Греческое общество и культура VII — VI вв.

VII — VI вв. до н. э. — эпоха социальной революции, которая положила конец греческому родовому обществу и привела к созданию классового рабовладельческого общества. Старые родовые связи разрушались ростом полисов, развитием торговли и ремесла, денежными отношениями, нараставшими в рамках родового строя классовыми противоречиями. «Столкновение новообразовавшихся общественных классов взрывает старое общество, покоящееся на родовых союзах; его место заступает новое общество, организованное в государство, подразделениями которого служат уже не родовые, а территориальные объединения, — общество, в котором семейные отношения полностью подчинены отношениям собственности и в котором отныне свободно развертываются классовые противоречия и классовая борьба, составляющие содержание всей предыдущей писанной истории» (Энгельс).[1] Проявляясь с разной силой в различных областях Греции в соответствии с их экономическим уровнем и расстановкой классовых сил, переворот охватил все стороны греческой жизни.

Чрезвычайно расширилась территория, населенная греками. Расширение торговли и ухудшение условий жизни свободного крестьянства, страдавшего от хронического малоземелья, привели к организации колоний в широком масштабе. Густой сетью греческих колоний покрылась Сицилия и южная Италия (так называемая «Великая Греция»), ряд колоний был основан на севере Балканского полуострова, на берегах Мраморного и Черного морей, в западном Средиземноморье и в северной Африке. В связи с этим расширились и культурные связи греков с другими народами.

Выдвигался новый общественный слой, зажиточные горожане — купцы и ремесленники — незнатного происхождения, ядро будущего рабовладельческого класса; в связи с этим слоем шло революционное движение закабаленного крестьянства (против родовой аристократии. Революция, охватившая все передовые области Греции, протекала в острых, даже ожесточенных формах и нередко приводила к временной «тирании», т. е. господству одного лица («тирана»), насильственно захватившего власть для борьбы с аристократической оппозицией. В результате революции уничтожались родовые привилегии, отменялась долговая кабала, устанавливались писаные законы взамен старинных родовых норм. «Классовый антагонизм, на котором покоились теперь общественные и политические учреждения, был уже не антагонизм между аристократией и простым народом, а между рабами и свободными, между неполноправными жителями: и гражданами» (Энгельс).[2] Распад родовых связей имел своим последствием, с одной стороны, выработку нового, полисного чувства коллектива, с другой — развитие индивидуальных сил. рост самосознания личности, которая старается определить себя и свои задачи; перед лицом природных и общественных условий своего существования.

Социальные движения VII — VI вв. идеологически оформлялись в нравственной проповеди, в религиозных брожениях, в кризисе олимпийской религии и мифологии. «Правда» (dike), «справедливость», занимавшие столь значительное место уже в миросозерцании» Гесиода (стр. 61, 63), становятся лозунгами борьбы за писаное законодательство, а затем — в передовых общинах — и за более радикальное переустройство полисной жизни и уничтожение преимуществ знати. В «законе» греческая мысль начинает усматривать основу общества. «Закон — царь», — говорит впоследствии поэт Пиндар. Первая обязанность гражданина — повиновение законам полиса. Соответственно меняется и идеал «доблести» (arete), содержащий в себе всю сумму граждански ценных качеств, физических. и моральных. На обладание этими качествами претендует прежде всего аристократия, обосновывающая ими свои традиционные права. Аристократическая «доблесть» рассматривается как переходящая? по наследству и поддерживается системой воспитания, основанного на гимнастической тренировке и «мусическом» образовании, т. е. усвоении дидактической поэзии аристократии и ее сказаний об «образцовых» поступках мифологических героев. У идеологов аристократий термин «добрый» становится почти равносильным «знатному», «дурной» — «незнатному». В противоположность этому аристократическому идеалу создаются другие понимания «доблести», выдвигающие на первый план «справедливость» или «мудрость» (sophia).

Зарождение идеала «мудрости» связано уже с критикой традиционной религиозно-мифологической системы. Наиболее радикальные формы эта критика приняла к концу рассматриваемого периода» в местах наиболее полной победы рабовладельческого класса, в малоазийских ионийских городах. Очеловеченные боги олимпийской религии стали представляться нелепым и безнравственным вымыслом, стали появляться попытки привести явления природы в систему на основе внутреннего развития самой природы, без предположения о воздействии богов. Идея «упорядоченности» («космоса») переносится с полиса на природу. Так создались в Ионии греческая наука и философия. С другой стороны, крестьянские волнения в европейской Греции сопровождались религиозными движениями, выдвигавшими на первый план земледельческую религию подземных сил, почитание умирающих и воскресающих богов, культ Деметры и Коры (стр. 19), в особенности же бога Диониса, приобщение к божеству в священном действе, «мистерии». В то время как аристократическая религия отделяла человека от бога пропастью, обосновывая этой фантастической гранью реальную грань между знатью («питомцами Зевса», т. е. потомками богов, «царями») и народом, религия мистерий уподобляла божеству всякого участника священного действа и тем самым имела более демократический характер. Тираны в борьбе с аристократией усиленно вводили культ Диониса, стараясь при этом политически обезвредить и нейтрализовать религиозные брожения в массах: так, в Афинах тиран Писистрат установил праздник «Великих Дионисий», сыгравший значительную роль в развитии, греческой» драмы (стр. 107).

Аристократия в свою очередь перевооружалась, обновляя традиционную идеологию ради большего укрепления своей внутренней солидарности. Средоточием аристократического идейного движения был храм Аполлона в Дельфах. Дельфийская религия боролась со старинным обычаем кровной мести, создававшим бесконечные раздоры между аристократическими родами, требовала «чистоты» от всякой «скверны» и призывала блюсти аристократическую «доблесть». Из Дельфов исходила проповедь «умеренности» («ничего слишком»), «благоразумия» и борьбы с «чрезмерностью». «Познай самого себя», т. е. свою ограниченность, начертано было на храме. Если в какой-либо общине происходило «преступление», дельфийский оракул «очищал» город от «скверны», а за отпущение греха предписывал вводить аристократические культы новых «героев».

Своеобразное сочетание религии мистерий с нравственной проблематикой мы находим в проповеди орфиков, возводивших свое учение к мифическому певцу Орфею (стр. 17), и у близкой к ним школы пифагорейцев, основанной в VI в. философом и математиком Пифагором из Самоса. Для обоих этих учений характерен мрачный взгляд на земную жизнь: тело — «темница» или «могила» для божественной души, получившей телесную оболочку в результате своего рода грехопадения. Божественное «дионисическое» начало объединено в человеке со злым «титаническим», подлежащим умерщвлению помощью нравственно-аскетической жизни. В связи с этим орфики и пифагорейцы развивали сложное и туманное учение о загробном возмездии, о переселении душ, о грядущем царстве правды; согласно пифагорейцам, чем более грешен человек, тем более низменно то животное, в которое после смерти переселится душа грешного. Особенным успехом пользовалось пифагорейское учение в западноэллинском мире, в греческих колониях Италии и Сицилии.

Революция привела к огромным сдвигам в сфере искусства: усложнилась музыка; быстро стало развиваться изобразительное искусство, в различных стилях которого отражалось многообразие новых общественных и личных идеалов: то же имело место в области словесного художественного творчества. Старинный эпос, изображавший общество, «где не существовало еще отделенной от народа общественной власти», и «подвиги» героев, не знающих государственного принуждения (стр. 53), начал терять актуальность. Становление классового общества, «спаянного в государство», напряженная политическая и идеологическая борьба — породили новую поэтическую тематику, и она уже не укладывалась в рамки эпического рассказа о прошлом, стремившегося сохранить бытовой колорит «героических» времен. «Герой» продолжал сохранять значение образца, но в этом образце подчеркивались уже иные умственные и нравственные качества, иные стороны судьбы героя. Между тем при-малой дифференцированности идеологических форм и видов словесного творчества, стихотворение остается еще важнейшим средством литературного выражения мыслей. В стихи облекаются размышления на моральные и государственные темы, политическая агитация, призывы к борьбе. Афинский законодатель Солон излагает программу своих реформ в стихах и в стихах же полемизирует с противниками. Даже философы на первых порах нередко пользуются стихом для изложения своих учений. Одновременно с этим поэзия становится орудием для выражения чувств и настроений осознающей себя личности. Но личность осознает себя прежде всего в связи с какой-либо группой, с малым коллективом, возникшим в результате социального расслоения в классовом обществе; по меткому замечанию Веселовского, «прогресс личности» происходит на почве «группового движения», и личное излияние еще сливается с нравственным учительством и обычно имеет наставительный, «дидактический» характер. В своем литературном оформлении эта злободневная тематика примыкает к различным видам фольклорной песни, обогащая ее новым содержанием. Ведущим литературным жанром эпохи становится лирика. В литературу вводится огромное количество новых стиховых форм, связанных с местными культовыми и народными песнями и с (местными диалектами, надолго прикрепляющимися к определенному виду песен. Почти все области Греции, включая и новые колонии в Сицилии и южной Италии, принимают участие в этом литературном движении, и ионийский язык теряет свою преобладающую роль общегреческого поэтического языка.

Отражая идеологическую борьбу эпохи, лирические жанры отличались большим многообразием. Наряду с песенными формами, рассчитанными на отдельного исполнителя, развивалась и торжественная хоровая лирика, поэзия гимнов на праздниках и гимнастических состязаниях, и аристократические государства пользовались хоровой лирикой для своих политико-педагогических целей. Мифологические темы сохранили большое значение и в лирике, но изменилась и литературная функция мифа, и способ его рассказа, и в значительной мере идеологическая направленность мифов. Миф становится по преимуществу иллюстрацией к лирическим размышлениям и наставлениям, сюжет излагается не последовательно, а лишь в нескольких основных моментах, интересующих поэта, и приспособляется к новой классовой этике и к новым религиозным движениям (религия Аполлона, религия Диониса).

Иония и в VII — VI вв. продолжала оставаться наиболее передовой в культурном отношении областью. Параллельно с критикой олимпийской мифологии в Ионии начинают развиваться, кроме лирики, также и новые виды повествовательной литературы, в которой мифологическая тематика заменяется исторической и бытовой. Создается литературная проза, с одной стороны, научно-философская, с другой, — повествовательная — басня, бытовой и исторический рассказ, историография. По сюжетам и стилю эти новые жанры повествовательной прозы примыкают к фольклорным формам прозаического сказа, в частности к сказке, и являются их дальнейшим развитием в условиях классового общества, подобно тому как литературная лирика была дальнейшим развитием фольклорной песни.

Таким образом, важнейшими литературными процессами рассматриваемого периода являются: 1) упадок и отмирание старинного эпоса, 2) расцвет лирики и 3) зарождение литературной прозы. К VI в. относятся также зачатки драмы, но свое литературное развитие драма получила уже в следующий период.

Послегомеровский эпос

Грандиозная концентрация героических сказаний в «Илиаде» и «Одиссее» стала основой для дальнейшего эпического творчества. В течение VII и первой половины VI вв. возник ряд поэм, составленных в стиле гомеровского эпоса и рассчитанных на то, чтобы сомкнуться с «Илиадой» и «Одиссеей» и, вместе с ними, образовать единую связную летопись мифологического предания, так называемый эпический «кикл» (цикл, круг). Античная традиция приписывала многие из этих поэм «Гомеру» и этим подчеркивала их сюжетную и стилистическую связь с гомеровским эпосом. Впоследствии, когда античная критика сумела отделить «киклические» поэмы от «подлинно» гомеровских, для поэм «кикла» отыскались другие авторские имена, однако далеко не всегда достоверные. От киклических поэм сохранились лишь совершенно ничтожные отрывки, но содержание поэм известно нам в пересказах античных ученых. «Кикл» строился так, что одна поэма примыкала к другой, продолжала повествование с того момента, которым заканчивалась предыдущая поэма.

«Илиада» и «Одиссея» по своей композиционной структуре совсем не были предназначены к тому, чтобы оказаться частью более обширного целого. Обе гомеровские поэмы собирают огромный материал в рамках одного эпизода («Гнев Ахилла», «Возвращение Одиссея»), законченного действия небольшой длительности. Иначе — в «кикле». Так, в поэме «Киприи» излагался весь ход Троянской войны до начала действия «Илиады». Поэма открывалась своеобразным мифологическим истолкованием причин похода на Трою, очень характерным для Греции VII в., когда малоземелье и избыток населения толкали греческие общины на интенсивную колонизацию берегов Средиземноморского бассейна: в «Киприях» Зевс совещается с Фемидой (богиней правосудия), как «облегчить» перенаселенную землю, и решает зажечь пламень войны, в которой погибнет поколение героев. Во исполнение этого плана он порождает Елену и выдает морскую богиню Фетиду замуж за царя Фессалии Пелея. Далее повествовалось о свадьбе Пелея и Фетиды, где присутствовали все боги, о яблоке с надписью «прекраснейшей», брошенном богиней раздора, о споре трех богинь и суде Париса, отдавшего предпочтение Афродите. Описывалось похищение Елены, длительные сборы греческих вождей в поход, отплытие из Авлиды (в Беотии), где Агамемнон вынужден был принести в жертву оскорбленной богине Артемиде свою дочь Ифигению, ряд эпизодов, связанных с плаванием в Трою, военные действия под Троей в течение десяти лет. Поэма заканчивалась тем разделом добычи, при котором Агамемнон получил дочь Хриса, а Ахилл — Брисеиду.

Продолжением «Илиады» служила «Эфиопида». Эта поэма начиналась с слегка измененного последнего стиха «Илиады», и ее текст можно было присоединить непосредственно к «Илиаде». Повествование «Эфиопиды» доводилось до гибели Ахилла от стрелы Париса, и центральными моментами ее были победы Ахилла над двумя новыми союзниками Трои, над амазонками, с царицей Пенфесилеей во главе, и над царем эфиопов Мемноном, сыном богини Эос (Зари), наконец, смерть Ахилла и спор о доспехах Ахилла, возникший между Одиссеем и Аяксом и закончившийся самоубийством Аякса. Этот последний эпизод излагался, может быть, не в самой «Эфиопиде», а в следовавшей за ней поэме «Разрушение Илиона», в которой рассказывалось о деревянном коне, разорении и сожжении Трои. Другим продолжением Илиады, вводившим ряд новых эпизодов, была поэма «Малая Илиада», также заканчивавшаяся разрушением Трои. Злоключения греческих вождей на обратном пути из-под Трои были сюжетом поэмы: «Возвращения». Особенное внимание уделялось здесь судьбе Агамемнона и Менелая. Агамемнон, по возвращении домой был убит своей женой Клитеместрой и ее возлюбленным Эгисфом, но впоследствии сын Агамемнона Орест отомстил убийцам своего отца. В тот самый день, когда они были убиты Орестом, на родину вернулся Менелай, пространствовавший много лет. «Возвращения» доводили сюжет до того момента, когда начинается действие «Одиссеи». Но и «Одиссея» получила продолжение, повествовавшее о позднейших приключениях ее главного героя. Это была поэма «Телегония», по имени Телегона, сына Одиссея от Кирки. Заключительная часть «Телегонии» разрабатывала сюжет «сына, отправляющегося на поиски отца» (стр. 37), частично использованный в «Одиссее». Телегон в поисках Одиссея попадает на Итаку и, не зная своего отца, убивает его в бою.

Перечисленные поэмы охватывали весь цикл сказаний, связанных с походом на Трою. Однако в хронологической системе греческой мифологии самый троянский поход мыслился как одно из последних, наиболее поздних звеньев. «Киклическая» эпика разрабатывала и те сюжеты, которые приурочивались к более раннему времени. Сюда относится в первую очередь так называемый «фиванский цикл», которому посвящены были по меньшей мере три поэмы — «Эдиподия», «Фиваида» и «Эпигоны». «Эдиподия» рассказывала о судьбе Эдипа, который, не зная своего происхождения, случайно убил своего отца, фиванского царя Лая, а затем, избавив город Фивы от крылатого женского чудовища по имени Сфинкс, получил в награду от фиванцев руку их царицы, т. е. собственной матери. Сюжетом «Фиваиды» был «поход семерых против Фив»; между сыновьями Эдипа, Этеоклом и Полиником, возникли раздоры, и Полиник, изгнанный братом, привел к стенам Фив союзную рать семи греческих вождей. Поход этот был неудачен для союзников, все семеро вождей погибли, но погибли также и оба сына Эдипа, сразившие друг друга в братоубийственном поединке. Поэма «Эпигоны» повествовала о вторичном походе на Фивы, снаряженном сыновьями убитых вождей и окончившемся на этот раз разрушением Фив. Фиванские сказания составляли второй по значительности цикл греческих героических преданий. Очень возможно, что миф о походе на Фивы имеет, подобно Троянской войне, некоторую историческую подкладку. Древнейшей из упомянутых поэм была, по-видимому, «Фиваида», а обе другие уже являлись «киклическим» дополнением к ней.

Существовал также ряд поэм, посвященных преданиям, не связанным ни с Фивами, ни с Троей, — например о Геракле (Геркулесе), о походе аргонавтов в Колхиду за золотым руном и т. д.

«Киклические» поэмы глубоко отличны от гомеровских по своей композиционной структуре. «Илиада» и «Одиссея» имеют целостный сюжет, достигают широкого охвата действительности путем распространенного изложения единого законченного в себе события. Поэмы «кикла» в огромном большинстве случаев лишены этой сюжетной законченности; они разрабатывают в последовательном порядке серию отдельных эпизодов, связанных между собой только хронологическим соотношением. При таком построении можно начать нить повествования в любом месте и, где угодно, оборвать ее. Уже Аристотель указал в «Поэтике» на эти особенности «киклических» произведений, как на художественный недостаток по сравнению с поэмами Гомера. Эпос.переходит в мифологическую хронику или в связную биографию мифологического героя, получает характер исторического повествования; «кикличеокая» поэзия в этом отношении перекликается с генеалогическим эпосом школы Гесиода и является предшественницей будущей греческой историографии.

Несмотря на обилие эпизодов, «киклические» поэмы по своей величине значительно уступают гомеровским. Это свидетельствует об известной сжатости изложения. Поэты «кикла» отошли от неторопливой обстоятельности гомеровского рассказа, избегая, по свидетельству Аристотеля, речей, вкладываемых в уста действующим лицам с целью их характеристики. По-видимому, они стремились к занимательности, к ярким, фантастическим краскам, к богатству приключений. К сожалению, утрата самих поэм не дает возможности судить о том, в какой мере на «кикле» отразились идеологические движения эпохи. У современников киклический эпос вызывал большой интерес, по крайней мере со стороны содержания: он был основным источником, ив которого черпали материал греческие художники и писатели VI — V вв.; греческая трагедия использует главным образом сюжеты, разрабатывавшиеся в «кикле». Позднейшая античная критика не признавала за «киклом» художественных достоинств, и термин «киклический» стал синонимом заурядного и банального.

Наряду с историзацией героического предания, наблюдается проникновение в эпику таких элементов фольклорного сказа, которые в гомеровских поэмах или вовсе избегались или принимали смягченную форму. Об этом свидетельствует гимн к Гермесу в сборнике так называемых Гомеровских гимнов. Выступления рапсодов с декларацией эпических произведений обычно происходили во время празднеств, и тогда обычай требовал, чтобы рапсод начинал с гимна в честь того божества, которому праздник был посвящен. Под именем «Гомера» дошел сборник таких вступительных гимнов; некоторые из них содержат эпическое изложение какого-либо мифа, связанного

с прославляемым богом. Стержневыми персонажами этих повествований являются, таким образом, не «герои», а боги. Гимн к Гермесу представляет собой «плутовской» рассказ в формах эпического стиля. Бог, по культовому обычаю, награждается серией эпитетов:

... ловкач изворотливый, дока,

Хитрый пролаз, быкокрад, сновидений вожатый, разбойник,

В двери подглядчик, ночной соглядатай.

Ст. 13 — 15.

«Славные деяния» Гермеса, которые рапсод воспевает, состоят в том, что

Утром, чуть свет, родился он, к полудню играл на кифаре,

К вечеру выкрал коров у метателя стрел Аполлона.

Ст. 17 — 18.

Аполлон, бог — «вещатель» аристократии, не обнаруживает особой проницательности в розыске своего похищенного добра. Изворотливости Гермеса он может противопоставить только превосходство физической силы. Новорожденный нагло запирается, божится, и отец Зевс веселится, глядя на него. В конце концов Аполлон идет на мировую с опасным братцем и отдает ему коров в обмен на изобретенную Гермесом кифару. Гимн этот содержит ряд выпадов против корыстолюбия дельфийских жрецов и прославляет изобретательность и находчивость маленького человека, которые доставляют ему признание со стороны власть имущих. Этот новый тип «низменного» героя впоследствии будет играть значительную роль в прозаической повествовательной литературе и в комедии.

Интересны и другие гимны. Гимн к Афродите представляет собой повесть о любви Афродиты к троянцу Анхису, своего рода любовную новеллу; в сферу религии мистерий вводит нас гимн. к Деметре, содержащий культовую легенду элевсинских мистерий. (стр. 19, ср. стр. 106) о похищении Коры, о блужданиях ищущей ее Деметры и воссоединении обеих богинь; чудесная мощь Диониса прославляется в небольшом гимне «Дионис и разбойник и». Более архаически-торжественный характер имеют открывающие сборник два гимна к Аполлону. В первом из них упоминается о замечательном певце, «слепом муже, который живет на Хиосе», и античность видела в этом указание на автора гимна, «Гомера».

На фольклорный сюжет о герое-дурачке, который всегда действует невпопад, была составлена не позже середины VII в. комическая поэма «Маргит» (самое имя означает безумца). Поэма не сохранилась, но в древности пользовалась большой известностью, и еще Аристотель считал ее произведением «Гомера». «Маргит», сын богатых. родителей, «знал много вещей, но все знал плохо»: считать он умел только до пяти, но пытался исчислить количество морских волн, спрашивал свою мать, происходит ли он от нее или от отца и т. п. Поэма была написана эпическими гексаметрами вперемежку с ямбом, размером народных насмешливых песен, так что этот шуточный эпос был задуман, очевидно, в известной мере как пародия.

Прямой пародией на героическую поэму является «Война мышей и лягушек» («Батрахомиомахия»), относящаяся уже к концу VI в., а может быть и к началу V в. Предметом пародии являются и аристократическая героика эпоса, и его олимпийские боги, и традиционные приемы эпического стиля, начиная с обязательного обращения к Музам во вступлении:

К первой строке приступая, я Муз хоровод с Геликона

Сердце мое вдохновить умоляю на новую песню, —

С писчей доской на коленях ее сочинил я недавно —

Песню о брани безмерной, неистовом деле Арея.

Ст. 1 — 4.

Лягушиный царь Вздуломорда, перевозя на спине мышонка Крохобора через болото, испугался водяной змеи, нырнул на дна и потопил мышонка. Крохобор принадлежит к именитому роду, имеет целую родословную. Между мышами и лягушками возгорается поэтому война. Оба ополчения вооружаются по эпическому образцу: мыши изготовляют поножи иэ бобовых стручьев, панцыри из шкуры ласки, щитами служат кружочки светильников, копьями — иглы («всякою медью владеет Арей»), шлемом — скорлупки ореха. Лягушки используют для своего вооружения листья мальвы, свеклу, капусту, тростники, ракушки улиток. Вводится, конечно, и олимпийский план, совет богов. Пародия на богов чрезвычайно резка и, вероятно, уже идейно связана с критикой мифологии, исходившей от философов. Афина, богиня-воительница эпоса и вместе с тем богиня-ремесленница демократического культа, отказывается помогать мышам:

Новенький плащ мой изгрызли, который сама я, трудяся,

Выткала тонким утком и основу пряла столь усердно.

Дыр понаделали множество, и за заплаты починщик

Плату великую просит, а это богам всего хуже.

Да и за нитки его я должна, расплатиться же нечем.

Ст. 182 — 186

И вообще богам лучше не вмешиваться в эту войну:

Острой стрелою, поди, и бессмертного могут поранить.

Бой у них ожесточенный, пощады и богу не будет.

Ст. 194 — 195.

Вняв совету Афины, боги отправляются в безопасное место. Описание боя пародирует боевые поединки «Илиады», широко используя традиционные эпические формулы. Мыши побеждают, и даже всесильные перуны Зевса не могут помочь лягушкам. Тогда Зевс посылает в помощь им раков,

и тотчас они начинают

Мышьи хвосты отгрызать, заодно уж и ноги и руки.

Ст. 295 — 296.

Мыши обращаются в бегство, и наступает конец «однодневной войны».[1]

Героический эпос, созданный позднеродовым обществом, оказался к концу революционной эпохи уже устаревшим жанром. Были, правда, еще в VI в. попытки приспособить его для пропаганды новой дельфийской религии и религии мистерий, для орфических учений, однако эти попытки не имели серьезного литературного значения.

Лирика

Виды греческой лирики

Термин «лирика» не принадлежит рассматриваемой нами эпохе; он создался уже позже, во времена александрийских филологов, заменив собою более ранний термин «мелика» (от melos — «песня»), и применялся по отношению к тем видам песен, которые исполнялись под аккомпанемент струнного инструмента, в первую очередь семиструнной лиры, изобретение которой миф приписывает богу Гермесу. В настоящее время, когда говорят о греческой лирике, употребляют этот термин в более широком значении, охватывающем и такие жанры, которые у древних не признавались «лирическими», например элегии, сопровождавшиеся звуками флейты. Однако античные различения песенных жанров по характеру их музыкального исполнения, несмотря на свой кажущийся чисто внешний характер, имеют историческое основание, так как в греческой поэзии жанры и их стили действительно были тесно связаны с определенными стихотворными размерами и с определенным музыкальным сопровождением. Возникая из культовой и обрядовой фольклорной песни, греческая лирика в течение долгого времени сохраняла тесную связь песенного содержания с традиционным ритмико-мелодическим типом песни и характером ее исполнения. Следуя античной классификации, необходимо различать: 1) элегию, 2) ямб и 3) мелику, или лирику в тесном смысле слова; эта последняя в свою очередь имеет многочисленные подразделения в зависимости от содержания или культового задания песни, но основным является ее разделение на две категории — монодическую лирику, исполняемую отдельным певцом, и хоровую лирику. Различие между всеми этими видами обусловлено было тем, что они возникали из различных типов фольклорной песни, получали свое литературное развитие в разных областях Греции и в различной классовой обстановке, и каждый жанр имел свою тематику, свои стилистические и стиховые особенности и сохранял даже диалект той области, в которой он впервые литературно оформился. Жанры развивались самостоятельно и очень редко скрещивались между собой.

Как уже было указано (стр. 13), греческая лирика очень пострадала от позднеантичного школьного отбора; сохранившийся материал фрагментарен и, хотя он значительно вырос за последние десятилетия, благодаря находкам папирусов, все же дает очень неполное представление о богатстве лирической продукции VII — VI вв. Однако целый ряд авторов этого времени имеет настолько ярко выраженную поэтическую индивидуальность, что она может быть легко очерчена, несмотря на отрывочный характер их наследия.

Элегия и ямб

Элегия и ямб — важнейшие лирические жанры, созданные в Ионии. И тот и другой жанр связан с фольклорными обрядовыми песнями; однако новое содержание, порожденное социальной революцией VII — VI вв., не только тематически обогащает фольклорные жанры, но и поднимает их на высшую ступень: народная песня превращается в индивидуальную лирику, в которой находят свое выражение противоречия эпохи, ее политическая борьба и мировоззренческие проблемы.

Так, элегией в Малой Азии называлась заплачка, причитание, соответствующее греческому threnos'y (стр. 21); она исполнялась в сопровождении малоазийского инструмента, фригийской флейты. Древнеионийская литературная элегия не имеет, однако, обязательного скорбного характера: это — лирическое стихотворение наставительного содержания, заключающее в себе побуждения и призывы к важному и серьезному действию, размышления, афоризмы и т. п.[1] Элегии пелись на пирах и народных сходках. Внешним признаком элегии, который отличал ее от всех других жанров, является особый стиховой строй, регулярное чередование гексаметра со стихом несколько иной структуры, пентаметром,[2] образующее строфу из двух стихов, элегический дистих (элегическое двустишие). Это мелодическое построение, вероятно, было уже свойственно старинной заплачке, и литературная элегия переняла его, вместе с аккомпанементом флейты. Следы былого траурного характера элегии сохранились также в использовании элегического размера для стихотворных надписей на надгробных плитах («эпиграмма», т. е. «надпись»), но по содержанию литературная элегия вышла далеко за рамки заплачки. Стиховая форма элегии (гексаметр и родственный ему пентаметр) сближала ее с эпосом, и тематика ее зачастую совпадала, особенно на первых порах, в VII в., с теми размышлениями, которые эпические поэты вкладывали в уста своих героев; язык элегии был поэтому близок к эпическому, и элегия легко распространялась по всем областям Греции, не меняя особенностей своего диалекта.

Совершенно иного происхождения был ямб. На земледельческих праздниках плодородия (стр. 20), для которых были характерны разгул, перебранка и сквернословие, раздавались насмешливые и обличительные песни, направленные против отдельных лиц или целых групп. Песни эти назывались ямбами; они служили, между прочим, и фольклорным средством общественного порицания. Все эти черты народного ямба, сатирический и обличительный характер, персонально заостренная издевка, сохранились в литературном ямбическом жанре, но и он вышел за фольклорные рамки, превратился в орудие выражения личных чувств и настроений, в средство личной полемики по общественным и частным вопросам. Внешним признаком ямбического жанра опять-таки служит пользование особенными стихотворными размерами, ямбами (È —) или трохеями (хореями: — È). Из ямбических стихов наиболее употребительным является триметр («трехмерник»), состоящий из трех метрических единиц («метров»), по две стопы в каждой: È — È — | È — È — | È — È —; например: psychas echontes kymaton en ankalais. Долгий слог при этом может быть заменен двумя краткими.

Употребительнейший трохеический.стих — тетраметр («четырехмерник»), обычно разделенный словоразделом на два диметра («двухмерника»): — È — È | — È — È || — È — È | — È —; например: uk ephy Solon bathyphron || ude buleeis aner.

Авторами элегий и ямбов в ряде случаев были не профессиональные певцы, типа аэдов и рапсодов, а люди практической политики, видные деятели эпохи. Это показательно для политической роли лирики. То, что впоследствии, при дальнейшей дифференциации жанров и развитии литературной формы, нашло бы себе выражение в виде публицистического памфлета или агитационной речи, в VII — VI вв. облекалось еще в форму стихотворного лирического призыва.

Одним из древнейших известных нам элегических поэтов был Каллин из Эфеса (в Малой Азии), живший в первой половине VII в. От него сохранилось только одно стихотворение — призыв к защите родины от нападения врагов.

Верьте, завидная доля и славная — мужу сражаться

Ради земли и детей, ради любимой жены

В битве с врагами.

Смерти все равно никому не избегнуть, а удел храброго — почет при жизни и после кончины.

Еще ярче звучит тема защиты родины в элегиях спартанского поэта Тиртея (вероятно, на рубеже VII — VI вв.), воодушевлявшего спартанцев к борьбе во время долгой войны с восставшими против. Спарты мессенцами. Обращаясь к спартанским войскам, Тиртей рисует жалкую долю беглеца, скитающегося с семьей на чужбине, позор, покрывающий труса, между тем как

Славное дело — в передних рядах с врагами сражаясь,

Храброму мужу в бою смерть за отчизну принять.

Эта тема «родины» была еще сравнительно слабо затронута? в гомеровском эпосе, где за родину сражались только обреченные на гибель троянцы. Элегия Тиртея исходит из нового единства, заменившего прежнюю родовую связь, из общности граждан полиса. В то время как эпос изображал преимущественно индивидуальных героев, сражавшихся ради добычи и славы, Тиртей призывает к массовому героизму во имя «полиса и всего народа». Очень интересно стихотворение Тиртея об истинной «доблести». Он начинает с отрицательного момента, с перечисления качеств, которые еще не создают доблести; все это качества, прославлявшиеся в эпосе, и Тиртей иллюстрирует их мифологическими образами. Гимнастический идеал быстроты в беге и искусства в борьбе, рост и сила киклопов, быстрота Борея, красота Тифона, богатство Мидаса, царственностъ Пелопса, сладкоречье Адраста недостаточны.

Гордостью будет служить и для города и для народа

Тот, кто, шагнув широко, в первый продвинется ряд

И, преисполнен упорства, забудет о бегстве позорном,

Жизни своей не щадя и многомощной души.

Умереть в первых рядах за отечество — вот высший подвиг, прославляющий не только самого погибшего, но и город, и граждан,, и отца, и все потомство храброго, создающий ему бессмертное имя. Если же он выйдет победителем из боя, то вкусит всю сладость жизни, окруженный уважением сограждан. Рисуя этот свой положительный идеал, Тиртей уже не прибегает к мифологическим примерам, и это вполне естественно, так как эпос, восходящий к родовой идеологии, не мог ему дать образов, олицетворяющих спайку «активных граждан государства» (Маркс), защищающих свою «совместную частную собственность» — в данном случае обладание Мессенией и господство над ее илотами.

Элегия Тиртея содержали в себе и восхваление доблести, и правила строевого устава, и изложение основ спартанского государственного «благозакония». Круг обязанностей спартанца излагался: в легко запоминаемой стиховой форме. Стихи Тиртея и в позднейшее время пелись спартанскими воинами во время походов; как катехизис полисного патриотизма, они пользовались большой популярностью и за пределами Спарты.

Очень характерно поэтому для устойчивости литературных форм Греции, что эти элегии, так тесно связанные со всем строем Спарты, составлены были не на местном дорийском диалекте, а по-ионически, с использованием многих элементов эпического стиля. Позднейшая легенда пыталась объяснить это тем, что Тиртей не был спартанцем. Рассказывали, будто спартанцы в труд<