Социально-экономические отношения в Аравии V–VII вв

 

Изучение социально-экономических отношений раннесредне-вековой Аравии, в которое большой вклад внесли советские историки, по существу, еще только разворачивается, и мы можем лишь пунктиром наметить основные контуры.

 

Наши историки, которым принадлежим инициатива поисков причин возникновения ислама в процессах, происходивших в то время в сфере социально-экономических отношений, долгое время исходили из того, что определяющим для характеристики социально-экономического строя домусульманской Аравии является уровень социально-экономического развития кочевого общества, поскольку Аравия воспринималась по преимуществу как страна кочевников. Но, как мы пытались показать, кочевое население Аравии, занимая территориально подавляющую часть полуострова, не составляло большинства.

 

Коренная ошибка в оценке этого периода заключается в отрыве кочевого общества Аравии от его окружения. Впервые это отметила Л В. Негря, говоря, что «истоки зарождения государственности в Аравии, приведшие к образованию мусульманского государства, следует искать прежде всего в том уровне социально-экономического развития, которого достигли к началу VII в. оседлые племена Северной и Центральной Аравии» [+71]. К этому хочется добавить: и страны древних цивилизаций, окружающие их.

 

Классовое общество в Южной Аравии к VII в имело по Крайней мере двухтысячелетнюю историю и прошло примерно те же фазы развития, что и общества других древних цивилизаций Востока. К сожалению, наши сведения о нем основываются лишь на различных посвятительных, мемориальных и строительных надписях, которые дают достоверную, но очень специфическую информацию.

 

Насколько мы можем сейчас судить, наиболее характерным процессом, протекавшим в Южной Аравии в интересующее нас время, было падение значения самоуправляющихся общин — ша'бов, объединявших население города (или крупного селения — различие между ними провести трудно, да и сами их жители, кажется, не делали между ними принципиального различия) и его сельской округи, общин, которые были теми устойчивыми ячейками общества, на которых покоились древнейеменские государства. Типологически они однозначны античным полисам или древневосточным городам-государствам. Важной их функцией было возведение общественных зданий, строительство укреплений, сооружение и поддержание в порядке ирригационных систем. В VI в. объем компетенции ша'бов и их глав сократился. На первое место выходят представители высшей царской администрации: кайли, наместники, мактавы (первоначально — лично-зависимые от царя воины, может быть, даже из бывших рабов). Постепенно кайли вытесняют глав ша'бов, ка-биров («великих»), а одновременно исчезает царская власть, охватывающая весь Йемен; маликами (царями) в конце VI в. называли кайлей — владетелей областей. Ниже их стояли мелкие владетели с титулами, включающими частицу зу («владетель») в сочетании с названием подчиненной ему области (нечто вроде немецкого «фон»). Собирательно их называли азва (араб. мн. ч. от зу). Ша'бы сохраняют роль как форма ограниченного самоуправления мелких административно-политических единиц, но, видимо, ша' бы больших городов уже не распространяют свою власть на сельскую округу [+72].

 

Падение роли городских общин, превращение городов-государств (как нерасчлененного политического и экономического единства города и его округи) в города, подчиненные стоящим над ними правителям, находящимся вне этой общины, сказалось не только в экономике (запустение ряда ирригационных систем, прекращение монументального строительства), но и во внешнеполитическом положении Южной Аравии, которая не имела возможности противостоять усиливающемуся нажиму кочевников и установлению их политического господства [+73]. Этот процесс при всей его специфичности типологически близок к происходившему в Средиземноморье.

 

Именно исчезновение господствовавшего в течение всей древности общинно-городского строя, появление властей, не зависящих от города и стоящих над ним и его округой, объединяют глубинные процессы, происходившие в Средиземноморье, в Аравии и в меньшей степени в Иране в IV–VI вв., которые принято называть «феодализацией». Употребляя этот термин, мы невольно начинаем искать явления, характерные для феодализма Западной Европы, хотя конкретная политическая ситуация и социальная организация общества в разных странах настолько различна, что при таком подходе мы начинаем терять черты общности.

 

Центральная и Северная Аравия с ее преобладающим кочевым населением и мелкими оазисами, разбросанными на большом расстоянии друг от друга, на первый взгляд находилась в стороне от этого процесса Здесь основным принципом социальной организации были кровнородственные отношения при коллективной (родовой или племенной) собственности на пастбища. Кровнородственные коллективы образовывали сложную генеалогическую систему, связи внутри которой отчасти заменяли политическую организацию, а отчасти были политической организацией, закамуфлированной псевдородственной связью. Наименьшая ячейка, сыновья одного отца, именовалась (вполне естественно и для нашего слуха) «сыновья такого-то» (например, «сыновья Хашима» — бану Хашим), точно так же и более крупная ячейка (с внуками и правнуками) именовалась по деду, прадеду и так далее, до больших объединений в десятки и сотни тысяч человек. На первых ступенях, примерно до 10 — 12-го поколения, все эти бану соответствуют реальной генеалогии, а затем начинается выпадение промежуточных звеньев, появляются легендарные предки, призванные придать реально существующим неродственным объединениям и союзам силу общности порождения

 

Для обозначения групп и объединений различного уровня в арабском языке не было специальных терминов. Слово «племя» (кабила) употреблялось лишь для противопоставления кровнородственных групп кочевников территориальным общинам =ша'бам [+74]; понятия вроде ашира, бану амм, батн выражали не различные ступени объединений, а различные линии родственных связей и взаимных обязательств на уровне рода и, может быть, разные хронологические слои. Так, батн («чрево») первоначально явно означал группу родственников по материнской линии, а в VI–VII вв. — по отцовской.

 

Состав объединений, которые мы обычно называем племенем, не был стабилен в них принимались индивидуально или Целыми родами на правах адоптированных членов чужаки, которые носили название халиф (слово совершенно иного корня, чем халиф — «заместитель» Мухаммада, так как в этих одинаковых в русской передаче словах различные по звучанию звуки х̣ [глубокое гортанное "х" — Создатели сайта] и х [задненебный "х", воспринимается как "кавказское х" в русском — Создатели сайта]). Бывшие рабы, отпущенные на свободу, включались в состав рода на правах «покровительствуемых» (мавла, мн. ч. мавали)[+75]. К этому следует добавить различные союзы, равноправные и неравноправные, вызывавшие переход от генеалогических связей к политическим [+76]. Сосуществование кровнородственной и политической организации особенно часто встречалось в оазисах у земледельцев.

 

Во главе племен стояли вожди, сейиды, приобретавшие свое главенствующее положение благодаря личному авторитету или богатству, а чаще и тому и другому. Ни о каких формах избрания сейидов, так же как о народных собраниях, сведений не имеется. То же можно сказать и о племенных судьях.

 

Неразвитость внутренней организации племен в сочетании с остатками материнской линии счета, полиандрии, свободы расторжения брака со стороны женщины производят впечатление большой примитивности бедуинского общества V–VII вв. [+77]. Появление же государственных образований кочевников (Кин-дитов, Гассанидов, Лахмидов), выделение племенной верхушки, присваивающей лучшие пастбища в форме хима («заповедных земель»), усиление неравноправных отношений между чужими и родственными племенами — все это единодушно рассматривается учеными как начало разложения этого примитивного общества, противоречия во взглядах проявляются лишь в определении того, какое классовое общество складывалось: рабовладельческое или феодальное [+78].

 

Сложность заключается в том, что мы принимаем все эти явления за начало процесса, который с созданием Халифата завершается становлением классового общества. Однако все имеющиеся у нас сведения о жизни кочевников в VIII, IX, X и далее веках говорят о неизменности образа жизни и социальной организации (если исключить довольно поверхностную исламизацию) кочевников. Так почему же мы считаем, что период V–VII вв. был переломным, кризисным? Почему мы думаем, что процесс выделения племенной верхушки, захвата земель, подчинения слабых племен и родов сильным начался только около IV–V вв.? На каком основании полагаем, что образование Пальмирского или Набатейского государств было принципиально отличным от образования государства Лахмидов? Быть может, все эти представления — лишь добросовестное заблуждение, порожденное отсутствием сведений о состоянии общества Центральной Аравии пятью веками раньше? Ведь если процесс разложения общинной собственности на пастбища и выделение богатой верхушки продолжался почти до наших дней, то почему бы не предположить, что он начался задолго до VII в., еще тогда, когда первые семитские племена начали выходить из Аравии, образуя древние государства Передней Азии.

 

Есть немало доказательств того, что общество Центральной и Северной Аравии, являясь частью структуры большого переднеазиатско-аравийского региона древних цивилизаций, сохраняло в то же время в силу специфики кочевого хозяйства примитивные фермы организации, основанные на родственных связях. Так и образуется странное смешение примитивных форм брака и племенной организации с наличием собственной письменности, с развитой торговлей и товарно-денежными отношениями, с существованием развитой поэзии, явно не соответствующей мышлению примитивного общества, хотя и оперирующей предметами и обстановкой примитивного быта. Поэтому в любой исторический период мы можем обнаружить признаки разложения родо-племенного строя, но затем встречаться с ним снова и снова.

 

Это — проблема, к которой историкам придется возвращаться неоднократно, мы лишь хотим здесь показать, что условия, в которых рождались новая религия и новое мировое государство, были не так уж просты и однозначны, как это может показаться.

 

Верования

 

В религиозном отношении Аравия представляла собой такую же пеструю картину. В Южной Аравии намечалась постепенная унификация пантеона, превращение городских божеств в общейеменские, выдвигается в качестве главного бог Луны Алмаках, превращающийся постепенно в единого владыку неба и земли, часто обозначаемого одним эпитетом рахманан («милостивый») [+79]. Параллельно с этим процессом трансформации политеизма в монотеизм в Йемене получают распространение сложившиеся монотеистические религии Ближнего Востока: иудаизм и христианство. Будучи теологически более разработанными, они ставили преграду дальнейшему самостоятельному развитию южноарабского монотеизма. Христианство и иудаизм проникли в Южную Аравию практически одновременно. В начале VI в. принятие иудаизма правителем Йемена Зу-Нувасом выдвинуло на первый план именно эту религию, но затем вмешательство христианской Эфиопии привело к победе христианства, которое, впрочем, тоже не стало господствующей религией йеменцев [+80].

 

Христианство проникло в арабскую среду и в Северной Аравии: в византийских пределах арабы исповедовали христианство монофизитского толка, в сасанидских — несторианского, который принесли к ним гонимые из Византии несториане. Несомненно, отдельные проповедники должны были проникать и в Центральную Аравию, но, насколько нам известно, не смогли завербовать последователей своих религий. Все это, вместе взятое, должно было способствовать знакомству арабов-язычников с отдельными положениями христианской догматики и мифологии.

 

Гораздо дальше проникал в Аравию иудаизм. Иудейские колонии имелись во многих оазисах Хиджаза и Неджда, но мы не знаем, были ли это евреи, переселявшиеся в Аравию, или арабы, давно принявшие иудаизм.

 

Основная часть Аравии была царством язычества. Здесь продолжали жить остатки древних общесемитских верований, зафиксированных в Ветхом завете и в религиях других семитских культур древности, имена многих божеств арабского пантеона известны с древности. Во главе его стоял Эл (Ил, ал-Илах, ал-Лах), большим почтением пользовались женские божества ал-Лат (форма женского рода от ал-Лах), ал-Узза («великая») и Манат, воплощавшая в себе идею неотвратимости судьбы. Их культ зафиксирован от крайнего севера до юга Аравии. Наряду с этим было распространено почитание камней, скал и деревьев Иногда они имели самостоятельное значение, но часто считались воплощением указанных божеств [+81]. Кроме того, у каждой семьи был свой идол-покровитель, связывались ли они с культом предков, мы не знаем. Четких представлений о судьбе человека после смерти, о бессмертии души у арабов-язычников не имелось.

 

Как правило, вокруг храмов и святилищ выделялась «священная территория» (хима или харам), где все — люди, животные и растения — считалось неприкосновенным, здесь же находились храмовая сокровищница и алтарь для жертвоприношений. Человеческие жертвы к VII в уже не приносились, хотя раньше имели место. Возможно, что нередко упоминаемые мусульманскими авторами убийства девочек-младенцев бедуинами, осужденные в Коране и объясняемые историками как средство избавиться от лишних ртов в условиях полуголодного существования, во многих случаях были ритуальным действием [+82].

 

Большую роль в религиозных представлениях арабов играли джинны и шайтаны, которые представлялись посредниками между людьми и миром богов, с которым человек не может иметь непосредственного контакта Эти духи, добрые и злые, по воле божеств внушают людям мысли и поступки, открывают им сокровенное и наущают к злому Обычных людей они посещают время от времени, но есть люди, через которых они вещают остальным, — это аррафы («провидцы») и кахины («прорицатели»), они предсказывают будущее, ищут пропавшее, угадывают скрытое В каждом племени был свой арраф или кахин, некоторые пользовались славой за пределами своего племени, и к ним издалека приезжали за советами. Поэты также считались вдохновленными из этого мира, промежуточного между людьми и богами [+83].

 

Отсутствие четких догматических представлений открывало широкие возможности для проникновения в это аморфное мировоззрение идей более развитых религий, способствуя религиозно-философским раздумьям.

 

Важнейшим общеисторическим вопросом является исследование закономерностей появления новых религиозных систем. Несомненно, что каждому уровню развития общества соответствует свой уровень идеологического развития, своя система / мировоззрения, одной из форм которой является религия. Пример Средиземноморья как будто бы свидетельствует о том, что определенному уровню развития общества соответствует появление монотеизма, на этом основании рождение христианства связывают с кризисом античного общества, а появление ислама — с разложением общинно-родовых отношений и сложением классового общества Однако во всемирном масштабе такая зависимость прослеживается хуже: Индия и страны Дальнего Востока не знали монотеизма, а иудейский монотеизм зародился задолго до кризиса античного общества. Поэтому мы вправе задать вопрос в какой степени рождение ислама связано с коренными изменениями в структуре аравийского общества и в какой объясняется влиянием более развитых идеологий, почему, наконец, аравийскому обществу понадобилась новая религия, а не принятие уже имевшихся? В какой-то степени мы попытаемся ответить на него, рассматривая конкретную историю рождения ислама, хотя наша книга не является специальным историко-религиозным исследованием.

 

 

Примечания

 

[+1] В «Истории Византии» площадь Византии в IV в. ошибочно определяется в 750 тыс. км2 [Ист. Виз, т. 1, с. 68] явно вследствие механического переноса цифры, выраженной в квадратных милях, в километры (750 тыс. кв. миль = 2 млн. км2). В VI в. площадь ее выросла благодаря завоеваниям в Северной Африке и Италии.

 

Оценки населения Византии в IV–VI вв колеблются от 20–25 млн. человек [СРРО, с 114] до 50–60 млн [Ист. Виз., т. 1, с. 71]. Подсчеты достаточно авторитетных демографов дают для соответствующей территории в I в. н. э. и в XIV–XV вв. около 35 млн человек [Урланис, 1941, с 20, 22, 64, 77–78; Russel, 1958, с. 65] Подсчеты населения Сирии, Палестины и Египта в VIII в. дают примерно те же цифры [Большаков, 1984, с 136] Исходя из того, что население Северной Африки и Италии в IV–V вв несколько сократилось из-за варварских завоеваний, мы останавливаемся на цифре 30 млн человек.

 

Оценка населения сасанидского Ирана еще приблизительнее. Более или менее точно можно определить только население Нижней Месопотамии — около 3,5 млн. человек, на остальной территории в границах нынешнего Ирака при большей площади и меньшей плотности населения можно допустить такое же число жителей. Для территории собственно Ирана можно предполагать плотность населения около 10 человек на 1 км2, что дает 15–16 млн жителей — примерно столько же, как в начале нашего века. К этому следует добавить 3–4 млн жителей в полосе от Систана до Балха, около 2 млн в Албании и Армении. Всего можно предполагать 27,5—29,5 млн человек Поскольку нельзя ручаться за точность даже в пределах миллиона, то правильнее всего округлить до 30 млн.

 

[+2] Об этом подробнее см. [Пигулевская, 1951, с. 69–80, 162–183].

 

[+3] В это время еще существовали люди, говорившие на древних языках Малой Азии — фригийском и лидийском [Charanis, 1959, с. 25–26], но и эти остаточные группы, несомненно, пользовались греческим, а главное — принадлежали к тому же культурному единству, что и собственно греки.

 

[+4] Jacoby, 1961, с. 103–109.

 

[+5] Там же, с. 86–93.

 

[+6] Ashtor, 1976, с. 51–58. Как показывают археологические исследования, в районах столь же древнего земледелия, но с меньшим, чем в Палестине, количеством осадков, например в полосе степных предгорий от Эдессы до Мосула, заметной эрозии почвы за семь тысяч лет не произошло.

 

[+7] Шифман, 1976, с. 11–52.

 

[+8] Пигулевская, 1964, с 180–228; El2, vol 2, с. 1044–1045.

 

[+9] Большаков, 1984, с. 137–138; о городах Палестины см. [Broshi, 1979].

 

[+10] Наиболее смелые исследователи оценивают население Антиохии в 800 тыс. человек, более осторожные — не менее 200 тыс. [Claude, 1969, с 162–163]. Если исходить из того, что соотношение площадей городов при однотипной застройке примерно отражает соотношение их населения, то Антиохия, равнявшаяся 40 % площади Константинополя (площадь внутри стен около 560 га, плотная городская застройка занимала около двух третей), должна была в период ее наибольшего расцвета иметь около 150 тыс. жителей.

 

[+11] Claude, 1969, с. 166.

 

[+12] Сообщение византийского историка о гибели 600 тыс человек [Claude, 1969, с. 162] настолько преувеличено, что может лишь свидетельствовать об огромных жертвах, не давая представления об истинном их числе.

 

[+13] Ciocan-Yvanescu, 1969.

 

[+14] Средний урожай— 19–20 ц с 1 га [И. Мам., с. 257–258].

 

[+15] Большаков, 1984, с. 23.

 

[+16] Сведений об общей численности византийской армии в VI в не имеется. Данные о том, что в начале V в. она насчитывала 550 тыс. человек [Ист. Виз., т. 1, с. 141], представляются преувеличенными. Согласно тому же источнику (Notitia dignitatum), пограничные войска насчитывали 165700 человек [Глуша-нин, 1986, с. 200]. Если считать, что в гарнизонах внутри империи стояло еще столько же войск, то на долю экспедиционной, или походной, армии останется около 220 тыс. человек. Но походная армия такой численности ни разу не упоминается. У Юстиниана I она насчитывала 15–20 тыс. человек [Teall, 1959, с. 93]. Учтем, что эти данные относятся ко времени после сильной эпидемии чумы 542 г., но вряд ли и до нее в походной армии было больше 50 тыс. человек. Это подтверждается и сведениями о военных действиях против арабов (которые будут рассмотрены во втором томе нашей книги).

 

[+17] Это не исключает того, что ветераны владели землей, а солдаты пограничных войск нередко получали земельные наделы для закрепления их в гарнизонах и обеспечения самоснабжения.

 

[+18] Название происходит от принятого ими догмата о слиянии в Христе в одно естество божественного и человеческого (моно — «один», физис — «естество, природа»).

 

[+19] Курбатов, 1984а, с. 116.

 

[+20] Крупнейшей из известных была антиохийская курия, насчитывавшая в начале IV в. 600 человек. О числе куриалов в городах VI в. нет никаких данных. Говоря о сокращении их числа, обычно ссылаются на то, что в антио-хийской курии к 381 г. осталось 60 человек. При гаком темпе сокращения она должна была бы в V в. исчезнуть совсем, но этого не произошло. Возможно, что эти сведения Либания — всего лишь риторическая фигура. Ясно одно, что в V–VI вв. число куриалов всюду значительно сократилось. Оксиринхские папирусы хорошо иллюстрируют это- в документах III в. упоминаются 117 куриалов, IV в. — 41, V в. — 10, VI в. — 6 [Фихман, 1976, с. 212].

 

[+21] Мнения исследователей о состоянии и числе городов перед арабским завоеванием весьма различны: от убеждения в почти полном их исчезновении в VII–VIII вв. [Kirsten, 1958; Patlagean, 1977, с. 43] до утверждения, что «о значительном сокращении числа городов в VI столетии не может быть и речи» [Claude, 1969, с. 12]. Не вступая здесь в полемику о масштабах сокращения числа городов в VII в., следует отметить, что в период до арабо-византийских войн можно говорить только о деградации мелких и некотором упадке крупных городов без существенного сокращения их числа.

 

Г. Л. Курбатов считает упадок городов и значительную дезурбанизацию Византии в VII–VIII вв. конечным результатом разложения античного общества и перехода к феодализму [Курбатов, 1971, с. 206–213; Курбатов, 1984, с. 55–56; СРРО, с. 100–137]. Все же надо подчеркнуть, что в провинциях, завоеванных арабами, упадка городов не произошло ([Большаков, 1984, с. 56], замечания по этому поводу см. [Курбатов, 1984, с. 38–40]).

 

[+22] Курбатов, 1971, с. 46–79; Patlagean, 1977, с. 234–235.

 

[+23] Дьяконов, 1945; Левченко, 1947; Курбатов, 1984а; Cameron, 1976.

 

[+24] Левченко, 1945, с. 47–51, 73–77; Фихман, 1976, с. 66–87.

 

[+25] СРРО, с. 129.

 

[+26] Лебедева, 1984, с. 30.

 

[+27] Левченко, 1945, с. 87; Фихман, 1976, с. 87–96.

 

[+28] Д. Клауде считает епископа фактическим главой города в VI в [Claude 1969, с. 135, 137, 224]; возражения на это см. [Hohlweg 1971; СРРО с. 124–127].

 

[+29] По каталогу И. И. Толстого, номисмы весом от 4,4 г и выше в чекане Юстина II (565–578) составляют 60 %, в чекане Тиберия (578–582) — 76 %, в чекане Маврикия (582–602) — 42,3 % [Большаков, 1984, рис. 22].

 

[+30] Иоанн, с. 412, 529–532; Пигулевская, 1946, с. 155–158.

 

[+31] Подробнее об исторической географии см. [Колесников, 1970, с. 93—113].

 

[+32] Хан-Магомедов, 1979, с. 207–227.

 

[+33] Из-за отсутствия сколько-нибудь заметного повышения на водоразделе между Тигром и Каруном, Каруном и Керхе нижнее течение двух последних блуждает. Карун до X в. впадал в Персидский залив, а затем основная масса воды пошла в канал, соединявший его с Тигром, и этот канал стал главным руслом [Бартольд, т. 7, с. 187].

 

[+34] Балаэ., Ф., с. 292.

 

[+35] При проверке кадастров сразу после завоевания Ирака арабами оказалось, что площадь обрабатываемых земель Нижней Месопотамии и долины Диялы — 36 млн. джарибов [А. Иус., с. 42; Балаэ., Ф., с. 269]. Исходя из принятого сейчас определения джарнба —1592 м2 [Хинц, 1970, с. 71, 73; Lassner, 1963], получим 5731 тыс. га, что составляет 85 % соответствующей территории (6,7 млн. га), тогда как доля обрабатываемых земель в аналогичных оазисах не превышает 50 %.их общей площади [Андрианов, 1969, с. 173, 179, 184, 225], лишь в Египте в средние века она доходила в лучшие времена до 60 % [Большаков, 1984, с. 217–219]. В Нижней Месопотамии в сасанидское время было много заболоченных и засоленных и просто неорошаемых земель, поэтому площадь обрабатываемых земель не могла быть больше 50 %.

 

Единственное возможное объяснение, что джариб в то время был меньше — составлял те же 3600 кв. локтей, но локтей не по 66,5 см, как все считают вслед за В. Хинцем, а меньшей длины. Применение такого локтя при строительстве и обмере площадей доказывают размеры и пропорции ранних мусульманских построек.

Локоть в 51–52 см с несомненностью прослеживается в архитектурных пропорциях построек Самарры [Prell, 1960, с. 41]. Этот локоть не только применялся при строительстве, но и лежал в основе джариба, которым измеряли площадь в Ираке того же времени. Так, по обмеру Багдада в конце IX в. площадь восточной его части оказалась 17500 джарибов — 250 хаблей в длину и 70 в ширину [Хатиб, с. 120]. На местности соответствующий участок имеет размеры 8000X2200 м [Суса, 1952, с. 4], т. е. длина хабля (=сторона джариба)— 31–32 м, а локоть — 51,6—53,3 см. Учитывая ошибки в средневековом обмере и понятную приблизительность исторических карт, мы смело можем видеть здесь тот же локоть в 51–52 см.

 

Таким образом, для определения величины джариба VII–IX вв. в Ираке мы должны сделать выбор между тремя близкими по величине локтями, которые, кстати, зафиксированы в юридической литературе: 49,2—49,8 см — зира' ал-йад, он же ал-Иусуфийа, ал-барид, аш-шар'и [Prell, 1960, с. 40–41; Хинц, 1970, с. 68–70]; 51–52 см — малый хашимитский (Хинц [1970, с. 68–70] определяет его в 60,045 см, но, по Ибн Ухувве [И. Ух., с. 88], он меньше «черного» локтя ниломера на l'/з пальца), он же «судейский» (зира' ал-кад»); 54 см — «черный» локоть, который Ибн Ухувва и ал-Маварди [Мав., с. 2об] называют локтем ниломера, он нам хорошо известен по сохранившейся градуировке — 54,04 см.

 

Иракский джариб VII в. скорее всего основывался на первом локте, зафиксированном в пропорциях некоторых ранних построек. В таком случае он равен 877 м2. Максимальный из вероятных размеров джариба — основанный на локте в 54 см —1054 м2 (ср. [Adams, 1981, с. 216]). В первом случае 36 млн. джарибов = 3157 тыс. га, во втором — 3794 тыс. га, т. е. от 47,2 до 56,4 % всей площади, что лежит в пределах наибольшего вероятия.

 

[+36] Н. В. Пигулевская безоговорочно принимает сообщение ат-Табари [Таб, I, 1056–1057], будто на тринадцатом году правления Хосрова Парвиза было перечеканено 1600 млн. драхм [Пигулевская, 1946, с. 217–219; Ист. Ир., с. 70], хотя наличие в Иране 70 тыс. тонн монетного серебра (1600 млн. драхм) сомнительно (по некоторым подсчетам, в Европе в конце XV в. имелось 10–10,5 тыс. тонн серебра [Михалевский, 1948, с. 225]), кроме того, ручная перечеканка полутора миллиардов монет даже за несколько лет физически невозможна.

 

[+37] Rothstein, 1899; Kister, 1968, El2, vol. 5, с. 632–634.

 

[+38] Пигулевская, 1951, с. 331–333; Лундин, 1961, с. 87–91.

 

[+39] Площадь круглого города на западном берегу — около 70 га, западного городища с остатками дворца — 108 га, мелких городищ рядом с ним — около 200 га. При той же плотности населения, что в Константинополе, здесь могло бы жить 260–270 тыс. человек, но, поскольку неясно, были ли все эти городища целиком заселены в одно время, мы из осторожности сокращаем эту цифру до 150 тыс.

 

[+40] Нисаб., с. 119–120; городище сасанидского Нишапура неизвестно.

 

[+41] BGA, pars 7, с. 160–161.

 

[+42] Пигулевская, 1956, с. 160–161, 165.

 

[+43] Периханян, 1983, с. 13–14, 18.

 

[+44] Там же, с. 19.

 

[+45] Ист. Виз., т. 1, с. 258.

 

[+46] Периханян, 1983, с. 16–17; Altheim, 1954, с. 131–174, особенно с. 164–168.

 

[+47] Пигулевская, 1956, с. 157–158, 160, 165–167, 267–272.

 

[+48] Там же, с. 178, 211–218; Ист. Ир., с. 48; Белова, 1977.

 

[+49] Самх., т. 1, с. 83.

 

[+50] В настоящее время в Йеменской Арабской Республике обрабатывается около 2 млн. га (из них 200 тыс. искусственно орошаемых) [Котлов, 1971, с. 56], к которым следует добавить 60–70 тыс. га в западной части НДРИ [Александров, 1976, с. 113] и примерно столько же в Эль-Асире — всего 2,1–2,2 млн. га.

 

[+51] Пиотровский, 1985, с. 36–37.

 

[+52] В средние века (и в новое время в условиях традиционного ведения земледелия) на 1 га орошаемой земли приходилось 1,3–2 жителя. В средневековом Египте 2,1–2,2 млн. га обрабатываемых земель обеспечивали 4,5–5 млн. жителей [Большаков, 1984, с. 135–136]; в средневековой Месопотамии, по мнению Р. Адамса, для прокормления одного человека требовалось 0,7 га обрабатываемых земель [Adams, 1965. с. 24], т. е. 1,5 га обитаемой территории [Adams, 1981, с. 181].

 

В средневековом Хорезме, по надежным археологическим данным, наибольшая плотность сельского населения — около 1,5 человека на 1 га обрабатываемых земель ([Андрианов, 1969, с. 144], мы берем среднюю цифру из его расчетов, так как данные о большей плотности на с. 174 сами являются результатом интерполяции, а не объективным материалом); учитывая, что были районы менее заселенные, среднюю плотность следует уменьшить по крайней мере до 1,2 чел./га, а к этому прибавить городское население (до 20 %), в результате мы получим среднюю плотность всего населения на 1 га обрабатываемых земель около 1,5 чел./га.

 

Совпадение данных различных регионов позволяет использовать эти средние цифры и для Южной Аравии VI в. Считая, что площадь обрабатываемых земель тогда была несколько больше, чем в 40-х годах XX в. (см. примеч. 50 к гл. 1), примерно 2,5 млн. га, мы получим 3,75 млн. жителей. Для сравнения можно напомнить, что в 40-х годах XX в. на сопоставимой территории было 4,2–4,3 млн. жителей (ЙАР — 3,5 млн. [Котлов, 1971, с. 256], в трех западных провинциях НДРЙ — около 0,5 млн. [Александров, 1976, с. 15, 296] и в Эль-Асире — 0,2–0,3 млн.). В нашем подсчете наиболее уязвима предположительная оценка площади обрабатываемых земель.

 

[+53] По данным начала нашего века, у бедуинов племени аназа соотношение верблюдов и овец в стаде было от 1:1,1 до 1: 1,66 [Oppenheim, 1939, Bd. I, с 114–123], у полукочевых бедуинов Южной Палестины соотношение иное — Г: 6 [Arefa, 1938, с. 23–24, 165–166]. В сообщениях о составе добычи, которую мусульмане при Мухаммаде захватывали у бедуинов, обычное соотношение соответственно 1:4–1:5 (см. гл. 3 и 4). При распределении добычи верблюд приравнивался к 10 овцам, из чего следует, что даже если поголовье овец было в пять раз больше, чем верблюдов, то все равно основную ценность стада составляли верблюды.

 

[+54] Согласно одному из рассказов о Мухаммаде, за овцу, купленную для жертвоприношения, было заплачено 7 дирхемов [И. Са'д, т. 7, с. 140; И. Асак., т. 10, с. 197], но это было дороже обычного. Действительно, согласно некоторым сведениям о размере виры за убийство при Мухаммаде, денежный эквивалент овцы равнялся 4–5 дирхемам, или половине динара [И. Хазм, с. 70–71]. Эта цена соответствует цене полугодовалого барана в Египте и Ираке (трехлетняя овца стоила динар) [Большаков, 1984, с. 198–199].

 

О цене зерна в Аравии сведений нет; в Египте и Ираке цена центнера пшеницы колебалась от 0,3 до 0,5 динара [Большаков, 1984, с. 170–171, 174], но в Аравии зерно должно было быть дороже, чем в этих странах — производителях зерна.

 

[+55] Oppenheim, 1939, Bd. 1, с. 114–120. Площадь района кочевания определена нами по карте и, естественно, приблизительна.

 

[+56] Philby, 1922, vol. 1, с. 115; vol. 2, с. 9, 29, 38, 85, 89–91.

 

[+57] Пиотровский, 1985, с. 18.

 

[+58] Герасимов, 1975, с. 40.

 

[+59] Только в районе горы Аджа в Северном Неджде в квадрате 100x100 км на карте А. Мусиля отмечено 33 мелких оазиса [Musil, 1926].

 

[+60] Выше (см. примеч. 52 к гл. 1) мы отмечали, что на один гектар обрабатываемых земель в среднем приходится 1,5 жителя. Однако это — усредненный расчет, учитывающий наличие земель разной урожайности, необходимость возделывания технических культур и фуража, производство зерна на вывоз и т. д. В оазисах Аравии скот пасся в степи, технические культуры не возделывались, а для производства необходимого минимума зерна и овощей достаточно 0,25—0,3 га (2 ц зерна в среднем на жителя могут дать 0,15— 0,2 га, еще 0,1 га могут обеспечить овощами и финиками). Естественно, что это очень скудный минимум, не позволяющий продавать свои продукты в обмен на ремесленные изделия. Следует также учитывать, что в реальности обеспеченность землей была различной (Иамама, например, вывозила некоторое количество зерна, т. е. там на душу населения приходилось несколько больше четверти гектара). Но эта минимальная величина не абсолютна, так как необходимый минимум земли может уменьшаться пропорционально увеличению поголовья скота, находившегося в распоряжении земледельца. По данным средневековых египетских чиновников [И. Мам., с. 352], годовая продукция 100 коз стоила 20 динаров, т. е. столько же, сколько 40 ц пшеницы. В условиях Аравии продукция десятка коз равнялась примерно стоимости продукции 0,15 га земли. Продукцию финиковых пальм учесть трудно, так как их урожай зависит от вида и возраста пальмы; наивысшая урожайность — около 100 кг на ствол, а средняя значительно ниже — около 15–20 кг, 1 га финиковой рощи в среднем дает 30–40 ц [Першиц, 1961, с. 18–19; Goodblatt, 1979, с. 240, примеч. 17]. Все это красноречиво свидетельствует о том, насколько сложно получить однозначный результат. Мы старались показать, каков мог быть минимум оседлого населения в Центральной и Северной Аравии.

 

[+61] Бибби, 1984.

 

[+62] Беляев, 1966, с. 31.

 

[+63] Бауэр, 1966; Халидов, 1982, с. 15–33.

 

[+64] Халидов, 1982, с. 38–44.

 

[+65] Грязневич, 1982, с. 100–103; Грязневич, 1984.

 

[+66] Кор., пер., XII, 2; XIII, 37; XVI, 103/105; XX, 113/112; XXVI, 195; XXXIX, 28/29; XLI, 3/2, 44; XLII, 7/5; XLIII, 3/2; XLVI, 12/11.

 

[+67] Пример первого — надпись из Карйат ал-Фау (111 в.), пример второго — эпитафия Map ал-Кайса в Немаре (328 г.) [Beeston, 1979].

 

[+68] Сирийский вариант представлен надписью 568 г. из Хараны [Schröder, 1884] и самыми ранними арабскими документами на папирусе (642–643 гг.) [Grohmann, 1932, pl. IX]; образцов месопотамского письма пока не обнаружено, но возможно, что более приземистый почерк, получивший позднее наименование «куфического», родился именно в Хире, предшественнице Куфы.

 

[+69] Caskel, 1930.

 

[+70] Негря, 1981; Грязневич, 1982; Lichtenstädter, 1935.

 

[+71] Негря, 1981, с. 120.

 

[+72] Пиотровский, 1985, с. 88–92, 140–147; Лундин, 1971.

 

[+73] Пиотровский, 1985, с. 52–58, 17–25.

 

[+74] Там же, с. 53. Такое же положение сохранялось до XX в. [Першиц, 1961, с. 69–71].

 

[+75] Чураков, 1976; Негря, 1981, с. 76–78; Juda, 1983.

 

[+76] Негря, 1981, с. 53–77.

 

[+77] Wellhausen, 1893; Негря, 1981, с. 85–89.

 

[+78] С. П. Толстое [1932] и Е. А. Беляев [1966, с. 77–78] считали, что в Аравии начинали складываться рабовладельческие отношения, эту точку зрения поддерживал и А. Ю. Якубовский [Ист. Ир., с. 84], полагая, что в связи с завоеванием развитых стран арабы перескочили через рабовладение к феодализму. Дискутируя с этой точкой зрения, Л. И. Надирадзе [1960] показал, что в Аравии не наблюдалось тенденции к развитию феодализма. И. П. Петру-шевский [1966, с. 7—11] предпочел неопределенное выражение "сложение нового общественного строя", Е. М. Жуков [1974, с. 29] без обиняков говорил о феодализме. Ср.: Негря, 1981, с. 21–23; Грязневич, 1984, с. 8—11.

 

[+79] Пиотровский, 1985, с. 155–156.

 

[+80] Там же, с. 105–107, 156–166. Там же ссылки на необходимую литературу.

 

[+81] Fahd, 1968; Wellhausen, 1887; И. Калби, пер.

 

[+82] Fahd, 1968, с. 5–6; Gräf, 1976, с. 114–116.

 

[+83] Fahd, 1966; Пиотровский, 1981.

 

 

Глава 2. РОЖДЕНИЕ ИСЛАМА