Наши знания – капля, наше неведение – море

 

 

Если правду о себе не выскажу я – её выскажут другие. И кто знает, как они её исказят?

 

Дело не во мне самом. Дело в моих мыслях: что станет с ними? На свете всегда будет происходить борьба между хитростью и мудростью. Побеждать будет то одна, то другая. Но как бы долго ни длилось колебание весов, в конце концов чаша хитрости окажется более лёгкой.

 

Я знаю только то, что я ничего не знаю.

 

Я таков, каков я есмь, чтобы не выдавать себя за что-нибудь большее.

 

Могу ли я кого-либо учить, когда сам только учусь?

 

То, что мы знаем, – ограничено, а что не знаем, – бесконечно.

 

Я знаю, что ничего не знаю, а они не знают даже этого.

 

Всегда существует более широкое поле для размышлений, чем мы полагаем, когда принимаем решение и приступаем к действию.

 

Как много есть на свете вещей, которые мне не нужны!*

 

* Есть ещё и другой вариант русского текста: «Как много на свете вещей, без которых я могу обойтись!» (Й.Р.)

 

 

Другие добывают себе на рынке дорогие предметы наслаждения, а я без затраты из собственной души доставляю себе услады более приятные, нежели те.*

 

* Другой вариант текста: «Все покупают себе на рынке дорогие удовольствия, а я ухитряюсь добыть из своей души без расходов удовольствия более приятные, чем те».

 

 

Мыслящий человек есть мера всех вещей.

 

Особо важна обязанность сокращать до предела потребности ввиду непрочности благ человеческой жизни.

 

Не люблю судить о вещах с одной стороны.

 

Следует видеть жизнь в целом, никогда не забывать трезвого подхода к ней.

 

Приятные вещи могут быть или хорошими, или дурными, смотря по своему внутреннему достоинству.

 

Оценивая блага, должно учитывать их нравственное достоинство или недостоинство, ведь известные блага, хоть бы они и сделались самыми сильными и прочными, не перестают быть ложными, или недостойными, и отречение от них по существу заслуживает нравственного одобрения.

 

Я ничего не знаю, и всё-таки я хочу вместе с тобой поразмыслить и поискать.

 

Некоторые люди ошибаются, полагая, будто хорошо разобрались в вопросах жизни и что, стало быть, им больше нет нужды о них размышлять. Мне же кажется – боги дали людям возможность во всех своих действиях, при решении всех дел руководиться знаниями. Поэтому следует развивать разум человека, показывать ему, что полезно, а что нет, что – добродетель, а что – порок.

 

Но прежде всего человек должен познать самого себя. Тогда он поймёт, способен ли он к той или иной деятельности, способен ли выполнить доверенную ему задачу или иное дело, поставленное перед ним.

 

Духовные блага не передаются в готовом виде от одного человека другому, но раскрываются и приобретаются в поиске, в исследовании самого себя и других, в заботе о душе, и поэтому отказ от такого поиска равносилен отказу от жизни.

 

Правильный выбор поступка предполагает глубокое познание и самопознание.

 

Кто хочет сдвинуть мир, пусть сдвинет себя!

 

Подумайте, друзья, сколько созданий, живущих на земле, в воде и в воздухе, сотворили боги. Но одного лишь человека создали они подобным себе. Дали ему совершенное тело, более того – дали душу, сокровище превыше прочих.

 

Из всех тварей только человек, пускай смертный, живёт на земле, подобно бессмертным богам: чувства его и разум способны созидать. И он создаёт не только полезные предметы для повседневных потребностей, но и творения искусства – творит их из слов, мыслей, из мрамора, красок, звуков, из голосов, из света и теней.

 

Заглянуть в самого себя столь же необходимо, как и видеть окружающее. Человек должен чутко прислушиваться к самому себе, чтобы расслышать тот внутренний голос, которым говорит в человеке божественное, предостерегая от опасностей, в которые он, не будь такого внутреннего голоса, ввергся бы слепо. Этот внутренний голос – не моё только преимущество, не только мой дар. Моё преимущество перед другими лишь в том, что у меня тонкий слух и я умею хорошо слушать.

 

Люди видят счастье в роскошной, дорого стоящей жизни; а по моему мнению, не иметь никаких потребностей есть свойство божества, а иметь потребности минимальные – это быть очень близким к божеству; но божество совершенно, а быть очень близким к божеству – это быть очень близким к совершенству.*

 

* Другой вариант русского текста: «Многие полагают, что удовлетворённость и благо – а кому же не хочется достичь этих состояний! – заключены в роскоши и богатстве. Я же считаю, что не иметь никаких потребностей – свойство богов. Иметь их как можно меньше – значит приблизиться к божественному. А то, что близко к божественному, близко и к человеческому совершенству».

 

 

Наслаждение, роскошь – вот что вы называете счастьем, а я думаю, что ничего не желать – вот блаженство богов, и потому нуждаться лишь в небольшом есть приближение к этому высшему счастью.

 

Жизнь – искусство, для овладения которым необходимо знание, знание цели, к которой следует стремиться.

 

Цель – это счастье, которое является высшим благом, совокупностью ряда благ.

 

Цель – счастье, но счастье тождественно добродетели: счастлив только добродетельный человек.

 

Благо – это полезное, а полезно то, что служит достижению цели.

 

Нет абсолютного блага, всякое благо относительно: то, что для одного полезно, для другого вредно.

 

Высшее благо, т.е. счастье составляют в совокупности следующие блага: здоровье, духовное здоровье, занятие искусствами и науками (но только в известных пределах), дружба, согласие между родителями, детьми и братьями, благоустроенное государство.

 

Поскольку хорошее и полезное тождественны, то обязанность состоит в том, чтобы направлять деятельность на достижение наиболее полезного.

 

Важнейшие обязанности касаются отношения к богам (в частности, обязанность вопрошать богов в делах, скрытых от человеческого ума), затем отношения к друзьям, городу, всей Элладе, личному хозяйству, военной службе.

 

Я знаю, что ничего не знаю. От матери моей, которая была повитухой, я унаследовал повивальное искусство, и теперь на многих нагоняю страх: вдруг возьму да и вытащу – не из чрева, правда, но, что куда хуже, из их головы – мысль... Если там, впрочем, есть хоть какая-то. Потому что бывает, что в голове у человека нет ничего, одна пустота и мерзость запустения. И – представь! – из-за такого открытия я обычно перестаю нравиться тому человеку. Впрочем, тут, быть может, и нет ничего удивительного: бедняга прячет под крышкой, что у него там есть, а я дерзко поднимаю крышку, а из-под неё, вместо бессмертных слов о гармонии и красоте, вырывается всего-то немножко пару.

 

Я спрашиваю тебя о том, что знаю сам, за тем, что в любом утверждении скрыто его частичное отрицание и в любом отрицании – его частичное утверждение.

 

Ну, не видишь ли ты в самом деле, как опасно делать или говорить то, чего не знаешь?!

 

Право же ты затеял безрассудное предприятие, превосходнейший мой, – учить тому, чего не знаешь и чего не постарался узнать.

 

Этого человека я мудрее, потому что мы с ним, пожалуй, оба ничего хорошего и дельного не знаем, но он, не зная, воображает, будто что-то знает, а я если уж не знаю, то и не воображаю.

 

Раз кто-нибудь чего-нибудь не знает, он непременно должен путаться в своих мыслях об этом.

 

Во всяком деле ошибки происходят от такого незнания, когда, не зная чего-нибудь, думают, будто знают.

 

Мы тогда принимаемся за дело, когда думаем, что оно нам известно, а если кто думает, что не знает дела, то он передаёт его другому. И этого рода люди, при всём своём незнании, никогда не впадают в ошибки именно потому, что полагаются на других.

 

Не знать и думать, будто знаешь, – это самое постыднейшее из всех невежеств, оно есть причина зол и тогда всего зловреднее и постыднее, когда касается самого важного.

 

Разве ты видал, чтобы человек, умудрённый в чём-нибудь, не был в состоянии сделать таковым и другого? Разве не таков, например, тот, кто научил тебя грамоте: и сам был её знатоком, и тебя сделал таким, и всякого другого, как только захотел?

 

Это хорошее доказательство уменья, когда человек, умелый в каком-нибудь деле, в состоянии и другого сделать умелым.

 

Я брожу по улицам, раздариваю людям свои мысли, желая достичь одной-единственной цели: изменить человека, сделать его лучше. Неужели моё желание так уж чрезмерно, что мне так мало удаётся?

 

Высказал ли я людям всё, что хотел? Что хотел – вероятно, да. Но высказал ли я всё, что должен был сказать? Многое, сказанное в прошлом, сильнее действует сегодня – и не утратит своего действия в будущем. Время – неумолимый счетовод: неустанно следит, подсчитывает, что было исполнено и что ещё остаётся. На моём счету осталось ещё много, очень много...

 

Беседы свои с молодёжью я направляю к тому, чтобы она сделалась лучше, узнала бы, что такое добро и справедливость, и руководилась бы этим – не на словах, а в делах, – чтоб с течением времени, возможно, повести за собой всё государство.

 

Один лишь благоразумный будет знать про самого себя и будет способен испытать, что ему известно и что – нет, да и других точно также он будет в состоянии рассматривать: что кто-нибудь подлинно знает, а потому и считает себя знающим, и что, напротив, только думает знать, подлинно же не знает; из других же никто неспособен этого решить. Вот в этом-то и состоит благоразумное поведение и само благоразумие, и познание самого себя, – именно чтобы знать, что знаешь и чего не знаешь.

 

Каждый, кто в согласии с добром, кто умеет слышать, пусть он научится слышать тот голос, который тихонько звучит в его душе. Однако для этого нужно большое терпение, а его нет у людей, да, кроме того, этот предостерегающий голос нередко отговаривает человека от поступка, который тот во что бы то ни стало желает совершить, от которого не хочет отказаться. Но как знать, быть может, многие заглушают в себе этот голос, не подозревая, что он оберегает их благо?