Последний поезд в юма. Два голодных фашиста.

 

Мы приземлились на старом, взрыхленном футбольном поле. Вокруг было масса проволочных заграждений, все выходы с поля охранялись конными полицейскими. Натуральная картина лагеря военнопленных времён Первой Мировой войны. Сцена из фильма. Кинематографичности способствовали и некоторые всадники: недельная щетина, серая грязная рубашка, карабин 91, прикреплённый к седлу. Атмосфера вестерна, в лучших традициях Серджио Леоне. Спектакль по мотивам фильма Текса Виллера «Последний поезд в Юма». Асинара приветствовала меня, демонстрируя свой самый жуткий облик.

 

 

Закованные в наручники, мы погрузились в автобус и направились в местный транзитный центр для заключённых. Полтора дня мы провели в большом зале ожидания: голодные, грязные, не выспавшиеся. Умывались мы холодной водой из расположенного во внутреннем дворике фонтана. Наконец, прибыл директор Кардулло, выступивший перед нами с небольшой речью: весь его вид, поведение и манеры, выдавали несгибаемого палача. Красной нитью через его спич проходила идея о том, что Асинару можно покинуть одним способом: отсидев положенный срок. Убежать отсюда невозможно. Несколько раз иным персонажам таки удавалось покинуть остров альтернативной дорогой, т. е. в гробу. Он хотел впечатлить нас, нагнать страху. Я не испугался: «Рано или поздно, мы все подохнем. Разница лишь в том, где и когда это случиться» - выкрикнул я.

 

Нашим новым жилищем была секция «Форнелли», зарезервированная для «бездельников», поскольку здесь нельзя было работать. Мы были опасными. Зверьём, которое нужно держать под постоянным надзором. В камере, куда попали мы с Феррорелли, не было ничего. Даже кофе нельзя было приготовить. Будучи неискушён в репрессиях, я поначалу очень удивлялся: во время транспортировки у нас пропали личные вещи. Те, у кого была кофеварка и кофе, остались без электроплитки, а те, у кого была плитка, «потеряли» по дороге кофеварку. У того, у кого был сахар, не было кофе. Кардулло и Асинара нанесли нам первый удар исподтишка. Но мы не пали духом. С нами был заключённый Эфрем Гатта, сухой и худой как гвоздь. Его мы использовали как «курьера». Поперечные прутья, формировавшие решётки секции, на балконах находились немного поодаль друг от друга. Точно такая же ситуация была в тюремной туберкулёзной больнице. Эфрем, будто человек-змея, вылезал сквозь проём решёток на улицу, и, поминутно оглядываясь, распределял между камерами кофе и сигареты. Всё было по-честному: справедливый делёж. Охраны не было, а телекамеры в то время ещё не были установлены.

 

Кроме того, внутри тюрьмы работали менее опасные заключённые: они рубили деревья и стригли траву во внутреннем дворике. И каждый день они перекидывали нам пачку-другую сигарет «Альфа» - отвратительное курево, которое для нас было приятней лучшего американского табака.

 

Однако, кофе и сигаретного дыма было недостаточно для того, чтобы наполнить желудок. После того, как я покинул «Реббибию», я не ел около пяти дней. Вообще ничего. Вечером пятого дня, мы услышали, как в коридоре открылась дверь. Прибыла белокурая женщина: известная актриса и правозащитница Франка Раме, получившая у генерала Делля Кьеза разрешение на посещение тюрьмы строгого режима на Асинаре, для того, чтобы проинспектировать, в каких условиях содержатся люди. После того, как он посетила несколько камер, где сидели красные, Раме остановилась близ нашего «жилища». «Добрый вечер, молодые люди. Я Франка Раме». Я поднялся с нар: «Мы знаем вас синьора. Меня зовут Пьерлуиджи Конкутелли, а это – Джованни Феррорелли». Офицер, сопровождавший делегацию (Раме вышагивала под руку с директором Кардулло), позволил себе дать пояснения: «Синьора, они фашисты». Раме вздохнула: «Сколько времени голодают эти молодые люди?» - «Пять дней, сеньора, пять дней». Франка Раме повернулась к офицеру, прошипев: «Они фашисты, но голодные фашисты».

 

Таким образом, благодаря визиту Франка Раме, мы получили свои первые бутерброды после пятидневной принудительной голодовки.

 

На Асинаре, кроме представителей «Красных Бригад» и итальянских маньяков и мафиози, содержались так же и другие неофашисты: Карло Фумагалли¹, Лучано Франчи (переведённый сюда из Порто Адзурро), Ким Борромео², Маурицио Мурелли³, Нико Ацци⁴ и другие товарищи, главным образом из миланской тусовки площади Сан Бабила⁵ и банды Эспости⁶. Когда Джованни Феррорелли был переведён с Асинары, я переселился в камеру Фумагалли. Бывший «белый» партизан-антифашист, ставший в начале семидесятых лидером антикоммунистического движения «Бесшумное Большинство». Толковый и, в общем-то, хороший мужик, но с головой, полной идей, политически и идеологически устаревших.

 

С нами так же сидел Бруно Ческа, бывший полицейский, оказавшийся за решёткой после целой серии ограблений в поездах. К этому человеку, олицетворявшему собой Государство и антигосударство в одном лице, я относился с превеликим подозрением. Он был близким к банде «Чёрный Дракон», учреждённой сотрудниками спецслужб и замешанной в странных операциях по организации актов государственного терроризма, которые практически всегда списывались на неофашистов. Ческа, например, 4 августа 1974⁷ года стоял в охране на небольшой железнодорожной станции в Тоскане, а 17 декабря 1973 года он охранял аэропорт «Фьюмичино»⁸, когда палестинцы из «Чёрного сентября», захватив самолёт, принялись убивать людей. В кабинете Ческа, в ходе обыска по его уголовному делу, были обнаружены незарегистрированное оружие, деньги от ограбления, во время которого был убит карабинер, а так же следы взрывчатки, идентичной той, что использовалась при взрыве поезда «Италикус». Совпадение? Возможно, не знаю. Но, по крайней мере, у меня к Ческа было множество вопросов. Например, как он, с удивительнейшей лёгкостью, сумел бежать из флорентийской тюрьмы (откуда до и после него не удавалось бежать никому) после своего первого ареста. Короче говоря, я «пощипывал» Ческа регулярно.

 

Вместе с Фумагалли я попытался придумать планы нового бегства. Один невероятнее другого. Ибо бежать с Асинары, по крайней мере в то время, было действительно невозможно. И каждый новый день, проведённый здесь, я осознавал это всё больше и больше.

 

--

1 Карло Фумагалли – уроженец Ломабардии, основатель «Движения Революционного Действия» (Movimento d’Azione Rivoluziobaria). Арестован 9 мая 1974 года, на процессе 1975 был приговорён к двадцати годам тюремного заключения за организацию политического заговора и создание подрывной ассоциации.

 

2 Ким Борромео – крайне правый экстремист, близкий к MAR Карло Фумагалли, был арестован в марте 1974 года в автомобиле с восьмью килограммами пластида, тремястами пятидесятью тротиловыми шашками и пятью миллионами лир в багажнике.

 

3 Маурицио Мурелли – миланский неофашист, метнувший гранату в полицейский кордон во время демонстрации MSI 12 апреля 1973 года, в результате чего погиб карабинер Антонио Марино. Арестован вместе с Витторио Лои и осужден на восемнадцать лет тюрьмы.

 

4 Нико Ацци – член неофашистской миланской группы «La Fenice» (Феникс), был арестован 7 апреля 1973 года в вагоне железнодорожного экспресса Турин – Генуя – Рим. Бомба, которую он устанавливал в туалете, непроизвольно взорвалась в его руках. Был серьёзно ранен. Приговорён к тринадцати годам тюрьмы. Умер в январе 2007 года от сердечного приступа в возрасте пятидесяти пяти лет.

 

5 В начале семидесятых миланская площадь Сан Бабила являлась центром сборищ молодых неофашистов.

 

6 Джанкарло Эспости, связанный с Карло Фумагалли, был одним из лидеров ломбардийской вооружённой группировки «Чёрный Порядок» (Ordine Nero). Убит в Пиан дель Рашино, провинция Риети, 30 мая 1974 года в перестрелке с полицией. Был одним из главных подозреваемых в подготовке взрыва в Брешии 28 мая 1974 года.

 

7 День, когда был совершён теракт в поезде «Италикус».

 

8 17 декабря 1973 года группа арабских террористов захватила в аэропорту «Фьюмичино» самолёт американской компании «Pan American». В ходе начавшейся бойни, были убиты тридцать два пассажира, все американцы.

 

 

Процессы и приговоры

 

Процесс против «Политического Движением Новый Порядок», проходивший в Риме, закончился довольно неожиданно. Обвинения против меня, как и против других товарищей, принимавших участие в вооружённой борьбе, были сняты. Председатель Суда Вирджинио Анедда, я должен это признать, демонстрировал завидное мужество: несмотря на давление прессы, общественного мнения и политических сил, Анедда был абсолютно независимым в своих суждениях, и не опасался принимать «неправильных», с точки зрения общества, решений. Это и для меня стало удивительным фактом. Я это говорю не потому, что был оправдан. Судья должен был решить, действительно ли мы намеревались восстановить фашистскую партию. Он посчитал, что нет. Я подчёркиваю, он не судил нас за убийства и грабежи, - преступления, безусловно, гораздо более серьёзные. Анедда рассматривал только нашу деятельность в контексте «восстановления фашистской партии», которое само по себе является крайне абстрактным преступлением.

 

 

На этом же процессе имел место быть крайне громкий скандал, о котором ещё долго говорили. Еженедельник «L’Europeo» напечатал интервью с Паоло Бьянки (уже «раскаявшегося»), который обвинял меня просто во всём: даже в том, что я приложил руку к воздушной катастрофе на горе Лонга, Сицилия¹.

 

Анедда вызвал в аудиторию для дачи показаний автора статьи². Практически на все вопросы тот отвечал тезисом о «профессиональной тайне». Судья пришёл в бешенство: «Вы говорите об очень серьёзных вещах. Эти люди могут заплатить за вашу статью годами и годами за решёткой. Вы уверены в том, что написали?». Журналист что-то бормотал. Решением Анедды, он был арестован прямо в аудитории за клевету. Налицо была попытка переложить на подозреваемых, - лучше всего, на неофашистов, - ответственность за наиболее кровавые преступления и наиболее трагические происшествия, имевшие место быть в Италии в послевоенные годы.

 

 

Из Рима я был направлен во Флоренцию, где предстал перед судом присяжных на процессе, посвящённом убийству Витторио Оккорсио. В местной тюрьме «Мурате» меня и Джанфранко Ферро содержали в строгой изоляции от других заключённых. Возможно, чтобы спровоцировать меня, недалеко от нашей камеры размещалась камера, в которой томился Паоло Бьянки: гнусный предатель и отвратительный лжец. Он даже не смел высунуть нос из-за решётки – знал, что это могло быть его концом. Очень скоро мы спровоцировали мини-восстание, борясь за право, которого мы были лишены: право готовить себе пищу и право гулять на воздухе. В конце концов, после протеста, в ходе которого мы страшно орали и потрясали палками, нам выделили камеру, оборудованную под кухню: с пластиковыми столовыми приборами, кастрюлями, плитой и ножиком, прикованным цепью к стене.

 

Зал суда мы не посещали. Я и Ферро не признавали легитимности суда присяжных, поэтому официально отказались присутствовать на процессе. Всё время заседаний мы проводили в приёмной, в окружении полицейских, с наставленными нам в лицо автоматами. Бывало, автоматы направляли на тех, кто прибывал на дачу показаний, и кого карабинеры считали «возможным пособником» при теоретическом побеге. Например, так было с моим отцом. Папа прибыл в суд 16 марта 1978 года – в день похищения «Красными Бригадами» Альдо Моро. В тот же день нам зачитали приговор.

 

В течение процесса я заметил, что опыт и знания баллистического эксперта стремились к нулю. Экспертиза была проведена из рук вон плохо. Автомат Ingram, который был изъят на улице Фораджи, и из которого я якобы и убил Оккорсио, не был даже пристрелян: я указал, что из этого оружия никогда не стреляли. Хороший специалист мог определить это, просто взглянув в дуло: нарезные каналы не были повреждены в результате выхода пули. Я бросил вызов местному баллистическому эксперту, требуя слова за день до того, как присяжные удаляться в зал советов. Используя узкоспециальные термины, я начал объяснять свою позицию. Но меня резко оборвали. Обращаясь к присяжным, судья произнёс: «Конкутелли слишком хорошо разбирается в оружии для того, чтобы быть невиновным. Он явно террорист». Мои знания в области оружия стали отягощающим фактором.

 

Некоторые «товарищи» пытались оправдаться, снять с себя вину. Это был инстинкт выживания, и, возможно, проявление трусости. Я и Джанфранко видимо принадлежали к иному типу людей. Один из наших бывших компаньонов нанял сицилийского адвоката, который просил меня не лезть в политику, а предстать перед судом в виде обычного преступника, дабы он мог спасти своего клиента. Я подозвал этого юриста, а когда он подошёл к клетке, показал знаками, что хочу ему кое-что шепнуть на ушко. Когда он слегка нагнулся ко мне, я схватил его зубами за ухо. На Сицилии подобного рода жесты символизируют не слишком завуалированную угрозу.

 

 

Вечером 16 марта 1978 года, когда вся страна была в шоке от акции «Красных Бригад», председатель суда зачитал приговор. Запутанный статьями уголовного кодекса и различного рода правовой эквилибристикой, я толкнул Джанфранко локтём в бок: «Джанфра, оправдали тебя». Это я ошибся. С Ферро были сняты только обвинения в подготовке вооружённого мятежа. За участие в убийстве судьи Оккорсио он был приговорён к двадцати четырём годам тюрьмы. Хотя я никогда не называл Джанфранко, как сообщника покушения. Вернее, я это сделал лишь несколько лет спустя, да и то в приватной беседе. Это был настоящий товарищ. Он так же никогда не делал никаких заявлений в отношении меня. Даже тогда, когда следователи пытались взять его «на понт», подсовывая газеты, писавшие о том, что я «раскаялся» и начал давать подробные показания. После своего ареста он пытался направить следствие по ложному следу, утверждая, что я скрылся в Швейцарии. Он знал, что это было последнее место, куда я мог убежать. Он знал, что я никогда не любил Швейцарию.

 

Меня приговорили к пожизненному тюремному заключению. Когда председатель завершил чтение приговора, в то время как вспышки фотоаппаратов освещали аудиторию суда, я и Джанфранко Ферро запели старую песню, которая показалась нам подходящей для этого момента: «Нам плевать на тюрьму, черные рубашки победят!»

 

--

1 5 мая 1972 года самолёт DC-9 авиакомпании «Alitalia», выполнявший рейс из Рима в Палермо, разбился при посадке напротив горы Лонга, в нескольких километрах от палермского аэропорта «Пунта Раиси». Сто пятнадцать человек погибли. Суд установил, что причиной аварии являлся человеческий фактор. Чуть позже была сформулирована теория о взрыве бомбы в кабине пилота, ещё позже говорилось о выстреле из гранатомёта. Ни одна из этих версий не подтверждается вещественными доказательствами.

 

2 Речь идёт о Роберто Киоди

 

 

Избиения

 

После получения пожизненного приговора, я вернулся на Асинару: в камеру к Карло Фумагалли.

 

На свободе, тем временем, внутри неофашистского лагеря произошли некоторые изменения. Новое поколение молодёжи делало всё для того, чтобы держаться подальше от «старой гвардии»: бывших лидеров «Политического Движения Новый Порядок», вроде Паоло Синьорелли, и «Национального Авангарда» Стефано делле Кьяйе. Но эти новые «плохие ребята», называвшие себя «национал-революционерами», несмотря на попытки привнести в свою идеологию и методологию какие-то прогрессивные тенденции, по-прежнему варились в старом котле: как большинство авангардисти и ординовисти, они так же были болтунами и робкими фантазёрами.

 

Между тем, и в тюрьму проникали эти новые тенденции. Здесь, за решёткой, через несколько месяцев после убийства Альдо Моро, родился журнал «Quex»¹. Его редакция была сформирована людьми, сами себя считавшими «твёрдыми и чистыми», но которые в действительности были просто никем. По крайней мере, многие из них. Это были ребята, вроде Эдгардо Бонацци² или Серджио Латини³, которые чуть позже станут «кающимися». Или совершенно неадекватные психопаты, вроде Анджело Иццо. То есть, я хочу сказать, что это были в основном дурачки, не имевшие ни чёткой политической платформы, ни интеллекта, ни твёрдого духа. К инициативе журнала, к большому моему огорчению, примкнул так же Марио Тути. Я же держался подальше от этого дерьма. Потому что, хоть и считал правильными выдвигаемые идеи, предлагаемые способы их реализации, политический контекст и сами авторы были мне неприятны. «Quex» сделал достаточно для рождения неофашистской «вооружённой спонтанности», символом которой являлись NAR, в то время как я всегда выступал за жёсткую иерархию, строгую дисциплину, чёткую стратегию и авторитарную модель управления. На волне новой моды эти мои политические ориентиры подвергались жесточайшей критике.

 

Но во внутреннем дворике тюрьмы мы все гуляли вместе. Здесь я встретился с Нико Ацци, товарищем, который был «полезным дураком» миланской группы «Феникс». Главарь банды, Джанкарло Роньони⁴, приказал ему осуществить серию демонстративных «лёгких» покушений на поездах, в ходе подготовки которых Ацци и был арестован.

 

Подобного рода вещи я считал откровенной хуйнёй по двум причинам. Прежде всего, ситуация могла легко выйти из-под контроля и закончится настоящей бойней: прекрасный повод для того, чтобы ещё раз обосновать перед обществом необходимость уничтожения неофашистского движения. Какой смысл устанавливать бомбу в поезде, полном гражданских лиц? Цель только одна: посеять ужас, страх. Это, согласно моим воззрениям, и был настоящий терроризм. Я никогда не занимался ничем подобным. Я применял насилие к людям, был убийцей. Но не считал, и не считаю себя террористом. Потому что я никогда не трогал ни в чём не повинных безоружных людей, я всегда старался избегать даже минимального вреда гражданскому населению. Это было моё кредо. Я не мог оказать никакого доверия такой группе, как «Феникс» и лично Роньони, с которым, между прочим, я имел словесный конфликт в ходе моей поездки в Испанию. Я понимал, что Роньони и его банда разрабатывали действительно ужасные проекты «чёрного терроризма», и был намерен остановить их. По-хорошему, или по-плохому. Аналогичным образом я относился и к людям из «Национального Авангарда», которые отличались крайней мутностью: любое дело становилось запутанным и «тёмным» как только к нему прикасались авангардисти. Неудивительно поэтому, что в тюрьме я ощущал определённую дозу ненависти со стороны подобных товарищей.

 

Небольшие неофашистские группы, рождавшиеся на свободе и попадавшие в ловушку «вооружённой спонтанности», деморализовывали меня, подрывали мой боевой дух. Я видел, как всё это приобретает форму безумного сектантства. NAR⁵ненавидели «Третью Позицию»⁶, «Третья Позиция» ненавидела NAR. Различия, которые в спокойные «мирные» времена вызывали лишь ироническую улыбку и дружеское похлопывание по плечу, в те годы могли привести к самым ужасным последствиям. Ты мог быть убит ни за что: просто потому, что ты несколько отличался от других. Безумие. И в грязной атмосфере государственных интриг, эти люди, провозгласившие себя борцами с системой, играли на руку этой самой системе. Это были глупые и опасные юнцы. Немного позже я прямо сказал Марио Тути: эти «национал-революционеры» были людьми, с которыми не нужно было связываться. Тути не понимал этого. Я был в бешенстве: человек, которого я считал умным и достойным уважения, - каким и был Марио Тути, - не мог рыться в том же дерьме, в каком рылись дешёвые дурачки, вроде Эдгардо Бонацци и всей его радостной компании.

 

На Асинаре между мной и людьми, занимавшимися издательством «Quex», существовала значительная дистанция. Но и другие были не лучше. С Карло Фумагалли, например, у меня были тёплые отношения. Но я никак не мог определить, кто же он такой на самом деле. Он пришёл из Сопротивления, которое атаковало Итальянскую Социальную Республику. Затем он был главарём антикоммунистического «бесшумного большинства» - социал-демократических правых кругов, к которым я питал презрение. Поэтому, с Фумагалли я говорил только о побеге. Но если бы нам действительно удалось бы бежать с Асинары, первым делом я наставил бы на него пистолет. Тем самым, избежав многих «сюрпризов».

 

Фумагалли был хорошим «техником», который мог дать хороший совет или высказать мнение о возможных инструментах, которые можно было бы использовать при подготовке побега. На свободе он был владельцем металлообрабатывающей конторы и имел хорошие связи по всей стране и даже за рубежом. Своими техническими и партизанскими «знаниями» он даже делился с британскими военными в ходе антиколониальной войны в Йемене. Когда он начинал говорить о побеге, его уносило куда-то на небо: он вещал об использовании в ходе бегства самых передовых технических разработок, достойных научно-фантастического фильма или даже эпопеи о Джеймсе Бонде.

 

В камере, располагавшейся близ моей, сидело несколько юношей из нового поколения неофашистов, и вот, в один прекрасный день, - через сутки после моего возвращения на Асинару из Флоренции, - этим парням пришла в голову идея объявить голодовку в знак протеста против свинского обращения со стороны охраны. Я примкнул к ним из чистого духа солидарности. Когда мы официально заявили об отказе от пищи, явились охранники. Утвердившись во мнении, что именно я был инициатором протеста, они отвели меня в камеру, которая явно давно простаивала – на полу даже кое-где пробивалась трава. Во второй половине дня они отвели меня в секцию «Форнелли». Один из стражей любезно поинтересовался: «А ты чего так легко оделся?». На мне были только джинсы и футболка. «Тебе нужно было накинуть чего-нибудь потеплее, раз ты едешь в центральную секцию». Я понял, что скоро меня будут бить.

 

Я забрался в салон джипа, и тут же оказался окружённый охранниками. Всё время, пока мы ехали до центральной секции тюрьмы, я получал удар за ударом. «Бедный судья! Ты, кусок дерьма! Ублюдок, подохни! Подохни!». Сидя, я пытался защищать лицо, но удары сыпались на меня градом: по голове, по спине, по рукам и ногам. В центральной секции меня прияли другие охранники. Это было первый раз, когда я сам стал невинной жертвой избиений. После меня бросили в камеру, где Карло Фумагалли налил мне супа – на этом моя «голодовка протеста» закончилась.

 

Несколько дней я находился в этом тюремном корпусе: в здании, где было только четыре камеры. Всё вокруг было белое, что напомнило мне туристическую деревню в Андалусии, где я когда-то отдыхал. Это был поистине устрашающий карцер Асинары, который показывал тебе, что ты никто и ничто. Двери камеры выходили в коридор. Белый. Ты выглядывал в окно, и видел кусок белой стены. Ничего более. Повсюду белый цвет, который давил на нервы. Отсек, предназначенный для прогулок, был немногим больше камеры: у меня было ощущение, что здесь за тобой не только смотрят, но и слушают. Всегда. Ибо во время прогулки меня сопровождал охранник, в рубашке навыпуск, с длинной бородой и безвкусным украшением. Агент выставлял свой медальон напоказ, возможно, чтобы позлить меня – это был золотой серп и молот. Но для меня этот человек не был «красным», он был идиотом, прислуживающим христианско-демократическому режиму. Я не поддался на его тупую провокацию, так же, как не реагировал и на медальоны с кельтскими крестами, которые носили несколько других сотрудников тюрьмы. Эти «фашисты» вызывали у меня презрительную улыбку.

 

Со мной в карцере находились Фумагалли и Ким Борромео. Возможно, был ещё кто-то третий: образ тех дней выцвел у меня в памяти.

 

У меня всё время складывалось ощущение, что я назначен «главарём фашистских бандитов», который должен был ответить за всю грязь, случившуюся в Италии в послевоенные годы. И это пробуждало во мне опасное чувство: мне казалось, что я всё ещё на войне, что я просто попал в плен к врагу. К этому всему добавлялось ещё ощущение, испытанное мной незадолго до того рокового выбора вооружённой борьбы – чувство вялотекущей гражданской войны. Ибо, кто мог убить меня в тюрьме? Только другие заключённые. Это отвратительно, но это реальность. И я вынужден был этому сопротивляться. Я вновь чувствовал себя тунцом, который борется с другими тунцами за крошки, до тех пор, пока не приплывёт огромная акула, не боявшаяся ничего, и не сожрёт всех нас. Как будто, я видел вокруг других рыб, способных нанести серьёзный вред акуле: сардин, тунцов, рыба-меч. Но по отдельности, из-за своих размеров, эти рыбы способны лишь нападать на самых маленьких рыбёшек. Ближайших к ним.

 

Мы жили под гнётом постоянной вины. Наши жизни были от и до регулируемы директивами, некоторые из которых были просто нелепыми: это были своеобразные эксперименты, применяемые на заключённых. Нас хотели согнуть, поломать наш стержень, заставить ползать на коленях. Многие из нас не осознавали этого в силу культурной необразованности, или из-за банальной скудности ума. За несколько лет в специальных тюрьмах Государства оказалось более двух тысяч «террористов». За первую половину 70-х в подобные учреждения были направлены только триста человек. И эти две тысячи человек не были тупоголовыми уголовниками, но людьми с высоким культурным уровнем развития. И мы не были теми, кто приспосабливал тюрьму под свой быт, мы не разводили канареек в камерах, как заключённые в Порто Адзурро. Мы ненавидели тюрьму. Ненавидели своё бессилие. Но год от года количество «кающихся» росло. Это угнетало меня.

 

Когда я уезжал с Асинары на очередной процесс, я всегда испытывал приятные эмоции. Я видел море, я двигался (под хорошей охраной, конечно). Я мог видеть так же людей, дороги, дома, автомобили. Жизнь. Часто, очень часто говорят об утомительности долгих поездок. Но для меня всё было наоборот. Во время пребывания даже в других тюрьмах, я дышал свободно. Возвращаясь на Асинару, я жил с огромным весом на груди, который сдавливал дыхание и путал мысли.

 

 

--

1 Журнал «Quex» был основан в 1978 году, неофашистскими заключёнными, именовавшими себя «национал-революционерами»: Марио Тути, Эдгардо Бонаццо, Маурицио Мурелли, Нико Ацци, Серджио Латини и др.

 

2 Эдгардо Бонации – один из лидеров молодёжного сектора MSI города Пармы. В 1972 году, во время драки между коммунистами и фашистами, зарезал молодого активиста левой группы «Lotta Continua».

 

3 Серджио Латини – тосканец, был одним из обвиняемых по делу об организации теракта в Бреши 28 мая 1974 года. В 1987 году был полностью оправдан.

 

4 Джанкарло Роньони – основатель миланской группы «La Fenice» (Феникс), был обвиняемым по делу об организации теракта на Пьяцца Фонтана 12 декабря 1969 года. Проведя 14 лет в тюрьме, он был освобождён в 2005 году.

 

5 Nuclei Armati Rivoluzionari (Вооруженные Революционные Ячейки) были основаны в 1977 году римскими членами FUAN и Fronte della Gioventu. Боевики NAR несут ответственность за десятки убийств, грабежей и нападений, осуществлённых в период с 1977 по 1981. Среди жертв организации – заместитель генерального прокурора Италии Марио Амато, застреленный в 1980 году. Лидеры группы, Валерио Фьораванти и Франческо Мамбро приговорены к многочисленным пожизненными заключениям, в том числе – и за организацию теракта на железнодорожном вокзале в Болонье 2 августа 1980 года, когда погибли 85 человек.

 

6 Terza Posizione (Третья Позиция) – внепарламентская неофашистская молодёжная организация, основанная в Риме в 1976 году

 

 

Открытка с Асинары

 

Тюремная вонь отвратительна: смешанный запах мочи, пота, плесени и дезинфицирующих средств. Она преследовала меня повсюду: в «Вольтерре», «Уччиардоне», «Сан Джимильяно», Порто Адзурро и во всех тюрьмах, в которых я побывал за тридцать лет. Всегда одна и та же неприятная вонь. На Асинаре, в секции «Форнелли», напротив, этого запаха не было. Здесь вообще все ароматы перекрывали резкие запахи, шедшие из кухни. Даже запах моря, располагавшегося неподалёку, не доходил до сюда.

 

 

Из «Форнелли» мы не видели ничего. Предоставленная нам обзорная панорама, завершалась сторожевой башней, построенной на холме, от которой тянулись толстые телефонные кабели, по которым бегали огромные, величиной с хорошего кролика, крысы. Они были одним из немногих развлечений заключённых секции. «Пойдём посмотрим на крыс» - говорил кто-нибудь, и все шли в другой конец дворика. Чудовищных размеров крысы ловко перемещались по качающимся проводам. Таким вот образом, по проводам, иногда крысы забирались и в камеры. Джанфранко Ферро один раз даже сумел поймать одну из них и посадил в ведро, а после, в ходе инспекции, продемонстрировал грызуна директору Кардулло, который божился, что на Асинаре даже мышей не было. Всё это было отвратительно. Настолько же отвратительно, насколько отвратительны были и тараканы, которые ночами бегали по тюрьме. И вот, когда мы спали, они карабкались по стенам и потолку, падая на кровати и на спящих людей. Как в худшем из кошмаров.

 

В период похищения Альдо Моро, мы все были лишены возможности готовить себе пищу (местной стряпнёй все мы брезговали): особая месть администрации, направленная против «политических». Мы не впали в уныние: мы просто разными путями воровали в кладовой продукты: куриную печень, несколько кусков мяса, полусгнившие овощи. Вечером мы в камерах готовили себе ужин из того немногого, что удавалось добыть: главным образом, различные соусы, которыми мы сдабривали местные отвратительные макароны, которые тут же становились вкуснее любой ресторанной еды.

 

Кроме того, когда был похищен Моро, нас лишили последних находившихся в распоряжении электроприборов, главным из которых был транзистор, по которому мы слушали радионовости, музыку и спортивные репортажи. Единственная связь с внешним миром.

 

Я чувствовал себя полностью отрезанным от свободного мира людей, изгнанником. В один из дней я взял бумагу и ручку и написал послание на открытке не вызывавшему никаких подозрений другу, который не имел никакого отношения к вооружённой борьбе. Немного слов, будто сообщение, запечатанное потерпевшим кораблекрушение в бутылку, и брошенное в море: «Содержусь на безлюдном острове тчк похищен вооружёнными людьми тчк срочно нуждаюсь в вашей неотложной помощи». И добавил географические координаты Асинары. Шутка. Запечатав открытку, я передал её охранникам. На следующий день Кардулло вызвал меня к себе. Он посмеивался в нос: «Что, задумал бежать, мерзавец?». «Конечно, директор, но кое-чего пока не хватает. Мне нужна ещё механическая рука и сила супер-робота». «Случайно, не сила Маджинга?» - переспросил Кардулло, имея в виду популярный в Италии японский мультик. Он понял, что моя открытка являлась лишь шуткой, чёрным юмором, тонкой иронией, наполненной горечью. В конце концов, письмо было доставлено моему другу.

 

Первое тюремное восстание, которое я имел счастье наблюдать, началось не из-за недостатка пищи и не из-за произвола властей: эти вещи были частью нашей обыденной жизни. Мятеж на Асинаре вспыхнул после постройки во внутреннем дворике нового заграждения, скрывавшего от нас любимую часть панорамы: ту самую башню и телефонные провода с крысами.

 

Инициаторами мятежа были красные. Вечером они вскарабкались на стену внутреннего дворика. Я присоединился к ним, несмотря на иронические улыбки и косые взгляды, которыми они меня «наградили». Наша «сидячая забастовка» на стене продолжалась лишь несколько минут: прибежавшая охрана стащила нас и заставила всех покинуть дворик.

 

Ночью начался хаос.

 

В коридорах царила неразбериха: я понял, что красным удалось занять целое крыло и закрыть все двери, чтобы не допустить прибытия снаружи охраны. Послышались звуки выстрелов. Бригадисти быстро перемещались через «норы», пробитые в стенах из одной камеры в другую, вооружённые ножами, камнями и даже самодельными бомбами, собранные из деталей кофеварок и наполненных пластидом. Я и Джанфранко Ферро умыли лица коктейлем из воды, лимонной кислоты и раствора антигистаминных таблеток. По своему боевому опыту я знал, что это лучшее средство для того, чтобы снизить эффект применения слезоточивых газов.

 

Восстание бушевало всю ночь. Мы перешли в другую камеру, поскольку охрана и специальные отряды полиции, прибывшие в тюрьму, простреливали окна камер, целясь во всё, что движется. Повсюду были слышны выстрелы и крики бригадисти, забаррикадировавшихся на верхних этажах.

 

Мятеж закончился на рассвете. Товарищи из «Красных Бригад» сдались, и в «Форнелли» вновь вернулось спокойствие. С этого момента нам было запрещено пользоваться кофеварками «мока» - администрация боялась, что мы сумеем сделать из них бомбы. Они были заменены примитивными «неаполитанками». Во второй половине дня я и Джанфранко Ферро гуляли во внутреннем дворике, вышагивая по ковру из гильз всех типов и калибров: длинные «девятки», 7.62, пистолетные гильзы, патроны от военных ружей, использующихся в странах НАТО. Это были остатки ночного сражения.

 

Последствия не заставили себя долго ждать. В час ужина улыбающиеся охранники разнесли по камерам кастрюли с «супом», в который они помочились. Тошнотворный запах мочи, разнесшийся в секции, был просто невыносим.