Преданность и уверенность: существование нации

На то, что вера в качестве верности делу имеет важное значение в жизни современных национальных государств, указывает, как можно думать, обильное использование в политике терминологии преданности. Интересно также отметить, что, желая отыскать примеры того, что значит сло-

во «преданность», которые были бы понятны большей части современных людей, мы охотнее всего обращаемся к политической жизни. Действительно, слово «преданность» оказалось настолько отождествленным с верностью, проявляемой по политическим вопросам, что люди церкви воздерживаются от его употребления, когда говорят о вере, опасаясь, как бы не возникло впечатление, что они превозносят в основе своей националистическую и узкопатриотическую позицию. Однако верность, проявляется ли она в церкви, дома, на работе или в национальном государстве, всегда имеет одну и ту же обобщенную форму: это всегда есть настроение ума, привычка ревностного служения делу и строгое упорядочение действий, поставленных на служение этому делу. Она хорошо различима в каждом конкретном случае - от испуганного подчинения господствующей силе до любящей привязанности к определенному человеку или общине; ее отрицательная форма, предательство, четко отличается от дерзкого неповиновения и ненависти. Когда современное национальное государство старается пробудить в своих гражданах преданность, оно отграничивает себя как от чисто властного государства, ищущего исключительно повиновения, так и от кланового общества, рассчитывающего на некритическую, не знающую сомнений любовь. Правление, основанное на согласии управляемых, возможно, как нам представляется, только там, где налицо преданность.

Помимо этого, тот род верности, на который претендует современная политическая община и который она стремится пробудить, есть нечто большее, чем преданность самой общине. Как отмечалось уже неоднократно, современное национальное государство является исторически своеобразным; одна из отличительных его особенностей при сравнении с древними царствами - это его восприятие и представление себя самого как общины, наделенной некоторой миссией. Оно представляет себя как собственным гражданам, так и вовне в виде общества, взявшего на себя обязательство осуществлять дело, превосходящее его самого. Это государство требует преданности себе, поскольку само предано такому делу, исходя из предположения непосредственной верности своих граждан такому трансцендентному делу. Несомненно, долго можно было бы перечислять условия, сделавшие возможным становление современных национальных государств, однако среди них было и это чувство миссии, восприятие самих себя как верных служителей некоего значительного дела, важного для прочих наций, для людей вокруг. Например, в Испании национальное государство

представлялось и считалось служителем истинной католической религии. Соединенные Штаты и Франция возникли в своей современной форме как ревностные выразители демократии и прав человека. Германия искала собственного единства, а также крепила мощь - и все это как выразитель культуры. Россия под властью царей драматизировала свою роль Святой Руси, богоносного народа, и ее мессианские чувства нисколько не ослабели, но даже углубились с подменой православия международным коммунизмом. Английская нация и Британская империя сознательно несли груз ответственности белого человека, извлекая при этом из своего господства немалую корысть. Вообще говоря, западные нации являлись в истории в качестве независимых сил, заявляя права на свободу и самоуправление как поборники великих задач, стоящих перед человечеством. Они противостояли натиску извне и старались сохранить собственное существование не просто как силы, бросающие вызов другим силам, но как некие организмы, претендующие на право существовать и на уважение по причине своего представительного характера в качестве служителей таких задач. Во всех таких нациях преданность граждан имела по этой причине двойственное направление: с одной стороны, на нее претендовала упомянутая трансцендентная цель, с другой же - сама нация как представитель этой цели. Нет необходимости доказывать, что это не просто противоречивое, но двусмысленное положение вносит изрядную путаницу, долю лицемерия и самообмана. Однако отрицать присутствие в современной жизни нации обоих родов преданности, настаивать, что единственным подлинным национальным интересом является корысть и все ссылки на великие цели - сплошное лицемерие, значило бы выдвигать догматические утверждения, чересчур легко закрывая глаза на многие явления нашей политической действительности. Это значило бы также неоправданно отрывать друг от друга такие явления, которые встречаются в человеческой жизни исключительно в неразрывном единстве - каковы корыстолюбие и общественные интересы или сознание и воля к власти. Это бы также значило игнорировать роль лицемерия - этого налога, который порок выплачивает добродетели, этого принятия некоей точки отсчета, признаваемой в качестве общеобязательной, хотя и нелюбимой. Политология, оперирующая исключительно идеей национального корыстолюбия, представляется теологу во многом подобной той разновидности теологии, которая строит свое понимание человека, пользуясь исключительно понятием греха и нисколько не прибегая к той благой

природе, чье существование предполагает грех и чьим испорченным выражением он как раз и является.

Таким образом, при рассмотрении вопроса о том, присутствует ли вера в качестве верности как в политической, так и в религиозной деятельности в жизни общин Запада, можно выделить, как нам кажется, три важных момента Во-первых, национальные государства основывают свое существование на преданности своих граждан, а не только на их страхе и желании выгод; во-вторых, нации в качестве общин достигают единства и оправдывают собственное существование, возлагая на себя преданность трансцендентному делу; и, наконец, в-третьих, преданность, которая требуется от граждан, есть двойная преданность - как расширенная до преданности делу нации, так и преданность самой нации в качестве дела жизни.

Этой ясности не наблюдается в вопросе о том, действительно ли в жизни политических общин Запада присутствует вера в качестве уверенности в ценностном центре, хотя на мысль о такой ее роли наводит общая взаимосвязь, наблюдаемая между доверием и преданностью. В политическом смысле апелляция к уверенности наиболее наглядно прослеживается в том, насколько усиленно нас как граждан призывают к тому, чтобы мы положились на саму нацию либо на народ или же на демократию. Мы также понимаем, насколько тесно связано предательство с утратой уверенности в нации и с враждебностью, которая возникает как результат сознания совершенного в отношении тебя предательства. Поскольку вера есть уверенность в ценностном центре, который все наделяет ценностью и эту ценность сохраняет, она, как можно полагать, носит в политической жизни генотеистический характер или характер социальной веры, центром для которой является сама община. И все же по крайней мере в некоторые исторические периоды явной становится также и вера другого рода, например в связи с некоторыми учениями и практическими действиями, касающимися вопроса свободы. Свобода слова и печати, свобода исследования может быть распространена на людей внутри общины только в том случае, если в этой общине возобладала уверенность в том, что правда одолевает ложь, что она не является врагом жизни, порядка или справедливости и что сила правды «заложена в природе вещей». Свобода предполагает наличие убежденности в том, что существует некое универсальное руководство ходом дел в мире, причем не одними только материальными образованиями, и на это руководство могут полагаться как нации, так и индивидуумы. Конечно, могут сказать, что уверенность, присутствующая в демократиях, дающих своим гражданам боль-

шие свободы, - это есть уверенность в народе. Однако уверенность в народе не может быть основанием свободы, если имеется убеждение, что люди всегда своекорыстны и на них можно рассчитывать только тогда, когда речь заходит об их частных выгодах. Если бы таково было преобладающее убеждение, пришлось бы применить все меры предосторожности для того, чтобы оградить граждан от взаимного обмана; им могла бы быть предоставлена лишь незначительная свобода. Та уверенность в народе, которая может явиться основанием для осуществления свободы g^ на практике, должна быть уверенностью в его преданности целям, превосходящим частный интерес, включая, например, приверженность правде. В случае, если бы в народе вовсе отсутствовала преданность идеалу или делу правды, как и если бы невозможно было рассчитывать на то, что победа правды над ложью заложена в природе вещей, свобода слова и печати была бы роскошью, допустить которую на продолжительное время не было бы в состоянии никакое сообщество.

Как представляется, все мы в нашей политической жизни оплетены некоей паутиной уверенностей: уверенность друг в друге, уверенность в нации, уверенность общины в своих гражданах, их уверенность в самой общине и также в трансцендентных центрах ценности. И у всех этих уверенностей имеется расширение в виде преданности. Мы доверяем только тем преданным, что преданы нам и нашему общему делу. Невооруженным взглядом просматриваются красные и черные плетения подозрительности, предательства, обмана и лжи, которые пронизывают нашу повседневную жизнь. Однако, подобно сетям раковых клеток, они не могли бы даже сколько-нибудь долго существовать, если бы не было доброкачественных, поддерживающих здоровье сетей веры.