Единство тона и эмоциональная палитра лирика

 

Единство эмоционального тона отнюдь не предполагает эмоционального однообразия лирики поэта. Основная лирическая эмоция может варьироваться — в зависимости от того, на какие явления действительности реагирует личность. В каждом новом случае, в каждом новом стихотворении эмоциональный тон принимает форму нового настроения, нового чувства. Порой эти настроения и чувства могут быть весьма несхожими, казаться очень далекими друг от друга, хотя за

 

ними и стоит сквозное настроение, сверхнастроение — основной эмоциональный тон.

Трудность обычно заключается в том, чтобы найти это единство в многообразии, обнаружить общую идейно-эмоциональную основу самых различных по настроению стихотворений — и тем самым проложить себе дорогу к пониманию каждого из них в его специфичности, найти ключ к неповторимому своеобразию выраженного в нем чувства.

В откликах критики на выход в свет единственного прижизненного сборника стихотворений Лермонтова³ явственно сказалось непонимание единства лермонтовской поэзии. В рецензиях Сенковского, Никитенко, Шевырева книга рассматривалась как собрание разнородных по настроению произведений, отнюдь не связанных известным отношением к миру⁴. Заслуга Белинского заключается в том, что он «нашел в поэзии Лермонтова абсолютное единство жизнеощущения»⁵. Для Белинского поэзия Лермонтова — при всей ее сложности, при всем богатстве образующих ее элементов — была лирическим выражением определенной жизненной позиции, слившейся с натурой поэта и неотделимой от нее. Переходя после «Песни про купца Калашникова..», «Думы», «Не верь себе...», «И скушно, и грустно...», «В минуту жизни трудную..,», «Молитвы» к стихотворению «1 января», Белинский замечает: «...читая ее < пьесу >, мы опять входим в совершенно новый мир, хотя и застаем в ней все ту же думу, то же сердце, словом — ту же личность, как и в прежних» (IV, 529).

Эта личность, или, как мы бы сказали теперь, лирический герой Лермонтова предъявляет к жизни очень большие требования: жизнь для него, по выражению Белинского, священное таинство, высокое служение. Человеку нужна политическая и личная свобода, полнота чувств, кипение страсти, упоение борьбой, тихие радости дружбы, наслаждение вечно прекрасной природой. Лермонтов — поэт, жизни действительной: для его лирического героя подлинное счастье невозможно ни в мечтаниях, о несбыточном, ни в погружении в глубины собственной души; лишь на мгновение может он забыться в созерцании богатого исторического прошлого («Бородино», «Песня про купца Калашникова»), в отрадных воспоминаниях детства («1 января»), в упоении красотой природы («Когда волнуется желтеющая нива..»). Мысль его упорно возвращается к настоящему, вне которого нет для него ни счастья» ни жизни. Все снова и снова вглядывается он в окружающее, и оно поражает его непереносимым не-

 

соответствием идеалу. Паллиативы и компромиссы он решительно отвергает: они недостойны гордого человека. Гибель его не страшит: лучше смерть, чем прозябание. Натура деятельная и сильная, он жаждет борьбы — и лишен возможности броситься в битву. Особенности отношения лермонтовского человека к миру и самому себе корнями своими уходят в глубочайшее трагическое противоречие, столь близкое сердцу Белинского и столь внимательно изучавшееся им, начиная со статьи о «Герое нашего времени». У лермонтовского человека была особая хрупкость, ломкость мироощущения, вызванная тем, что органичность и активность отрицания соединились с чувством рокового бессилия; огромная, решающая потребность в деятельности соединилась с полнейшим незнанием того, что и как можно сделать и можно ли что-либо сделать. Здесь уже был внутренне поднят вопрос: что делать? — но внутри лермонтовского лирического «я» он как бы и перечеркнут. Сила стремления к деятельности, не находя путей вовне, оборачивается стихией самоуничтожения, саморазрушения личности. (Человек как бы терзает и казнит себя за то, что мир плох и он не может сделать его лучше). В этом противоречии был источник внутренних метаний, смятенности чувств, бросков в противоположное, резкости переходов от настроения к настроению, необыкновенной широты эмоциональной палитры лермонтовской поэзии, кажущейся несовместимости чувств, выраженных в разных стихотворениях.

Единство поэзии Лермонтова, определяясь единством личности стоящего за ней лирического героя, «лермонтовского человека», обнаруживается лирически — в особом, только лирике Лермонтова присущем эмоциональном сплаве, в котором слились «страстная тоска по жизни» (Белинский), скорбная горечь, едкая, разъедающая душу стойкая печаль.

В статьях о Пушкине и Баратынском Белинский стремился преимущественно к тому, чтобы определить основной эмоциональный тон лирики поэта (светлая грусть лирики Пушкина, элегический тон поэзии Баратынского) и объяснить его мировоззрением. Своеобразие отношения лермонтовского лирического героя к действительности, особая хрупкость, ломкость его мироощущения послужили причиной того, что в статье о Лермонтове внимание Белинского сосредоточилось преимущественно на другом: он стремился показать богатство эмоциональной палитры Лермонтова как разнообразие проявлений единого эмоционального тона его лирики.

 

Рассматривая одно за другим стихотворения Лермонтова, Белинский в каждом из них находит новое чувство, новое проявление единого, но богатого множеством оттенков и граней отношения поэта к действительности.

Лирика Лермонтова воспроизводит единое мироощущение, которое постоянно дробится: оно внутренне, разорвано и противоречиво. Если мы проследим за тем; как определяет Белинский разнообразные эмоциональные состояния, отразившиеся в стихотворениях поэта, то увидим, что критик стремился не свести их к единому чувству, а очертить эмоциональный круг, который они образуют. Так, по словам Белинского, основная идея стихотворения «Бородино» — жалоба на настоящее поколение, дремлющее в бездействии, «зависть к великому прошедшему, столь полному славы и великих дел» (IV, 503). В других стихотворениях «тоска по жизни» принимает, как говорит Белинский, облик благородного негодования, соединенного с глубокой грустью («Дума»), леденящего душу отчаяния («И скучно и грустно...»), умиротворения и надежды («Молитва»), задушевного, отрадно успокаивающего чувства дружбы («Памяти А. И. Одоевского»); глухие рыдания обманутой любви, стоны проклятий сменяются уныло-мелодическим звуками тихой грусти («Ребенку» и «Сосед»); кроткое страдание любви, мелодия грусти, исторгнутая из глубины сердца, растерзанного и смиренного бурею любви («Отчего»), сменяется болезненно грустной нотой в «Благодарности»; за похоронной песней жизни и всем ее обольщениям следует отрадная песнь выздоровления и надежды («Завещание» и «Тучи»), И в заключительной части статьи, характеризуя богатство элементов, составляющих поэзию Лермонтова, Белинский вновь говорит о разнообразии выраженных в ней чувств, за которым стоит все та же глубокая натура, мощный дух и дума о жизни.

Белинский так глубоко постиг закон связи между эмоциональной палитрой лермонтовской лирики и общим отношением поэта к жизни, так ясно представлял себе возможные проявления лирического тона его поэзии, что сумел описать настроение еще не созданного Лермонтовым стихотворения. Это не более невероятно, чем возможность представить себе поведение понятного нам характера в предполагаемых обстоятельствах. Белинский писал: «Это утомление чувством; сердце просит покоя и отдыха, хотя и не может жить без волнения и движения...» (IV, 532).

 

Если человека, хорошо знающего поэзию Лермонтова, спросить, о каком стихотворении здесь идет речь, он обязательно назовет «Выхожу один я на дорогу...». И действительно, приведенный нами отрывок из Белинского кажется пересказом лермонтовских строк.

У Белинского: «Сердце просит покоя и отдыха...»

У Лермонтова:

 

Я ищу свободы и покоя!

Я б хотел забыться и заснуть!

 

Белинский продолжает: «Сердце просит покоя и отдыха, хотя и не может жить без волнения и движения...»

У Лермонтова:

 

Но не тем холодным сном могилы...

Я б желал навеки так заснуть,

Чтобы в груди дремали жизни силы,

Чтоб, дыша, вздымалась тихо грудь...

 

Статья Белинского была напечатана в «Отечественных записках» в самом начале 1841 года⁶, а стихотворение Лермонтова датируется маем — началом июля 1841 года⁷. Иными словами, когда Белинский работал над статьей, он не знал и не мог знать еще не написанного лермонтовского стихотворения. Отрывок статьи, который нас интересует, как будто представляет собой лишь размышления критика по поводу лермонтовской «Благодарности». На самом жe деле Белинский идет гораздо дальше: он говорит о том, чего в «Благодарности» вовсе нет, но что может быть в другом стихотворении поэта; как бы продолжая «Благодарность», он начинает говорить о настроении, возможность которого была заложена в натуре лирического героя Лермонтова и реализовалась впоследствии в лермонтовском потрясающем «Выхожу один я на дорогу...».