х годов, по данным Института социологии парламентаризма, крайне низко упали надежды населения на силу президентской власти, показатель доверия правительству и палатам Федерального собрания не превышал 12%. В то же время 39% граждан выражали доверие телевидению, радио и печати. Оговоримся, правда, что, как и всякие социологические данные, эти данные, во-первых, подвержены быстрому старению и, во-вторых, у других исследовательских центров показатели доверия не совпадают с приведенными.

Тем не менее нарисованная статистическая картина заслуживает внимательного изучения. Такое перераспределение приоритетов вызвано не только уникальностью новейшей отечественной истории. Даже с учетом поправок на «кривизну» российского зеркала оно все же отражает общемировую, цивилизационную тенденцию усиления роли СМИ в регулировании социальных процессов. Специалисты, обозревая рост могущества средств доставки информации, приходят к выводу об изменении их социального смысла, об их автономизации, обособлении от традиционных институтов управления. Теперь уже «не столько содержание информации, сколько сами глобальные "Интернет"-иональные технические сети структурируют все сферы современной общественно-политической, экономической и культурной жизни мира»[70]. Заметим опять-таки, что сейчас в нашу задачу не входит оценка данной тенденции как положительной или отрицательной: явление существует de facto, и только это имеет значение. Оно несет на себе след еще более масштабного преобразования — вступления человечества в эру тотальной информатизации не только производственно-технологической сферы, но и мировосприятия, строя мышления людей, системы научного знания.

С другой стороны, система российских СМИ болезненно переживает структурный кризис, под угрозой оказалось существование даже тех печатных изданий, которые завоевали авторитет благодаря высокому профессионализму редакционных штатов. Мы рассматривали это явление в предыдущих разделах.

Состояние, самоопределение средств информации и отводимая им обществом роль являются отнюдь не периферийным придатком к стратегии развития пореформенной России, а одним из главных ее компонентов, если, в ближайшей перспективе, не самым главным. Поэтому решение возникающих в данной связи проблем ни в коем случае не может быть отдано во власть стихии, невежественных административных импровизаций или пресловутого здравого смысла самих сотрудников прессы. Красной нитью через рассуждения о социальной эффективности СМИ должна проходить идея чрезвычайной опасности их спонтанной, неподконтрольной обществу деятельности и динамики. Не будем путать этот тезис с призывом к силовой регламентации публицистики как рода творчества или с посягательством на свободу выражения мнений. Как раз наоборот: предельно широкое общение через СМИ духовно независимых личностей, без монополизации каналов какой бы то ни было кастой, служит залогом продуктивной социальной работы прессы.

Нормативно-правовая база функционирования СМИ, сложившаяся за последнее десятилетие в России, создает благоприятные, как никогда ранее, условия для их активного и социально полезного взаимодействия с внешней средой. Прежде всего, не было в отечественной истории периода, когда бы существовала если не идеально стройная система информационного права, то, во всяком случае, гигантская совокупность взаимосвязанных юридических актов. Центрообразующим элементом комплекса служат следующие положения Конституции РФ: «Каждому гарантируется свобода мысли и слова... Гарантируется свобода массовой информации» (ст. 29). Обратим внимание: каждому — значит, любому человеку, даже не обязательно гражданину нашего государства. Свобода массовой информации, а не средств массовой информации. Речь, стало быть, идет о правах и свободах человека, об удовлетворении информационных запросов общества в целом, а не о привилегиях редакционных коллективов или владельцев СМИ. В то же время и журналистам законодательно предоставлены многочисленные права и гарантии, необходимые для организации производственной жизни редакций, прежде всего в части доступа к информации, выражения авторского мнения и обеспечения практической, деловой эффективности прессы.

Необходимо оценить использование нашим обществом завоеваний на пути к демократизации, промежуточные итоги движения. Применительно к социально-политической системе в целом эту задачу выполнила автор фундаментального исследования Л. Шевцова, рассмотревшая ситуацию в России на фоне опыта реформ в других странах мира и новейших политологических концепций. В нашем обществе «демократия нередко воспринимается прежде всего как свобода слова, прессы, многопартийность и, конечно, свободные выборы, но не всегда как конституционный либерализм, который означает в первую очередь верховенство закона и систему сдержек и противовесов...». Такое состояние автор, вслед за авторитетными зарубежными специалистами, характеризует как «нелиберальную демократию» (illiberal democracy) [71]. Российские и иностранные политологи вынужденно конструируют и другие понятия: делегированная демократия, олигархическое государство, неопределенная форма правления, избыточная демократия и пр. Различаясь между собой по набору слов, эти определения сходятся в том, что все они относятся к явно неклассической социально-политической модели. Формы общественной жизни, лексикон и атрибутика соответствуют «мировым стандартам», тогда как ее содержание остается в значительной степени архаичным.

Такая социально-политическая обстановка формирует прессу по своему образу и подобию. Политическая услужливость российской журналистики (специалисты употребляют слово «сервильностъ»), обусловленная ее подконтрольностью кланам и партиям, ясно обнаруживается в ходе избирательных кампаний. Это установлено многочисленными исследованиями, включая мониторинга освещения парламентских и президентских выборов, которые на протяжении 1990-х годов вел Европейский институт средств массовой информации (ЕИСМИ). Аксиоматической истиной стала и зависимость содержания СМИ от интересов их собственников. «Я знаю, что любой наемный менеджер должен быть готов к тому, что "акционер всегда прав"», — этими словами определяет универсальную норму К. Пономарева, подавшая в отставку с поста генерального директора телекомпании ОРТ после того, как ее фактически отстранили от решения производственно-административных вопросов.

Во второй половине 1990-х годов экспертная комиссия подготовила для Совета Европы сопоставительный анализ российского законодательства и правоприменительной практики с Европейской конвенцией о защите прав человека и основных свобод (ЕКПЧ). В частности, сравнение с ЕКПЧ позволило выявить обстоятельства, препятствующие нашей журналистике в ее служении общественному благу. Их перечень можно найти в рекомендациях, касающихся свободы выражения мнений и информации. Назывались, вкратце, следующие проблемы: монополизация СМИ исполнительной властью и финансово-политическими группами; неурегулированность в законодательстве вопросов о журналистской тайне и государственной тайне; рост преступлений, связанных с посягательством на жизнь журналистов; активное вмешательство со стороны государственных органов в деятельность редакций; ограничение доступа журналистов к информации; со стороны СМИ — рост правонарушений, связанных с посягательствами на честь, достоинство и деловую репутацию граждан, злоупотребление свободой массовой информации, правонарушения, связанные с предвыборной агитацией, и т.д.

Таким образом, положение российских СМИ в социальной среде характеризуется сложной совокупностью черт, и нет возможности определить его однозначно. Его можно представить в виде сочетания нескольких утверждений. Пресса свободна — по самым высоким демократическим стандартам (прежде всего в правовом измерении). Она анархически независима от общественного контроля и в тактике своих действий демонстрирует самодостаточность и самовластие. Она подпала под строгий и взыскательный контроль собственников в стратегии действий, причем имеется в виду не только экономическая, но и социально-политическая стратегия. Справедлива каждая из этих характеристик, и одновременно каждая в отдельности не будет исчерпывающей. Только вместе они образуют достоверное знание и дают ключ к оценке конкретных фактов социального поведения редакций.

Обратим внимание на то, что из всех участников взаимоотношений по поводу СМИ в наименее выигрышном положении оказывается общество. Именно оно, через свои законодательные органы, даровало прессе свободы и благоприятные условия функционирования, преследуя главным образом цели социального прогресса, достигаемые с помощью саморегуляции на базе широкой гласности. И оно же, судя по нынешней ситуации, фактически лишилось механизмов контроля над прессой, которые перешли к товарному рынку и собственникам как его агентам, политико-властным группировкам и сотрудникам средств информации.

Очевидно, что этот дисбаланс необходимо устранять. В литературе звучит мысль о том, что настало время эмансипации (освобождения) прессы от борьбы за власть. Однако ни со стороны журналистов, ни со стороны самой власти этот процесс не начнется. Более вероятно, что процесс пойдет по инициативе «снизу», от аудитории. Прогноз теоретиков уже сбывается. Никак иначе нельзя расценить свершившийся, как мы видели выше, отказ массы населения от регулярного чтения так называемой «белой» прессы (так с некоторых пор стали называть солидную печать, подчеркивая ее отличие от «желтой»). Тезис о том, что преобразование модели журналистской деятельности целиком зависит от реформирования социальной системы, получил широкое распространение. «Каково общество, такова и пресса» — эта мысль в июне 2000 г. была включена в послание Президента стране. Не оспаривая ее в принципе, надо все же признать, что было бы неверно возводить ее в абсолют. Упование на «естественный ход событий» побуждает пессимистически расценивать перспективы качественного совершенствования СМИ, делает их неопределенными во времени, да и, по сути дела, снимает с журналистов ответственность за добросовестное исполнение их общественного долга.

Журналистское сообщество по своей природе не является всего лишь пассивной жертвой социальных процессов. Напротив, история множество раз убеждала, что оно относится к числу лидеров и «моторов» крупномасштабных перемен, как эволюционных, так и радикально-революционных. Относительная личная отстраненность сотрудников СМИ от обладания собственностью и политической властью усиливает субъективный фактор их поведения, делает их умы подвижными и восприимчивыми к новым идеям и веяниям. Исследователи проанализировали динамику профессиональной психологии сотрудников российских СМИ в течение тридцати лет. Оказалось, что основная часть журналистов как в прошлом, так и в настоящем нацелена на самопрограммирование, самостоятельную и сознательную выработку своей социальной позиции. Сегодня доминантами самопрограммирования стали свобода творчества и самовыражения, независимость в профессиональной деятельности, высокая степень самоуважения и т.п. Когда в стране начался весьма осторожный поворот к реформам, именно журналисты в массовом порядке сменили свои приоритеты быстрее и кардинальнее, чем другие социально-профессиональные группы и корпорации. Столь же решительно они «меняли курс» и в последующие годы. Мы сейчас рассуждаем не о беспринципности, а об использовании в интересах социального контроля фермента изменчивости, который есть в журналистском сознании и который неотделим от подлинного профессионализма.

Одним из главных направлений «перенацеливания» журналистского сознания должно быть безошибочное определение объекта и предмета социально-контрольной практики СМИ. Исходя из сути социального контроля в целом, его объектом служат взаимосвязи и взаимоотношения между различными элементами социальной структуры, предметом же — состояние этих связей и отношений. Такое истолкование основных категорий анализа можно назвать динамическим, поскольку в нем заложена идея подвижности, развития социальной системы. Именно оно открывает путь к регулированию, то есть к преодолению отклонений от оптимального положения вещей. Статическое понимание («элементы социальной структуры» или что-то в этом духе) влечет, в лучшем случае, к достоверному описанию жизненного материала. Целью регулирования служит гармонизация отношений между участниками социальных процессов в интересах самосохранения и развития системы.

Сегодня важно рассмотреть проблему в свете «основного вопроса журналистики», известного в мировой науке как противопоставление views и news (мнений и фактов). Время актуализировало для российской прессы эту дилемму, тогда как советская школа журналистики относила ее к заботам далекой от нас западной теории СМИ. 1990-е годы фактически стерли преграды для взаимопроникновения идей и методов редакционного труда, более того — благодаря интенсивной работе зарубежных информационных центров и издателей переводные учебники заняли доминирующее положение в библиотеках российских факультетов журналистики. В результате «чужие» проблемы стали своими, домашними.

Итак, информирование, описание, пусть и аналитическое, как конечная стадия журналистского труда — или мнение, рекомендации, решение? Сама природа регулирования, то есть воздействия, заставляет склониться ко второму варианту ответа. Вопросов о методах влияния, его силе и последствиях мы коснемся чуть позже. Сейчас важно определиться в главном: либо пресса участвует в социальном контроле (и тогда она неизбежно занимает конструктивную позицию и становится журналистикой решений), либо она присутствует при том, как его осуществляют другие институты, и выполняет роль наблюдателя, «зеркала», ретранслятора-коммуникатора и т.п.

Решения, которые общественность вырабатывает с помощью прессы, касаются и конкретных, даже частных проблемных ситуаций, и коренных преобразований, вплоть до выбора дальнейшей исторической судьбы нации, страны, региона. Формирование общественного идеала как «формулы» будущего входит в предмет социального контроля, равно как и способы его осуществления.

Вернемся в данной связи к понятию демократии. Оно нас интересует и потому, что является едва ли не самым популярным словом-символом в политологических выступлениях прессы, и потому, что только при условии его безошибочного смыслового прочтения можно рассуждать о целях и методике социального контроля. Трудно найти понятие, по поводу которого существовало бы больше разногласий среди специалистов и публицистов.

Финский профессор К. Норденстренг предложил методологические решения, позволяющие развязать наиболее тугие узлы этой проблематики. Во-первых, им сформулирована продуктивная для практической журналистики идея: благосостояние (welfare) — способ материализации демократии. Тезис, разумеется, не сводится к материальной обеспеченности (хотя и она не исключается), а охватывает всю полноту реального бытия человека и человечества — благополучие физическое, духовное, житейски-семейное и пр. Качество жизни, самого по себе существования человека и социальных общностей — это ничем не замещаемая цель реорганизаций в политике и государственном устройстве, универсальное ценностное мерило при выборе вектора социального регулирования. Во-вторых, автор, вслед за другими авторитетными исследователями, конкретизирует изначально аморфное понятие демократии, используя классификацию по моделям: прямая (direct), когда граждане непосредственно принимают государственные и иные властные решения, представительная {representative), при которой властные полномочия делегируются избранным органам управления, и совещательная (deliberative). Совещательная модель предполагает сочетание деятельности органов власти с непрерывным обсуждением всех значимых вопросов общественностью, использование всех пригодных для этого каналов и средств.

Опыт мировой политической истории убедил, что непосредственная демократия не подходит для управления сверхсложными современными обществами, в то же время и резервы представительной модели практически исчерпаны. Совещательная модель, будучи принятой на вооружение в теории и практике прессы, дает возможность поставить социально-контрольную деятельность прессы в адекватной общественным потребностям форме.

Мы обратились к понятию демократии с тем, чтобы показать, с какими крупными мировоззренческими категориями имеют дело журналисты, выполняя свою социально-контрольную миссию. Они как бы приобщают граждан к диспутам, которые на идейном уровне ведут ученые и политики. Как утверждают сторонники данной точки зрения, журналисты, сами ничего не придумывая, способны оценить адекватность и своевременность того или иного социокультурного «изобретения»[72]. Эта способность не «вручается» корреспонденту вместе с редакционным удостоверением, и правильнее было бы говорить, что она может возникнуть и развиться при условии ее целенаправленного формирования.

Но сейчас наш главный интерес вызывает слово «оценка». Оно подсказывает, где надо искать специфику социального контроля силами прессы, или «журналистского контроля», как предлагают говорить некоторые исследователи. Уточнение «журналистский» означает, что имеются некие отличия в методике выполнения стандартных задач. Оценка, соотнесение идей и практического поведения людей с общественно признанным эталоном, выражает нормативную природу социального контроля в целом. В прессе, лишенной административных и официально-юридических полномочий, на первые позиции выступает нормативно-ценностная диагностика, с сильным дифферентом в сторону моральных категорий. Для примера: публицист волен осудить нарушение закона гражданином или организацией, но ему не дано констатировать факт правонарушения, подменяя собой судебную власть. Он может от лица общественности добиваться принятия формальных санкций к нерадивому служащему, но единственным механизмом наказания в его собственных руках служит предание огласке сведений о качестве работы должностного лица.

Итак, оценка — и потом уже оглашение, отстаивание своей правоты, давление на инстанции, уполномоченные принимать решения, и т.п. Вопрос заключается в том, насколько верно найдены параметры оценивания, с чем публицист соотносит наблюдаемую ситуацию, насколько он вообще способен выполнять столь ответственную операцию. Здесь анализ методики труда, по существу, сливается с изучением методологии мышления.

Осуществление прессой социального контроля от имени общества и для его блага возможно только при ясном осознании, осмыслении гражданского назначения журналистики. Лежащие на поверхности суждения о надзоре за чиновниками (почему лишь за ними? с какой сверхзадачей?) такой интеллектуальной работы не предполагают. Они представляют собой расхожий стереотип, готовый переселиться в сознание репортера то ли из разговора в редакционном коридоре, то ли из случайной лекции о том, как западная пресса выполняет функцию «сторожевого пса» {watchdog) демократии.

Подверженность влиянию стереотипов, заемных, не переваренных в собственной голове мыслей — самая губительная из всех возможных несвобод. Степень свободы журналиста измеряется, в первую очередь, его независимостью в выборе целевых установок профессионального поведения из множества ему известных. Выбор идеалов гражданского, самоуправляемого общества — вероятно, самый трудный, поскольку он опирается на знание концепций социального самоуправления и роли в нем прессы. Значит, гражданское сознание журналиста является продуктом его теоретической зрелости, и это надо утверждать бескомпромиссно. Какие-либо «компенса-торы» теоретической неподготовленности, вроде интуиции и врожденного чувства справедливости, не спасают, когда приходит момент решений на методологическом уровне.

К сожалению, мы не располагаем систематизированными данными об уровне теоретико-методологической культуры сотрудников СМИ — они еще не собраны исследователями. Однако сходство результатов отдельных частных проектов дает основания для заключений об общем положении дел. Так, новейшие опросы журналистов о критериях профессионального мастерства показывают, что характеристики, предполагающие зрелость концептуального мышления (высокая общая культура, образованность, эрудированность, знание жизни), занимают, в зависимости от специализации опрошенных, места в середине или в конце списка, а на первых позициях оказываются личностные качества, оперативность или такое неопределенное по содержанию достоинство, как профессионализм[73]. Нечто подобное наблюдается и в редакциях СМИ других постсоветских государств. На VI Мировом конгрессе Международного совета по изучению Центральной и Восточной Европы (ICCEES) в 2000 г. были представлены результаты исследования журналистского корпуса Латвии. В частности, оказалось, что от 30 до 40% и более латышских журналистов не знают ответов на вопросы, касающиеся социальной эффективности проходящих в стране процессов и политического курса в целом. Иными словами, их социально-политическое мышление не структурировано (условимся считать, что те, кто определил свою позицию, сделали это достаточно взвешенно, а не под влиянием эмоционального порыва). Поэтому уделом значительной части потенциальных лидеров мнений остается либо информационное копирование действительности, либо некритическое воспроизведение чужих воззрений.

Итог наблюдений не радует: теоретическое начало присутствует в журналистском сознании, в лучшем случае, как второстепенный компонент. В нем до крайности нечетко зафиксированы базовые положения, призванные служить опорными точками в качественном анализе действительности.

Между тем только на основании ясных представлений о роли прессы в гражданском самоуправляемом обществе можно точно определить задачи СМИ в отношениях с социальными институтами, например с властью. В наши дни среди политиков и политических комментаторов принято уделять повышенное внимание информационной прозрачности, или транспарентности, системы управления. Однако следует различать «контроль за информационной прозрачностью властей и контроль за их деятельностью. Либо они делают, что хотят, а наша забота знать об этом — и только, либо деятельность властей должна быть подконтрольна гражданскому обществу, а информационная прозрачность мыслится как... условие такого контроля»[74].

Данная линия рассуждении приводит к точным рекомендациям относительно источников и методов репортерского труда. Так, анализ продукции одного из региональных отделений ИТАР-ТАСС показал, что более 60% новостей рассказывают о протокольных, организованных мероприятиях (заседаниях, конференциях, встречах с общественностью и т.п.) и только треть материалов почерпнута из «внекабинетной» среды. Несколько спрямляя связи, можно утверждать, что в первом случае источники информации обеспечивают свою прозрачность в том объеме, который они считают достаточным. Во втором — репортеры получают подлинные, не препарированные для них сведения, вступая в отношения «совещательной демократии» с прямыми участниками событий.

Решение сугубо производственных вопросов, в конечном счете, восходит к гражданскому самоопределению редакционного коллектива и отдельного корреспондента. Как на прикладном рабочем уровне «расшифровывается» следующее бесспорное суждение: «российская пресса в большом долгу перед обществом, поскольку не проявляет себя как серьезный институт дискуссий... Наши СМИ не осознают себя институтом гражданского общества. Они осознают себя институтом установления власти журналистов...»?[75] Основания для таких выводов дает анализ выбора героев публикаций, круга общения, источников сведений, тематики материалов. Рассмотрим, в частности, положение дел с источниками информации. В идеале их структура должна отражать способность прессы к контролю состояния всей общественной среды, а не отдельных ее элементов, прежде всего официальных. Исследователи проводят замеры степени открытости для прессы социальных структур. По 5-балльной шкале органы законодательной и исполнительной власти получают оценку 2,1—2,4; государственные предприятия и учреждения — 2,3; правоохранительные и судебные органы — 1,9; коммерческие и финансовые структуры — 1,6—1,7; а частные лица — 3,1.

Обращает на себя внимание, что индексы открытости в среднем невысоки. Однако помимо законных претензий журналистов к держателям информации из сравнения данных следуют и другие выводы. Во-первых, государственные органы, на закрытость которых по инерции чаще всего сетуют корреспонденты, уступают пальму первенства по этой части финансовым и коммерческим фирмам. Значит, особенно ощутимым препятствием для социального контроля становится покров коммерческой тайны, кстати сказать, очень расплывчато отраженной в законодательстве. И далее: сюда, на мало доступную общественности зону следует разворачивать прожектор гласности. Во-вторых, охотнее всего в контакт с прессой вступают частные лица, которые, как мы убедились, редко становятся персонажами публикаций. Застарелая привычка питаться сведениями из официальных источников сужает горизонт СМИ как социального контролера, затрудняет их функционирование в этом качестве, а то и превращает их в информационный придаток системы власти.

При всей кажущейся умозрительности выводов такого рода они находят подтверждение в стилистике, тональности выступлений и репутации изданий. Прислушаемся к ответу журналиста В. Костюковского, недавно ушедшего из «Известий», на вопрос коллеги о том, лучше или хуже стала эта газета по сравнению с прежними годами:

— Хуже. Это качественная, именно респектабельная, умеренно буржуазная, основательная газета. Но из нее почти ушло все чисто «известинское», то, что развивалось и бережно культивировалось много лет... Даже в суровые партийно-советские времена... приоритет в газете был за тем, что сейчас называется общечеловеческими ценностями. Человек, его поступки, его душа, его права, коллизии, в которые он попадает.

Критическая саморефлексия опытных профессионалов укрепляет в мысли о том, что журналистская корпорация в состоянии не только установить симптомы эпидемического заболевания асоциальностью, но и приступить к самоизлечению. В союзе с агентами гражданского общества оно могло бы выступить с инициативой создания органов неадминистративного контроля за взаимоотношениями СМИ с гражданами и социальной средой — подобно тем советам по печати, наблюдательным советам на телевидении, институту третейского суда, которые с успехом действуют в Канаде, ФРГ, Швеции и других странах. Опыт соседней Эстонии, о котором стало известно участникам VI Мирового конгресса ICCEES, показывает, что органы общественного регулирования эффективны даже в отсутствие у прессы правового статуса. В течение 1990-х годов Эстонский совет по печати (EPS), созданный на корпоративной основе ассоциациями журналистов, издателей, вещателей и потребителей, рассмотрел более 200 конфликтных дел, руководствуясь одним лишь этическим кодексом. Россия находится в выигрышном положении, поскольку на ее территории действует общенациональное законодательствооСМИ.

Глубина и масштабы кризиса печати в России заставляют предположить, что коренной трансформации способа видения мира придется ждать уже от следующей генерации профессионалов, а не от нынешней, деформированной годами противоестественного «переходного» существования. «В принципе, надо потихоньку... создавать новое поколение журналистики», — говорит в своих размышлениях на эту тему председатель Фонда защиты гласности А. Симонов.

Нельзя в очередной раз не увидеть, что колоссальная нагрузка и ответственность ложатся на систему образования сотрудников СМИ. Спрямленность и прагматическая упрощенность задач в образовании порождают столь же однолинейное, технократическое понимание специалистами их обязанностей. И наоборот: осознать смысл контроля как сбережения здорового самочувствия общества способны люди, приученные к непрерывной критико-аналитической работе, в частности к объективной самооценке в свете запросов социальной ситуации.

На одной из дискуссий о свободе печати и построении гражданского общества исследователи духовного мира современной России поставили на повестку дня именно содержание профессионального образования журналистов. Перспективы его совершенствования они связывают с саморефлексией, направленной на средства деятельности, что в наших условиях предполагает смену господствующей ментальности критическим мышлением. Присутствующие газетчики выдвинули альтернативу: рассматривать предложения по изменению законодательства, апелляции к различным социальным группам и правительству — то есть искать решение своих проблем вовне, а не внутри профессиональной корпорации. Так в действительности сталкиваются два подхода к усилению социально-контрольной эффективности журналистики. Один из них обозначается формулой «больше готовности к миссии», другой — «больше полномочий».

Борьба за дополнительные полномочия представляет собой движение по короткой прямой, на финише которой находится обладание официальной властью. Резервы саморегулирования в корпорации и критической саморефлексии работника неисчерпаемы, эти методы точно соотносятся с концепцией самоуправляемого гражданского общества и гарантируют, что пресса откажется от чуждых ее природе властных амбиций.

 

 

РЕГУЛИРОВАНИЕ

ЖУРНАЛИСТСКОЙ

ПРАКТИКИ

 

Свобода печати