Лирическое и эпическое в творчестве Есенина

Поэма «Анна Снегина» - лиро-эпическая поэма. В ней нет сквозного действия, последовательного рассказа о событиях. Они даны отдельными эпизодами, автора интересуют его собственные впечатления и переживания от столкновения с этими событиями.

Лирический герой поэмы выступает и как рассказчик, и как герой произведения, и как участник событий предреволюционного и революционного времени. Поэма начинается и заканчивается лирическим аккордом - воспоминания автора о ранней юности, о "девушке в белой накидке".
Развитие сюжета начинается в первой части поэмы: герой возвращается в родные места после трехлетнего отсутствия. Свершилась февральская революция, но война продолжается, земли крестьяне не получили. Назревают новые грозные события. Но герой хочет остаться в стороне от них, отдохнуть в общении с природой, вспомнить юность. Но события сами врываются в его жизнь. Он только что пришел с войны, бросил винтовку и "решил лишь в стихах воевать".
"Война мне всю душу изьела.
За чей-то чужой интерес
Стрелял я в мне близкое тело
И грудью на брата лез".
Февраль 1917 года всколыхнул деревню. Былая вражда между жителями села Радово и деревни Криуши вспыхнуло с новой силой. Появился у Криушей свой вожак - Прон Оглобин. Приехавший из Питера бывший односельчанин, герой поэмы, встречен ими и с радостью, и "с любопытством". Он теперь "важная шишка", столичный поэт, но все же "свойский, мужицкий, наш". От него ждут ответа на самые жгучие вопросы: "Скажи, отойдут ли крестьянам без выкупа пашни господ?"... "За что же тогда на фронте мы губили себя и других?" Но и эти вопросы и для самого поэта еще недостаточно ясны.
Другие впечатления волнуют этот романтический образ до боли знакомой и родной природы и не менее романтический образ - воспоминание о "девушке в белой накидке". Юношеская любовь была безответной, но воспоминания о ней - легкие, радостные. От своего друга, старого мельника, герой узнает, что Анна, дочь соседней помещицы Снегиной, помнит его. Герой поэмы не ищет с ней встречи. Все изменилось, изменились они сами. Ему не хочется тревожить тот легкий поэтический образ, который остался от ранних юношеских впечатлений. Да, теперь Анна Снегина - жена боевого офицера. Она сама находит поэта и почти прямо говорит, что любит его. Но прошлый образ юной девушки в белом ему милее, он не хочет поменять его на случайную любовную интригу. В ней нет поэзии. Жизнь еще теснее сближает поэта с местными крестьянами. Он идет с ними к помещице Снегиной просить, что бы она отдала им землю без выкупа. Но в доме Снегиных горе - пришло известие о том, что на фронте погиб муж Анны. Конфликт между поэтом и Анной кончается разрывом. "Он умер... А вот вы здесь",- упрекает она героя своего недолгого романа. Имущество помещицы Снегиной конфисковано, мельник привез бывших хозяек к себе. Последняя встреча не сблизила бывших влюбленных. Анна полна личными, интимными переживаниями, а герой охвачен бурей гражданских событий. Она просит извинить ее за невольные оскорбления, а он думает о переделе помещичьих земель: " Скажите, вам больно, Анна, за ваш хуторской разор?" Так жизнь переплела, перепутала личное и общественное, разъединила этих людей навсегда. Герой умчался в Питер, Анна - в Лондон. Последняя часть поэмы - это описание суровых времен гражданской войны. И на этом фоне - два письма. Одно от мельника с сообщением о том, что в Криушах расстрелян Оглоблин Прон. Другое - из Лондона, от Анны Снегиной. Его вручил герою мельник во время очередного его приезда на родину. Что же осталось от прежних впечатлений и переживаний? Все приходит, как налетевшая буря. И для тоскующей на чужбине Анны теперь воспоминания о прежней любви сливаются с воспоминаниями о Родине. Любовь, Родина, природа - вот истинные ценности, способные согреть и возвысит душу человека.

 

ЭКЗАМЕНАЦИОННЫЙ БИЛЕТ № 18

 

 

1. Социальная и национальная проблематика в повестях И. Бунина «Деревня» и «Суходол».

 

 

2. Новые темы, проблемы, концепция человека в литературе второй пол. 1950-1960-х гг.

Середина 50-х годов - доклад Н.С. Хрущева на «закрытом» заседании XX съезда партии 25 февраля 1956 года положил начало освобождению сознания многомиллионного народа от гипноза культа личности Сталина. Эпоха получила название «хрущевской оттепели», породившей поколение «шестидесятников», его противоречивую идеологию и драматичную судьбу. К сожалению, к подлинному переосмыслению советской истории, политического террора, роли в ней поколения 20-х годов, сути сталинизма ни власть, ни «шестидесятники» не подошли. Именно с этим во многом связаны неудачи «хрущевской оттепели» как эпохи перемен. Но в литературе шли процессы обновления, переоценки ценностей и творческих поисков.

Наступившая «хрущевская оттепель«, казалось, открыла шлюзы. Долгое время сдерживаемая, хлынула потоком качественно иная литература. Пришли к читателю книги стихов прекрасных поэтов: Л. Мартынова («Первородство»), Н. Асеева («Лад»), В. Луговского («Середина века»). А к середине 60-х будут опубликованы даже поэтические книги М. Цветаевой, Б. Пастернака, А. Ахматовой.

В 1956 году состоялся невиданный праздник поэзии и вышел альманах «День поэзии». И поэтические праздники - встречи поэтов со своими читателями, и альманахи «День поэзии» станут ежегодными. Дерзко и ярко заявила о себе «молодая проза»: кумирами молодежи стали поэты Е. Евтушенко, А. Вознесенский, Р. Рождественский, Б. Ахмадулина и др. «Эстрадная поэзия» собирала многотысячные аудитории на поэтические вечера на стадионе «Лужники».

Авторская песня Б. Окуджавы вводила в диалог поэта и слушателя непривычную для советского человека интонацию доверия и участия. Человеческие, а не идейно-ходульные проблемы и конфликты в пьесах А. Арбузова, В. Розова, А. Володина преображали советский театр и его зрителя.

Однако в те же года была и жестокая травля Пастернака за публикацию в 1958 году «Доктора Живаго». «Секретарская литература» не сдавала позиций.

В конце пятидесятых молодые прозаики-фронтовики обратились к недавнему прошлому: исследовали драматические и трагические ситуации войны через точку зрения простого солдата, молодого офицера. Нередко эти ситуации были жестокими, ставили человека перед выбором между подвигом и предательством, жизнью и смертью. Критика того времени встретила первые произведения В. Быкова, Ю. Бондарева, Г. Бакланова, В. Астафьева настороженно, неодобрительно, обвиняя «литературу лейтенантов» в «дегероизации» советского солдата, в «окопной правде» и неумении или нежелании показать панораму событий. В этой прозе ценностный центр смещался с события на человека, нравственно-философская проблематика сменила героико-романтическую, появился новый герой, вынесший на своих плечах суровые будни войны.

Внимание к человеку, его сути, а не социальной роли, стало определяющим свойством литературы 60-х годов. П

Однако компромиссность «оттепели», полуправда этой эпохи привели к тому, что в конце 60-х годов ужесточилась цензура. Партийное руководство литературой с новой силой стало регламентировать и определять содержание и парадигму художественности. Все, не совпадающее с генеральной линией, выдавливалось из процесса (травля Солженицына, Бродского).

 

ЭКЗАМЕНАЦИОННЫЙ БИЛЕТ № 19

1. Мотивы цикла А. Блока «На поле Куликовом».

 

 

2. Жанровое своеобразие романа Б. Пастернака «Доктор Живаго».

 

 

Создавая «Живаго», Пастернак явно не обратил внимания на «несколько преувеличенные слухи о смерти» серьезной литературы и, не убоявшись уже народившегося к тому времени мирового постмодернизма, (которому роман пришелся по душе не больше, чем мировому коммунизму), написал вещь в лучших традициях русского романа de longue haleine («долгого дыхания» — фр. Я прекрасно осознаю, как комично выглядит фраза о «русской традиции», называемой тут же по-иностранному, однако именно это определение применял к своим романам-эпопеям Лев Толстой, видимо, объективнее и скромнее смотревший на степень уникальности русской прозы). В итоговом своем произведении Борис Леонидович постарался высказать отношение не только к любви и революции (ставшим главными темами романа), но и по всем волновавшим его вопросам философии, этики, религии, искусства, не обходя и того вопроса, от которого «бегал» не только в творчестве, но и в интервью, не только до «Живаго», но и после него — национального, еврейского. Правда, Юрий, главный резонер авторских идей, хранит по этому поводу «великое молчание», как Будда на вопрос о сотворении. Даже в разговоре с Ларой, которая под властью типичной для русских интеллигентов рефлексии переживает, не от одной ли головы ее сочувствие страдающим от погромов евреям, на ее вопрос, согласен ли он с Лариным недоумением, почему евреи так упрямо не хотят ассимилмроваться, Живаго, вопреки своей обычной словоохотливости, отвечает лишь: «Я об этом не думал. У меня есть товарищ, некий Гордон. Он тех же взглядов.» Этот Миша Гордон, будущий соученик и друг Юрия, впервые появляется на страницах одиннадцатилетним мальчиком, когда становится свидетелем самоубийства старшего Живаго. (Обилие подобных совпадений и пересечений судеб — одна из характернейших черт романа. Десяток его героев то и дело сталкивается друг с другом и не может разминуться, как в маленькой деревеньке, на просторах от венгерской границы до Сибири). Какие же мысли одолевают ребенка? «С тех пор, как он себя помнил, он не переставал удивляться, как это при одинаковости рук и ног и общности языка и привычек можно быть не тем, что все, и притом чем-то таким, что нравится немногим и чего не любят? Он не мог понять положения, при котором, если ты хуже других, ты не можешь приложить усилий, чтобы исправиться и стать лучше. Что значит быть евреем? Для чего это существует? Чем вознаграждается или оправдывается этот безоружный вызов, ничего не приносящий, кроме горя? [...] Миша постепенно преисполнился презрения к взрослым, заварившим кашу, которую они не в силах расхлебать.» Таковы мысли второклассника Миши Гордона в год (неупомянутого, правда) кишеневского погрома. Несложно принять их и за взгляды 70-летнего Бориса Пастернака шесть десятилетий спустя. Дело даже не в общеизвестном равнодушии поэта к собственному еврейскому происхождению. Достаточно того, что никакого другого подхода к еврейству в романе не предложено, тогда как этот методически развивается и углубляется как самим Гордоном, так, косвенно, и другими, незнакомыми с ним персонажами. (Такое сходство в образе мыслей героев автор объясняет тем, что все они, вкдючая даже и сибирячку Симу, находятся под влиянием философии юриного дяди Николая Веденяпина — опять дает о себе знать «деревенская» установка романа.) Не забудем, однако, что мысли художника раскрываются не только и не столько в рассуждениях, сколько в образах, и повременим с выводами. Новая усвоеная Гордоном философия дает ему лишь аппарат для подтверждения собственных старых воззрений. «Что такое народ? Надо ли нянчиться с ним? [...] В чьих выгодах это добровольное мученичество? Кому нужно, чтобы веками покрывалось осмеянием и истекало кровью столько ни в чем не повинных стариков, женщин и детей? Отчего, рискуя разорваться от неотменимости своего долга, как рвутся от давления паровые котлы, не распустили они этого неизвестно за что борющегося и за что избиваемого отряда?» «Взрослым, заварившим кашу» теперь найдено имя. Оказывается, это «средние деятели, ничего не имеющие сказать жизни и миру в целом» и поэтому «заинтересованные в узости», в «народе, предпочтительно малом», так как лучше (и однозначно легче) быть первым в деревне, чем вторым в Риме. Гордон уверен, что «властители дум этого народа не пошли дальше слишком легко дающихся форм мировой скорби и иронизирующей мудрости». Видимо, под «властителями дум» евреев он понимает не Спинозу и не Маймонида, не современного ему Герцля, в конце концов, а Шолом-Алейхема, что столь же корректно, как считать выразителем «русской идеи» (чем бы она ни была) Антона Павловича Чехова. Что ж, еще Гейне в поэме «Иегуда бен Галеви» смеялся над выпускницами французских лицеев, которые свое незнание великой еврейской поэзии принимают за ее отсутствие. То же можно без натяжек отнести и к философии. Не будем вдаваться, однако, в степень правильности и логичности суждений героя: ведь в художественном произведении они и важны не сами по себе, а как ключ к его, героя, внутреннему миру. Гордон как человек, отказывающийся от своих национальных корней, непременно должен убедить себя, что эти корни никакой ценности не представляют и держаться за них — ошибка, причем не только для него, но и для всех единородцев. Поэтому ко всем существительным, которые можно было бы сопроводить прилагательным «еврейские» (будь то «долг», «борьба» или «страдание») Гордон без долгих рассуждений и попыток обоснования привешивает определения «непонятный», «ненужная», «бессмысленное». То же касается и веры. «Урожденный» христианин спокойно почитает святость обоих заветов — Ветхого и Нового — и может вполне веротерпимо и уважительно относиться к иудаизму: Бог-то один, а в каких формах ему поклоняться — вопрос в большой мере традиции. Но выкрест должен обосновать хотя бы для себя свой переход из одной религии в другую, превосходство второй над первой. И тут извлекаются на свет идеи, изобретенные христианским средневековьем, да позже выброшенные за ненадобностью и теологической сомнительностью: «Как могли они [евреи] дать уйти от себя душе такой поглощающей красоты и силы [речь, разумеется, о Христе и Христианстве], как могли думать, что рядом с ее торжеством и воцарением они останутся в виде пустой оболочкиэтого чуда, им однажды сброшенной?» Разумеется, только об этом евреи всегда думали и пеклись: как бы остаться пустой оболочкой? Влияние не ограничилось религией. Он «стал вносить неудачные поправки в свой нравственный облик», «часто говорил слова не из своего словаря»... В зрелые годы старания Гордона «усредниться» увенчались, наконец, успехом. Автору, похоже, не хочется уже тратить место и краски на иллюстрирование этой печальной метаморфозы, и он просто «от себя» сообщает о гордоновском «неумении свободно мыслить» и «бедствии среднего вкуса кот. хуже бедствия безвкусицы». Как не соответствует это тому, что щедро заложено было изначально в Мишу Гордона. Но ведь «жизнь прожить — не поле перейти».

 

ЭКЗАМЕНАЦИОННЫЙ БИЛЕТ № 20

1. «Двенадцать» А. Блока. Образ России в поэме.

Поэма “Двенадцать” была написана А Блоком в январе 1918 года, когда октябрьские события были уже позади, но прошло еще недостаточно времени, чтобы осмыслить их и дать объективную историческую оценку. Революция 1917 года пронеслась, как буря, как ураган, и трудно было однозначно сказать, что хорошего и что плохого она принесла с собой. Именно под таким стихийным впечатлением была написана поэма “Двенадцать”.
Яркие, многозначные образы и символы играют важную роль в поэме А. Блока, их смысловая нагрузка велика; это позволяет более живо представить революционный Петербург, революционную Россию, понять авторское восприятие революции, его мысли и надежды. Одним из главных символов революции в поэме “Двенадцать” является ветер, подобно ему, он сносит все на своем пути.

Ветер, ветер!
На ногах не стоит человек.
Ветер, ветер —
На всем божьем свете!

Завивает ветер
Белый снежок.
Под снежком - ледок.
Скользко, тяжко,
Всякий ходок
Скользит - ах, бедняжка!

В этой части поэмы А. Блок стремился донести до читателя атмосферу времени, когда всякий может “подскользнуться” на “ледке” революции, захваченный врасплох ураганом перемен.
В поэме встречается еще один яркий символ - “мировой пожар”. В статье “Интеллигенция и революция” Блок писал, что революция подобна стихийному явлению, “грозовому вихрю”, “снежному бурану”; для него “размах русской революции, желающей охватить весь мир, таков: она лелеет надежду поднять мировой циклон...”. Эта идея нашла свое отражение в поэме “Двенадцать”, где автор говорит о “мировом пожаре” — символе вселенской революции. И этот “пожар” обещают раздуть двенадцать красноармейцев:

Мы на горе всем буржуям
Мировой пожар раздуем,
Мировой пожар в крови —
Господи, благослови!

Эти двенадцать красноармейцев олицетворяют собой двенадцать апостолов революционной идеи. Им поручено великое дело - защищать революцию, хотя их путь лежит через кровь, насилие, жестокость. С помощью образа двенадцати красноармейцев Блок раскрывает тему пролитой крови, насилия в период великих исторических перемен, тему вседозволенности. “Апостолы революции” оказываются способны убивать, грабить, нарушать Христовы заповеди, но без этого, по мнению автора, невозможно осуществить задачи революции. Блок считал, что путь к гармоничному будущему лежит через хаос, кровь.
В этом смысле образ Петрухи, одного из двенадцати красноармейцев, который из ревности убил Катьку, немаловажен. С одной стороны, А. Блок показывает, что его злодейство быстро забывается и оправдывается еще большим грядущим злодейством. С другой стороны, через образы Петрухи и Катьки Блок хочет передать, что, несмотря на происходящие важные исторические события, любовь, ревность, страсть - вечные чувства, которые руководят поступками человека.
Также немаловажными в поэме “Двенадцать” являются образы старухи, попа, буржуя - они представители старого, отжившего мира. Например, старуха далека от революции, от политических дел, ей непонятен смысл плаката “Вся власть Учредительному собранию!”, она не принимает и большевиков (“Ох, большевики загонят в гроб!”), но старуха верит в Богородицу, “матушку-заступницу”. Для нее важны насущные проблемы, а не революция:

На канате — плакат:
“Вся власть Учредительному Собранию!”
Старушка убивается — плачет,
Никак не поймет, что значит,
На что такой плакат,
Такой огромный лоскут?
Сколько бы вышло портянок для ребят...

Поп и буржуй боятся последствий революции, боятся за свою судьбу, за сбою дальнейшую жизнь:
Ветер хлесткий!
Не отстает и мороз!
И буржуй на перекрестке
В воротник упрятал нос.

А вон и длиннополый -
Сторонкой - за сугроб...
Что нынче невеселый,
Товарищ поп?

Старый, отживший, ненужный мир в поэме представлен также как “безродный”, “холодный” пес, который едва плетется за двенадцатью красноармейцами:

...Скалит зубы.— волк голодный —
Хвост поджал — не отстает —
Пес холодный - пес безродный...
Впереди - Исус Христос.

Образ Христа в поэме олицетворяет веру Блока в преодоление кровавого греха, в исход из кровавого настоящего к гармоничному будущему. Его образ символизирует не только веру автора в святость задач революции, не только оправдание “святой злобы” революционного народа, но и идею принятия Христом очередного греха человека, идею прощения и надежду, что люди придут к Его заветам, к идеалам любви, к вечным ценностям. Иисус идет впереди двенадцати красноармейцев, которые проходят путь от свободы “без креста” к свободе с Христом.
Революционный Петербург, в котором разыгрываются “вселенские стихии”, олицетворяет всю революционную Россию. А. Блок изобразил ее как расколотый надвое мир, как противостояние черного и белого. Символика цвета играет важную роль в поэме “Двенадцать”: с одной стороны, черный ветер, черное небо, черная злоба, черные ремни винтовок, а с другой — белый снег, Христос в белом венчике из роз. Чёрное, злобное настоящее противопоставлено белому, светлому, гармоничному будущему. Символикой красного цвета выражается мотив кровавого преступления. Красный флаг, с одной стороны, - символ победного конца, с другой стороны -символ кровавого настоящего. Цвета ассоциируются с образом времени: черное прошлое, кровавое настоящее и белое будущее.
Благодаря системе образов и символике в поэме “Двенадцать” Блоку удалось показать, что в кровавом настоящем происходит становление нового человека и переход от хаоса к гармонии. В этом и заключается, по мысли поэта, истинный смысл революции.

Образ России в поэме «Двенадцать»

Главная тема поэмы – Россия в революции. Он говорит о том, что то, что происходит сейчас – оно не могло не произойти («думаете вечная борьба между черной и белой костью закончится бескровно?»).

Он говорит о том этапе цивилизации, который наступил с началом ХХ века, но «не нам его судить, это логика истории».

 

2. Классическая традиция в романе М. Булгакова «Белая гвардия».

Выдающийся русский прозаик и драматург М.Булгаков - писатель сложной, драматической судьбы. Произведения его, обращенные к фундаментальным и острым социально - психологическим, философским проблемам, утверждающие высокие гуманистические идеалы, вошли в золотой фонд мировой культуры XX века. Булгаков был современником и свидетелем переломных исторических событий начала XX столетия. Революция и гражданская война застали его, молодого начинающего врача, в родном Киеве, где он пережил несколько государ­ственно-политических переворотов, сопровождавшихся расстрелами, грабежами, насилием. Увиденное и пережитое в те смутные трагические дни явилось основой содержания его первого большого романа -"Белая гвардия" (1925). В романс нашли отражение события, происходившие в Киеве зимою 1918 - 1919 года, в период временного гетмановского правления, накануне и во время захвата города Петлюрой, а затем - освобождения Киева Красной армией. Эти события показаны преимущественно со стороны восприятия и участия в них офицеров Белой гвардии. Именно они являются главными героями романа Булгакова: братья Алексей и Николка Турбины, их сестра Елена, муж которой - Тальберг - тоже офицер, их друзья Мышлаевский и Шервинский, полковник Най -Type и другие. Какими же предстают они в изображении Булгакова? В своей каждодневной жизни герои "Белой гвардии" не иде­альны. Однако, за исключением оказавшегося трусом и сбежавшего с немецкими оккупационными войсками Таль- берга, это люди высокой личной порядочности, чести и мужества, верные своей офицерской присяге. По убежде­ниям своим они монархисты. Но для Булгакова важна не их политическая принадлежность, а нравственные человеческие их качества русских офицеров-патриотов. В крити­ческой ситуации наступления на Киев Петлюры и бегства Верховного штаба русского командования, а с ним - и Гетмана, они выполняют свой воинский долг до конца. Во время уличных боев героически погибает Най - Type, спасая мальчишек-юнкеров. Лишь по счастливой случайности в живых остаются Николка и тяжело раненый Алексей. Но широких батальных сцен в романе нет. И внешне сюжет его кажется даже камерным, так как он сосредоточен, главным образом, на судьбе семьи Турбиных. Значительная часть действия происходит в их квартире, в доме N 13 на Андреевском спуске (в нем точно описан родной дом и квартира самого Булгакова). Однако в целом сюжетно-композиционная структура романа весьма непроста, ибо повествование развертыва­ется, фактически, на трех "уровнях": первый - "большая" история. Это целых три эпохи, которые пережил Киев за одну зиму и в которых отразилась история всей страны. Второй - "малая" история - судьба Турбиных, как кон­кретное преломление истории "большой". И третий - фи­лософский «уровень». Это пронизывающая весь роман идея неотвратимости суда Вечности, его грядущего приговора всему тому, что сегодня творит история - "большая" и "малая". Все три "уровня" объединены в двух эпиграфах к роману. Первый - из "Капитанской дочки" Пушкина (начинаю­щийся буран в степи, -как бы прообраз революции). Второй - из библейского мифа о Страшном Суде: "И судимы были мертвые по написанному в книгах, сообразно с делами своими..." Соответственно непроста ("трехслойна") и сама стилис - тика романа: Первый ее "пласт" - эпический. Это образ Города ("Прекрасный, в морозе и тумане, на горах над Днепром"). Это конкретные и точные в своем изображении эпизоды событий на улицах^Киева, - их многолюдие, психологичес - кий колорит, динамика. Это точность детали, описания и т.п. Второй "пласт" - образ Дома. В его изображении - внешнего вида, интерьера квартиры, быта ее обитателей - лирическая атмосфера уюта и покоя. Дом - как символ устойчивости жизни, хранитель человека, его духовных ценностей ("... несмотря на все эти события, в столовой, в сущности говоря, прекрасно. Жарко, уютно, кремовые што - ры задернугы...", а на столе -"...в матовой колонной вазе голубые гортензии и две мрачных и знойных розы, утвер­ждающие красоту и прочность жизни..."). Человеческое теплой заботу обретает в Доме каждый, даже случай но ока­завшийся здесь гость - и друзья-офицеры, и неожиданно явившийся из Житомира племянник Лариосик, наивный и нескладный юноша, внесший в жизнь Дома немало суматохи и юмора, Однако иные, сатирические нотки появляются в повест­вовании, когда речь идет о владельце дома N 13- инженере Василии Лисовиче (заглазно жильцы именуют его "Васи­лиса"), недавнем "демократе", а ныне мечтающем о диктатуре как спасении и от белых, и от красных ("Злейшая диктатура, какую можно только себе представить. Самодержавие..."). И третий "пласт" - образ Вечности, ее "голос". Это былинно -торжественный настрой фразы, суровая патетика ее мелодии ("Велик был год и страшен по рождестве Христовом 1918-и, от начала же революции второй. Был он обилен летом солнцем, а зимою снегом, и особенно высоко в небе стояли две звезды: звезда пастушеская - вечерняя Венера и красный дрожащий Марс..."). В романе много и авторских отступлений. Этот "голос автора" исторически точен в своем рассказе, лиричен и очень эмоционален. Широко входит в стилистику романа и прием символизации. Например, -образы-символы Дома, Города, Звездного Неба и др. Символичны образы метели, ветра, мороза. Символичны и многочисленные "сны" героев (в том числе, и сны-предчувствия). Символичен и финал романа как угроза не только Турбиным: в лютый мороз над всей землей по ночам встает красная зловещая звезда Марс, которая в своем мерцании видится как пятиконечная ("Играли звезды, сжимаясь и расширяясь, и особенно высоко в небе была звезда красная и пятиконечная - Марс"). Акцентируя в образах Турбиных и других героев романа общечеловеческие нравственные ценности, Булгаков воз­вышается в своей эстетической позиции над классово- политическими интересами борющихся сил. Для автора "Белой гвардии" равно неприемлема и антигуманна и власть ставленника немецкого и белогвардейского командования - Гетмана, и националистический разгул петлюровцев, и классовая беспощадность большевиков. В одном из "снов" Алексея Турбина на равных правах оказываются в раю солдаты и "белой", и "красной"армий. "Воеватьможнотолько за то, чтобы охранять человеческий покой и очаг,... ни из-за чего другого воевать ни в коем случае нс следует", - к такому заключению приходит Алексей. В целом роман Булгакова может быть определен как сложный и масштабный, восходящий к философским (об­щечеловеческим) проблемам в своей эстетической концеп - ции. И хотя первоначально задуман он был как трилогия, продолжения "Белой гвардии" не последовало. Роман как бы "обрывается" в своем финале. Дальнейшая судьба героев остается неясной. Но вещие их "сны" совершенно опреде­ленно предсказывают неблагополучное будущее. При жизни Булгакова роман полностью опубликован не был и многие годы вообще находился под запретом. Но на его основе писателем были созданы две пьесы - "Дни Турбиных" и "Бег".

ЭКЗАМЕНАЦИОННЫЙ БИЛЕТ № 21

 

1. Черты экспрессионизма в рассказах Л. Андреева 1900-х гг. («Бездна», «Мысль», «Тьма», «Жизнь Василия Фивейского» и др.).