Дополнительные виды демонстрации

 

Миф есть развернутое магическое имя.

А.Ф. Лосев

 

Речевое доказательство представляет центральную часть ритори­ки как дисциплины, поскольку содержательная, эффективная и целесо­образная речь есть только производная от мыслительной деятельности человека. Нельзя построить удачный текст, если логически не сформи­рованы идея и замысел, в этой ситуации речь становится несодержа­тельной, приукрашенной и производящей впечатление просто глупой. Иными словами, всякие попытки работать с текстом безотносительно к содержательному уровню, бессмысленны и бесплодны. Сначала трени­руется сознание, потом, как его производная, тренируется речь. В этом отношении в трудном положении оказываются люди, не изучавшие ло­гику человеческого мышления, что повсеместно встречается в России. Отсутствие в образовательных программах средних и высших учебных заведений курса логики абсурдно, такое положение "мотивировано" только идеологией тоталитарных систем и недопустимо (так как анти­человечно), с точки зрения здравого смысла, в цивилизованном обще­стве. Особенно печальная ситуация возникает в тех случаях, когда не­которые гимназии вводят курс логики, но приглашают читать этот курс людей, специально не подготовленных, например преподавателей ин­форматики или физики (в высших учебных заведениях, хочется верить, это невозможно): возникает дилетантский педагогический хаос, в ре­зультате которого дети не только не обучаются стройной мыслитель­ной деятельности, но и разрушают принципы врожденного логическо­го мышления. Советские идеологи сделали все для того, чтобы воспи­тать людей, с которыми легко договориться, которыми легко управ­лять, потому что они не могут осуществить интеллектуального проти­востояния. Задача создания человека нового типа тоталитарным об­ществом была поставлена и решена. Три поколения — это очень боль­шой срок; мало того что в школе логике не учат, сама языковая среда, в которой растет ребенок, — это среда людей, логике не обученных. Где тогда постигать основы логического мышления?

В сегодняшней отечественной ситуации это привело к интеллектуальному парадоксу: ни один политик не может доказать правомер­ность своей точки зрения, а почти ни один избиратель реально не по­нимает, за кого голосовать и за что голосовать. Когда нет обоснова­ния голосовать за что-то позитивное, новое, возникает желание не голосовать ни за что. В этой ситуации голосование "ни за что" оз­начает голосование за прошлое, за привычную ментальность. Неваж­но, хороша она или плоха, но неубедительно ничто другое. Ортодок­сальное, неразвитое мышление склоняется к тому, чтобы никакой ин­теллектуальной деятельности не осуществлять и, таким образом, го­лосовать за то, что уже привычно и знакомо.

В этом контексте разумно привести те дополнительные виды демонстрации, которые также отражают специфику отечественного мышления.

Первый дополнительный тип демонстрации — апелляция к человеку (лат. ad hominem) — такое средство убеждения, когда вме­сто обоснования истинности или ложности рассматриваемого тезиса с помощью объективных аргументов все сводится к положительной или отрицательной характеристике личности человека, утверждение ко­торого поддерживается или оспаривается. Этот прием убеждения рас­считан на чувство оппонента или слушателей вместо опоры на объек­тивные данные. Поэтому считается, что он может применяться в каче­стве дополнения к доказательству "к истине", но как самостоятельное доказательство является логической ошибкой.

На чем строится логическая связь в "апелляции к человеку"? Вме­сто того чтобы аргументировать тезис прямым образом, т.е. приво­дить разумные, осмысленные аргументы в защиту своей точки зрения, говорящий выдвигает только один аргумент: данная точка зрения разделяема некоторым лицом, передоверяя, таким образом, аргументацию мнению известного и авторитетного человека. И этого оказывается совершенно достаточно в определенных ситуациях. Например, чело­век заболел язвой желудка и начинает лечиться от этого заболева­ния, выбирая определенный способ лечения. К нему обращаются и спрашивают, почему он выбрал именно этот способ. Существует, бе­зусловно, прямая аргументация в обосновании правомерности выб­ранного способа лечения.

1. Лекарство, которое я принимаю, расщепляет ферменты, зажив­ляет внутренние язвочки стенок желудка или двенадцатиперстной кишки и т.д. (расписывается действие лекарства).

2. Специальные водные процедуры регулируют кровеносный обмен, который, в свою очередь, приводит к улучшению обмена веществ; об­мен веществ, восстановившись, уменьшает жировые прослойки в струк­туре ткани — и это приводит к ликвидации заболевания.

3. Особый режим нормализует состояние нервной системы, нервная система непосредственно скоррелирована с деятельностью коры го­ловного мозга. Мозг — это командный центр организма, а точный приказ — залог четкой работы всех органов и т.д.

Эту прямую аргументацию в подобной ситуации редко предлага­ют. Обычно человек поступает совершенно по-другому, он говорит: "Я был на приеме у К. (и называет имя известного, авторитетного врача), и доктор сказал, что я должен так лечиться. И я так лечусь". Разве не ар­гумент? Конечно, аргумент. Эта речь — есть апелляция к человеку, к авторитетному лицу. При этом, чем более авторитетно это лицо, тем лучше получается аргументация. Само понятие авторитета — это не бинарное, не двоякое противопоставление (есть авторитет — нет ав­торитета), это шкала, на которой каждый человек в нашем сознании занимает определенную позицию. Авторитет бывает больший и мень­ший. Есть две предельные точки: полное отсутствие авторитета и обо­жествление. Приведем достоверный пример (правда, несовременный).

В Москве есть Государственный научно-исследовательский институт гастроэнтерологии. Директором этого института много лет был академик АМН В.X. Василенко, о необычайных профессиональных данных которого в 60—70-е годы ходили легенды. У него был огромный кабинет; когда в другом конце этого кабинета открывалась дверь и входил человек, которого он видел первый раз в жизни, Василенко на расстоянии определял, чем посетитель болен, а пока этот человек шел к его столу, ему уже выписывался рецепт. Симптомы болезни Василенко мог не спрашивать, а рассказать о них сам. Он практически никогда не ошибался и очень часто в своих диагнозах входил в противоречие с полным клиническим обследованием, которому боль­ной человек подвергался до того, как попадал в этот кабинет. Считалось, что Василенко — гениальный диагност и великий врач. Видимо, так и было. В те годы это была легендарная лич­ность. Многие люди, страдавшие каким-либо желудочно-кишечным заболеванием, знали это имя, и его мнение считалось совершенно неоспоримым. Если Василенко говорил, что не надо ничего делать, это означало, что лечиться человек не будет, а если он давал предписания, им строжайше следовал больной.

Понятно, что существуют люди, к мнению которых можно апеллировать. Если вам нужно составить контракт и вас спрашивают, почему вы внесли в него такие-то пункты, можно подробно объяснить, на основании какого закона и подзаконного акта это сделано, а мож­но сказать, что вы наняли профессионального юриста из известной консалтинговой компании, и юрист составил этот контракт. Если ком­пания имеет безупречную репутацию, то контракт, написанный со­трудником этой компании, не обсуждается с точки зрения юридичес­кой адекватности и грамотности.

Безусловно, апелляция к человеку исходит из такого внутреннего состояния психики слушателей, при котором само ощущение кумира естественно. Если перед вами человек, у которого ни в какой сфере ку­мира нет, апелляция к человеку как прием окажется бессмысленной. Суть данной коммуникативной ситуации заключается не в том, что говоря­щий считает мнение кого-то авторитетным, поскольку убеждает он не себя, а в том, что его слушатели считают это лицо авторитетным. Если же человек принимает решение (скажем, лечиться так, как прописал известный доктор), он убеждает сам себя. Но обычно это бывает в речи, направленной на других людей. И в этом случае апелляция к человеку возможна только тогда, когда авторитетность по отношению к кому-то естественна для слушающих.

Люди, живущие в России, очень подходят для аргументации та­кого типа, потому что сознание российского человека — сознание мифологическое. Остановимся на этом подробнее.

Миф (греч. mýthos — повествование, предание) — создание коллективной общенародной фантазии, обобщенно отражающей действительность в виде чувственно-конкретных персонификаций, которые мыслятся сознанием вполне реальными. Хотя миф в точном смысле сло­ва есть повествование, совокупность "рассказов" о мире, это не жанр словесности, а определенное представление о мире. Мифологическое мироощущение выражается не только в повествовании, но и в иных формах: обрядах и ритуалах.

Ритуал — традиционные формы поведения, сопровождающие наиболее важные моменты жизнедеятельности коллектива на всех социальных уровнях: семьи, общины, государства (см., в частности, ритуальную речь выше).

Мифологическое мышление характеризуется рядом специальных признаков. Оно основано на факте "еще-невыделенности" человека из природы, на недифференцированности логической мысли от эмоцио­нальной сферы, неумении абстрагироваться от конкретного и т.п.

В первую очередь специфика мифа тесно увязана с личностью на том основании, что в личности наличествует и преодолевается антите­за "себя" и "иного", т.е. субъекта — объекта. В мифе обычно выделяют­ся альтернативы (бинарная оппозиция): свой — чужой, жизнь — смерть, мужское — женское, природа — культура, которые считаются универ­сальными. Личность предполагает телесность и сознание, она сама есть выражение и символ; личность не только есть, но и понятна как тако­вая. На каждой вещи есть слой личностного бытия, т.е. мифа, притом каждая "личность" может быть представлена бесконечно разнообраз­ными формами в зависимости от телесного и пространственно-времен­ного бытия.

В статическом образе мифической эпохи есть черты синкретическо­го представления о времени как сфере причинности, как области элементарного противопоставления "раньше" и "теперь", прошлого и настоящего. Концепция мифа как орудия сознательной борьбы с историческим временем созвучна определенной антиисторической философс­кой позиции в XX в.

Вторичные чувственные качества по смежности в пространстве так­же могут преобразовываться в причинно-следственную связь, а про­исхождение — в известном смысле подменять сущность. Последняя чер­та (характерная и для детского мышления) чрезвычайно существен­на, так как ведет к самой специфике мифа.

Миф сопоставим с религией, в мифологии многое сводится к дог­матам и таинствам, к субстанциональному утверждению личности в вечности.

Религия требует веры в сверхчувственный мир и жизни согласно этой вере. Важнейшей предпосылкой мифологического мышления яв­ляется невыделенность человека из природы, порождающая, в част­ности, всеобщее одушевление и персонализацию. Невыделенность же человека из родовой общины, стихийный коллективизм приводят к тому, что человек везде и всюду видит родовые отношения, все пред­меты и явления объединены родственными отношениями.

Миф историчен как инобытийное историческое становление лич­ности в идеальном синтезе этого становления и первозданной нетро­нутости личности ("священная история"), что составляет истину "чуда". Только через историческое инобытие "личность" достигает са­мопознания, осуществляемого в "слове". Личность, история, слово и чудо — основные моменты мифа.

Итак, "миф есть в словах данная чудесная личностная история", но с учетом диалектического синтеза личности, ее самовыражения и словесного осмысления в имени, "миф есть развернутое магическое имя" (А.Ф. Лосев).

Прежде всего, мифологическая мысль сконцентрирована на таких "метафизических" проблемах, как тайна рождения и смерти, судьба и т.д., которые в известном смысле периферийны для науки и по которым чи­сто логические объяснения не всегда удовлетворяют людей даже в со­временном обществе. Этим отчасти объясняется известная живучесть мифологии, а следовательно, и право на ее рассмотрение в синхрони­ческом плане. Впрочем, дело тут не столько в самих объектах интереса, сколько в установке мифологии на исключение необъяснимых событий, неразрешенных коллизий, выходящих за пределы неизменного социаль­ного и космического порядка. Она постоянно передает менее понятное через более понятное, умонепостигаемое через умопостигаемое и осо­бенно более трудноразрешимое через менее трудноразрешимое (отсю­да возникает необходимость в нахождении мифологических медиато­ров — героев и объектов).

Мифология не только не сводится к удовлетворению любопытства первобытного человека, но ее познавательный пафос подчинен гармонизирующей и упорядочивающей целенаправленности, ориенти­рован на такой целостный подход к миру, при котором не допускают­ся даже малейшие элементы хаотичности, неупорядоченности. Превра­щение хаоса в космос составляет основной смысл мифологии, причем космос с самого начала включает ценностный, этический аспект.

"Мифологические символы функционируют таким образом, что­бы личное и социальное поведение человека и мировоззрение (аксиологически ориентированная модель мира) взаимно поддерживали друг друга в рамках единой системы. Миф объясняет и санкционирует су­ществующий социальный и космический порядок в том его понима­нии, которое свойственно данной культуре, и через это объясняет че­ловеку его самого" (Е.М. Мелетинский).

Одним из характерных элементов мифа является карнавал. Однако цикличность карнавала никоим образом не содержит в себе модернис­тской идеи вечного круговорота и исторического топтания на месте. В гуманистической обработке карнавальность содействует и историческому преобразованию мира. Праздничность и пиршественность, породившие, скажем, у Ф. Рабле столько причудливых образов, проанализированных М.М. Бахтиным, прямо и непосредственно указы­вают на ритуальный генезис, понимаемый, однако, в очень широком смысле в связи с народным миросозерцанием. Речь идет не о генезисе сюжета из ритуала, а о генезисе специфических образов из особой на­родной формы ритуального мироощущения.

Бахтинский анализ карнавала и карнавальных "мировоззренчес­ких" традиций находит интересное подтверждение в недавней работе В. Тернера о временном разрушении иерархической социальной струк­туры и возникновении аморфной "коммунальности" в период изоля­ции испытуемых в обряде инициации и других переходных обрядах вплоть до окончания обряда и получения нового социального стату­са. Нечто аналогичное Тернер видит в соотношении исторических периодов жесткой социальной иерархичности и их ломки, вдохнов­ленной "коммунальными", уравнительными идеями.

Мифологическое мышление отходит от эволюционизма, теории "пережитков" и всякого рода просветительских традиций. Не случай­но апологетика мифа была подхвачена нацизмом, демагогически пытавшимся "возродить" германское язычество и его экстатическую героику. Этот опыт способствовал отождествлению мифа с социальной демагогией и как следствие — стремлению разоблачать различные иде­ологические мифы. Развенчивание мифов постепенно захватило и сфе­ру социального быта, который предстал полем действия множества малых мифов и ритуалов.

Из всех теоретиков мифа Леви-Стросс наиболее четко указывает барьер, отделяющий мифотворческие архаические "холодные" куль­туры с очень высокой мерой семиотичности и тотальной структурнос­тью от "горячих" исторических обществ, хотя другой структуралист — Р. Барт, наоборот, считает наиболее "мифологичной" нашу современ­ность.

Миф, безусловно, сыграл значительную роль в генезисе различных идеологий в качестве воплощения первобытного синкретизма и в этом — именно в этом — смысле является прообразом идеологических форм. Кроме того, некоторые особенности первобытного мышления (как мыш­ления конкретного, чувственного, с сильным эмоциональным началом, с бессознательным автоматическим использованием символических кли­ше, сакрализованных исторических воспоминаний и т.п.) воспроизво­дятся фрагментарно в определенных социальных средах, особенно, ска­жем, в рамках современной западной "массовой культуры". Наконец, некоторая ритуализованность поведения существует в любом обществе как в плане социальном, так и в личном, вплоть до ослабленных или субституированных "переходных обрядов".

Миф на каждом шагу нарушает законы формальной логики, в частности закон исключенного третьего, единый признак логического разделения и т.п. Логика мифа использует ложное основание, когда посылка, необходимая для вывода заключения, заранее принимается в качестве молчаливого допущения. В мифе все условное безусловно, гипотетическое категорично, а безусловность условна. В результате из-за господствующей в мифе творческой свободы желаний и эстетической игры появляется "чудесное" с присущей ему абсолютизацией качеств и свойств, существ или предметов, их полной превращаемостью, явнос­тью всего тайного и тайностью всего явного и т.д.

Однако эстетика мифа по-своему объективна, онтологична. Мифологическое мышление есть творческая познавательная деятельность, имеющая свой разум и свою логику. Кое в чем оно даже предвосхища­ет теоретические построения в современных науках (примат вообра­жения над опытом в мифологии и примат теории над опытом в кван­товой механике), когда убеждает читателя, что образ не только и не столько представление, сколько смысл, поскольку конкретный предмет в мифе становится символом.

Одной из важнейших особенностей мифа является наличие "культурного героя", который "добывает" и культурные блага, и природ­ные объекты: огонь и солнце, полезные злаки и другие растения, и орудия труда, и т.д.

Актам первотворения соответствуют в архаических мифологиях жившие и действовавшие в мифическое время герои, которых можно назвать первопредками-демиургами. Представления об этих категори­ях переплетены между собой, вернее — синкретически нерасчленены. В этом комплексе базисным началом является первопредок — родовой, племенной. Он может иногда мыслиться и как общечеловеческий, по­скольку племенные границы в сознании членов первобытной общи­ны совпадают с общечеловеческими. Первопредок-демиург (культур­ный герой) моделирует первобытную общину в целом, отождествляе­мую с "настоящими людьми". У племен Центральной Австралии и у палеоафриканских народностей (бушменов), отчасти у папуасов и некоторых групп американских индейцев мифические герои — это тотемные предки, т.е. прародители или создатели одновременно как определенной группы животных (реже — растений), так и человечес­кой родовой группы, которая рассматривает данную породу живот­ных в качестве своей "плоти", т.е. своих родичей, тотема.

«Единая субстанция социальной группы и породы животных, таким образом, также возводится к их общему генезису в соответствии с мифологической логикой отождествления сущности и происхождения. Тотемизм, классические формы которого как раз дают австралийские аборигены, представляет своеобразную идеологическую надстройку в раннеродовом обществе и, с одной стороны, переносит на окружаю­щую природу представления о родовой социальной организации, а с другой — предлагает своеобразный природный код для классификации различных явлений, прежде всего социальных, и более того, "язык он­тологической системы". Тотемизм служит своеобразным медиатором между "временем сновидений" и современными людьми» (Е.М. Мелетинский).

Часто недооценивается своеобразие мифологического мышления и высказывается резко отрицательная позиция по отношению к само­му мифу как продукту иррациональной мысли, грубо деформирую­щей действительность (об этом писал К.Г. Юнг).

Юнг сблизил миф с другими формами воображения и возвел к коллективным подсознательным психологическим символам — архети­пам. Он открыл общность в различных видах человеческой фантазии (включая миф, поэзию и совершенно бессознательное фантазирование в снах) и высказал предположение о существовании исконно образного символического языка человеческого воображения. В некоторых отношениях Юнг сделал шаг вперед по сравнению со своим учителем 3. Фрей­дом, перейдя от индивидуальной психологии к "коллективной" и от аллегорического толкования мифа (как прямого выражения подавленных инфантильных сексуальных влечений и т.п.) к символическому. Глу­боким пониманием метафоричности мифа (его нельзя полностью рационализировать, можно только перевести на другие образные язы­ки), гипотезами о диалектике "психической" энергии, о множествен­ности значений бессознательного Юнг предвосхитил некоторые по­ложения теории информации и семиотики. Он выдвинул гипотезу о наследственном характере архетипов.

Так как миф невозможен без наличия культурного героя, то мифологическое сознание предусматривает жизнь с кумиром ("Мне надо на кого-нибудь молиться"), со святой верой в этого кумира и, в соот­ветствии с этой верой, желанием делать то, что кумир предлагает де­лать, и иметь то мнение, которое кумир предлагает иметь. Мифологи­ческое сознание, которое стало сейчас темой многочисленных науч­ных конференций, отечественных и международных, есть факт, кото­рый необязательно формируется в тоталитарном обществе (например, в советском). Мифологическое сознание — это национальный фактор. Более того, возможность культа личности (например, культа личности Сталина на протяжении стольких лет в Советском Союзе) — проекция мифологического сознания, присущего русскому человеку исторически. Русский царь официально считался Божьим помазанником. Мифологи­ческое сознание формируется на основе религий определенного типа. Оно, как правило, формируется исламом, а в христианстве — православием. Если в христианстве рассмотреть его католическую или протестантскую вет­ви, то становится очевидным, что викарий обычно занимается толкова­нием канонического библейского текста, а, скажем, православный свя­щенник навязывает библейский текст как догму, являющуюся истиной по определению, которая подлежит не обсуждению, а восприятию на уровне веры. На аналогичном принципе базируется ислам. Поэтому дог­матическое мышление как таковое — это приоритет азиатского созна­ния, и Россия в этом отношении — страна азиатская. Мифологическое мышление так было сильно в России начала XX века, что при приходе тоталитарной власти было естественно перенести обожествление образа Христа на образ конкретного человека: Ленина, потом Сталина и т.д. Мифологическое сознание российского человека легко осуществило пе­ренос веры с одной субстанции (надчеловеческой, высшей) на другую субстанцию (человеческую), подняв ее до уровня божественной, после чего критический анализ поступков и мыслей этой личности стал табу. Как факт сознания, этот феномен не подлежит оценке по шкале хорошо/пло­хо, а требует изучения. В наши дни происходит трагический для мифо­логического сознания процесс — развенчание идола как такового. Стра­на довольно давно существует без идеологического, духовного и интел­лектуального кумира, а Россия без кумира не жила на протяжении мно­гих веков — привычка не выработана. После того как возникла эконо­мическая необходимость краха советской власти, была осуществлена по­пытка реставрации позиции церкви. Это чисто психологический прием. Вере в коммунистический идеал, которая очень у многих людей присут­ствует и которую резко и достаточно грубо с помощью средств массовой информации "отменили", должна была найтись замена. Если когда-то большевики верой в коммунизм умудрились заменить Бога, то казалось возможным заменить Богом веру в коммунизм. Но ничего не вышло: ком­мунистические идеалы рухнули (не рухнуло только умение жить среди них и умение приспосабливаться к ним), но Бог не вернулся, поскольку истинная вера в Бога не может возникнуть как результат пропаганды, т.е. по рекомендации.

Но вакуум должен быть заполнен кем-то (об этом много пишут психологи), и этот кто-то ищется людьми. Это закономерный и очень опасный процесс: не следует забывать, что все фашистские режимы в мире устанавливались суперличностями, умными, экстремистского склада, прекрасными ораторами. Проанализировав историю человечества, на­чиная хотя бы с Нерона, легко понять, какой тип личности завоевывал умы простого народа. Человеческая история глубоко драматична. Толь­ко девиз "Не сотвори себе кумира" может оградить от тяжелых ошибок, которые совершает в жизни жертва культа личности.

Для такого человека естественным основанием принятия решения о поступке является призыв кумира, вождя, отца народов и т.д. Возникает ситуация эйфорического восприятия определенной личности, и тогда, что бы эта личность ни декларировала, это признается истиной в первой инстанции. В принципе любой настоящий оратор и проповедник явля­ется той фигурой, которая подавляет интеллект и психику окружающих его людей, сама становясь богочеловеком. Речи Гитлера поднимали нем­цев на чудовищные злодеяния, которые они совершали в эйфории опоры на авторитет. Далеко не всегда немцы считали, что приказ есть приказ и его надо выполнять. На этом не держится ни одна тоталитарная власть. Тоталитарная власть держится на образе психологического кумира, сформированного одновременно у большого количества людей. Когда в 30-е годы в СССР был выдвинут лозунг "Сын за отца не отвечает" (что яви­лось призывом к доносительству как к норме жизни), очень большое ко­личество людей начали писать доносы друг на друга. Должна быть пси­хологическая причина, которая бы объясняла этот коллективный "по­морок" сознания и нравственный сбой. Павлик Морозов — это не миф, это норма, на протяжении многих лет существовавшая у нас в стране. Это донос, доведенный почти до апогея, — донос на собственного отца. Предельной точкой является донос на самого себя.

Таким образом, массовая апелляция к мнению личности, превратившейся в идола, чрезвычайно опасна для человечества.

В интимной жизни многие из нас также становятся жертвой силь­ной, авторитетной, привлекательной личности. Внутренняя потреб­ность отдать кому-то свою душу, выбрать этого человека в качестве наставника является тем психологическим ощущением, которое мно­гими (особенно женщинами) воспринимается как любовь. Женщины часто выбирают не столько мужчину, сколько кумира. Этот выбор, как правило, неудачен, поскольку он приводит к подавлению лично­сти, что плохо соотносимо, в частности, с сексом. Особенно это каса­ется молодых женщин, если выбор падает на человека постарше, уже с положением в обществе или наоборот — с ярко выраженным анти­положением (лидер андеграунда — "меня здесь никто не понимает") — такая фигура часто привлекает к себе в силу психологических при­чин. Следует проанализировать свое окружение и понять, нет ли в нем человека, который вас подавляет, к которому вы все время внутренне апеллируете, совершая какой-то поступок, обязательно думаете (хотя вас никто не заставляет этого делать): "А ей (ему) это понравится?" Надо ли это? Конечно, существуют люди, которые могут быть образ­цами для подражания. Но каждый человек — это отдельный мир, и если уж быть совсем точным, то в любом человеке есть что-то такое, чему следовало бы подражать.

Править народом с мифологическим сознанием можно только, если ты становишься для этого народа кумиром.

Греческий термин демократия состоит из двух корней: démos — народ и krátos — сила, власть. Распределение этих корней внутри слова следующее: demos — аргумент, a krátos — функция. В зависимости от значения аргумента меняется значение функции. В применении к раз­ным народам само понятие демократия неодинаково. Поэтому демок­ратия в такой стране, как Великобритания, — это не то же самое, что демократия во Франции, и, тем более, не то же самое, что в России, или на Кипре, или в Китае. Это разные значения одной и той же функции при разных аргументах. Народ не универсален на планете. (Поэтому слово народ имеет множественное число.) У каждого народа есть исто­рические традиции и культурологические предпосылки формирования мышления определенного типа. Так как демократия — это не статичес­кая величина, а переменная, это, в частности, означает, что американ­ской демократии в России быть не может (упрек в американизации спра­ведлив), для этого нужно, чтобы русские стали американцами. Нельзя после многих столетий переделать сознание российских граждан по соб­ственному желанию и предложить им демократию по модели Соединен­ных Штатов Америки или какой-нибудь иной страны. Само значение функции демократия должно быть другим. Отсутствие обожествления верховной персоны сегодня — залог политического провала. Средства массовой информации на протяжении последних лет занимаются раз­венчиванием любого культа, что для российской ментальности совер­шенно не годится, потому что приводит сознание людей к хаосу. В нос­тальгии по прошлому в России реализуется внутренняя потребность иметь Бога, иметь кумира. Советская власть продержалась так долго еще и потому, что необходимость возвеличить, возвести себя в ранг Бога была понимаема как Лениным, так и Сталиным, что определяло пуб­личное поведение обоих лидеров. На похоронах Ленина и на похоро­нах Сталина люди умирали от отчаяния, от горя и ужаса — они теряли Бога! Нравится нам это или не нравится — это психолого-исторический феномен, который надо учитывать. Выстраивать модель демокра­тии можно только с учетом особенностей народа, которому лидер пред­лагает ее реализацию в качестве нормы общественной жизни.

Коль скоро российский человек в силу многовековых традиций есть существо со склонностью к мифологическому сознанию, к созданию идо­ла, апелляция к человеку очень естественна для любого русскоязычно­го собеседника, и поэтому данный способ аргументации, как правило, оказывается очень убедительным. Почти у каждого человека в России есть свой интеллектуальный, идеологический и духовный кумир, и апеллировать к мнению этого кумира на самом деле очень действенная и убедительная процедура. Представим себе научную дискуссию, ска­жем, в аспирантской среде. С вами кто-то полемизирует, и вдруг вы вспо­минаете подтверждающую вашу мысль цитату из научного сочине­ния ученого, который является теоретическим вождем вашего оппонен­та. Это очень серьезный аргумент в споре (см. ниже). Именно поэтому большое количество докладов и сообщений, особенно связанных с не­которым know how, с предложением самостоятельной точки зрения, на­чинается с развернутой основополагающей цитаты из сочинений че­ловека, который пользуется значительным уважением у публики. И это хороший стиль. Дело тут не столько в этикете, сколько в том, что с само­го начала возникает доверие к тем интеллектуальным источникам, на которые вы опираетесь. На фоне прямой аргументации целесообразно дополнительно апеллировать к человеку, мнение которого чрезвычай­но авторитетно именно у тех, к кому вы обращаетесь.

На бытовом уровне мы пользуемся апелляцией к человеку доволь­но часто. Предположим, у вас есть подруга, обладающая прекрасным вкусом и хорошо понимающая, что стоит смотреть в театре, а что — нет. Она является авторитетом в данной сфере. Прежде чем принять ре­шение посмотреть новый спектакль, вы обязательно спросите ее совета. Если у человека такого советчика нет, его место, как правило, зани­мает реклама: о чем больше говорят, то и следует смотреть. Авторитет­ная позиция (связанная с понятием качества) подменяется количеством текстов на заданную тему. Отсюда важное правило рекламы: она должна быть многократно повторяема, так как ее задача заключает­ся в формировании у потенциальных потребителей привычки к опре­деленному названию (банка, фирмы, товара).

Жертвой рекламной навязчивости являются все люди в той или иной степени, даже если они пытаются внутренне бороться с ее воз­действием, поскольку удачная реклама основана на скрупулезном изу­чении человеческой психологии. Другое дело, что у нас в стране под­час малопрофессиональная реклама. Но следует ожидать прогресса в этом отношении: на рекламе зарабатываются большие деньги, а это немалый стимул к совершенству.

Итак, в практике авторитетность мнения часто подменяется боль­шим количеством повторений, однако такая замена малодейственна при принятии сложного мыслительного решения. В этом случае значи­тельно эффективней оказывается апелляция к человеку. Так как люди в России легко сдаются под натиском аргументации ad hominem, этот факт следует учитывать, выбирая способ доказательства. Но разумно воздержаться от применения апелляции к человеку в общении с иност­ранцами, поскольку мифологическое сознание не есть сознание совре­менной Европы (и тем более США), где принята концепция одновре­менного существования многих эталонов, т.е. образцов для подража­ния (см. об этом выше). Наличие многих образцов приводит, с одной стороны, к истинному уважению каждой личности; с другой стороны, к невозможности для одной личности превратиться в идола в сознании другой личности. Поэтому, апеллируя к человеку и выделяя его, вы, скорее всего, вызовете недоумение у западного речевого коммуникан­та, для которого категория культа личности чужда и непонятна (апел­лировать следует только к закону). В его сознании собственная лич­ность имеет ничуть не меньшую значимость, чем любая другая.

Наблюдая разные слои американского и европейского общества, можно утверждать, что апелляция к человеку малоэффективна, кроме двух исключений: если ваш собеседник — жертва массовой культуры, навязываемой обывателю, или если он — студент престижного университета: Гарварда, Оксфорда, Кембриджа, Массачусетсского технологического института, Сорбонны и др., где престиж и авторитет профессуры крайне велик. Западная система образования значительно отличается от отечественной, так как там не принято слушать курсы, а принято слушать профессора, которого студент выбирает сам, об­ладая правом альтернативы. Коль скоро выбор носит индивидуаль­ный характер, очевидно особое уважение к выбранному профессору. Принятая демократическая манера общения профессора со студента­ми не мешает его авторитету. В сознании студента точка зрения его профессора всегда верна (за редким исключением). Если возникает внутреннее противоречие, непонимание или несогласие, оно разреша­ется этим же профессором. Студент не ищет эксперта на стороне, а ждет семинара, чтобы снять интеллектуальные затруднения. Поэтому "про­гулы" крайне редки, хотя двери аудитории всегда открыты. Профес­сор возведен в ранг верховного арбитра, поэтому, когда вы беретесь студенту, скажем, Гарварда доказывать некоторый тезис и говорите, что он разделяем его профессором, это очень убедительный аргумент.

Крайне важно проанализировать до начала доказательства ad hominem уровень авторитетности конкретного лица в данной ауди­тории, т.е. у публики, к которой вы обращаетесь с речью. Это не все­гда очевидно и требует предварительного анализа. Одно и то же физическое лицо, человек, к мнению которого вы апеллируете, может восприниматься разными людьми и коллективами совершенно по-разному, и поэтому в одних случаях аргументация ad hominem оказывается убедительной, в других не дает желаемого результата, а в третьих — может доказывать противоположный заданному тезис. Рассмотрим пример.

Представим себе физический конгресс, где делается доклад, в котором (как это часто бывает) представлена базовая формула, на которой основаны дальнейшие рассуждения. Докладчик пишет формулу, а из зала поступает просьба: "Уважаемый коллега! Хотелось бы сначала услышать обоснов<