За рубежом. Между Испанией, Rolling Stones и Грациани

 

Я оставил Италию и направился в Испанию. Вместе со Стефано делле Кьяйе я пересёк границу со Швейцарией, перейдя вброд несколько пограничных речек. Прямо в мокрых брюках я сел на поезд, направлявшийся в Лозанну. Здесь, пройдя через строжайший пограничный контроль (швейцарцы опасались терактов), мы погрузились на борт самолёта, летевшего в Ниццу, Франция. Я сильно нервничал. Боялся любой проверки. Делле Кьяйе успокаивал меня: «Нас не ищут». Фальшивые паспорта, которыми нас снабдило руководство, сыграли хорошую службу.

 

 

В Ницце мы встретились с Клементом Грациани, который специально прибыл сюда с Корсики. Он крайне плохо воспринял новости о слиянии MPON и «Национального Авангарда». Но было поздно: назад пути не было. Пожав друг другу руки, мы расстались как друзья. Однако, я заметил в глазах Грациани недоверие – он думал тогда, что я стал человеком Делле Кьяйе. Он ошибался.

 

Чтобы доехать до Испании, где в 1975 году всё ещё правил Франсиско Франко, мы использовали железную дорогу. Границу мы спокойно пересекли близ города Перпеньян. Как и десятки других бойцов «Национального Авангарда», никогда не испытывавших проблем при пересечении французско-испанской границы. Уже тогда мне это казалось весьма подозрительным. Первым пунктом моего путешествия была Барселона, где обосновалась целая колония итальянских неофашистов, разыскивавшихся родным правосудием. Это были люди, которых даже их главарь Делле Кьяйе считал ненадёжными и даже опасными. Я много двигался по стране, убеждаясь, что практически в каждом крупном городе есть своя «чёрная колония». Среда, которую я узрел, ввела меня в замешательство. Очень много было последователей Артуро Микелини: языкастых фашистов, чья форма никак не отображала содержание. Никакого товарищества здесь не было и в помине. Наоборот, царил климат тотального подозрения: каждый из этих товарищей считал других «конкурентами» в борьбе за пищу, квартиры, места в организации. Я не наладил дружеских связей ни с кем из них. Однако, именно эти товарищи предоставили мне шанс принять участие в вооружённом конфликте за пределами Испании, который стал моей «истинной собственной войной»¹.

 

После нескольких месяцев, проведённых на линии огня, я прибыл обратно в Пиренеи, где окончательно решил, что пришло время возвращаться домой. Всё это время, проведённое вдали от родины, позволило мне полностью осознать, что объединение «Политического Движения Новый Порядок» и «Национального Авангарда», являлось страшной ошибкой. Это был мёртворождённый союз, который неминуемо потерпит поражение. Что в будущем и случилось.

 

В Мадриде я раздобыл оружие, похищенное ранее из местного арсенала товарищами из испанской «Новой Силы», и, прыгнув на поезд, помчался во Францию. Сразу же пройдя в спальный вагон, с помощью отвёртки, я свинтил в своём купе решётку и засунул в вентиляционную трубу всё имевшееся оружие: пистолеты и автомат Ingram. Если бы вдруг случился обыск, думаю, мой тайник был бы обнаружен тут же, и пришёл конец всем революционным мечтам – я был бы арестован и осужден в чужой стране. Но удача в этот раз была на моей стороне.

 

Прибыв во Францию, я тут же пересел на другой поезд, направлявшийся в Ниццу. Отсюда я позвонил Грациани, который проживал на Корсике, в доме Пеппе Пульезе, скрываясь от итальянского правосудия, вынесшего ему приговор в «воссоздании фашистской партии» ещё в 1973 году. Я сообщил Пеппе, что, прежде чем поехать на Корсику, я намерен провести несколько дней в Ницце. Этому было две причины. Во-первых, я хотел запутать возможных преследователей. А во-вторых, в Ниццу с концертом прибыли «Rolling Stones». Выпал идеальный шанс отдохнуть и снять напряжение, накопленное за последние месяцы. И потом, как можно было пропустить выступление Мика Джаггера. В 1976 году «Rolling Stones» для моего поколения были уже живой легендой.

 

Итак, посетив концерт в Ницце, я направил стопы на Корсику. Здесь меня ждал Клемент Грациани и Пеппе Пульезе, исполнявший роль секретаря и помощника лидера MPON. Грациани поначалу был строг со мной: он потребовал объяснений, на основании чего я стал вдруг прислужником Стефано делле Кьяйе. Я развеял все его подозрения, сообщив, что теперь я, так же как и он, считаю объединение «Политического Движения Новый Порядок» со столь гнилой структурой, коей являлся «Национальный Авангард», политической и стратегической ошибкой. В ходе наших долгих бесед, я сообщил Грациани своё мнение: MPON должен быть преобразован во что-то другое, организация должна отвечать требованиям нового времени и принять вызов, брошенный режимом, став подлинной вооружённой структурой, сражающейся партией. Я попытался объяснить Клементу, что нынешние времена абсолютно не схожи с теми, когда он стоял во главе легального движения.

Я не просил никаких разрешений у Грациани, да он, собственно, и не мог дать их мне. К тому моменту Клемент был лишь «легендарным экс-лидером» MPON, под его контролем не было ни одного человека. Он остался за бортом политической жизни. В то время как я возвращался домой, и честно ему признался, что главной моей целью является вооружённая борьба. Я хотел разломать весь этот дешёвый театр неофашизма, начать подлинную революционную войну против Системы. Время ожиданий закончилось. Грациани меня понял, он остался в стороне от «моего» «Политического Движения Новый Порядок». Именно поэтому, когда на процессе, посвящённом убийству Оккорсио, судья спросил меня, какая разница была междуMPON Грациани и MPON Конкутелли, я ответил: «Такая же, как и между конструктивной критикой и револьвером».

 

В те дни, - и я отдавал себе в этом отчёт, - я единолично перерезал «пуповину», связывавшую MPON с прошлым. Я возглавил эволюционный логический процесс, по которому шла организация. Смена «курса» с сугубо законного на откровенно преступный, была продиктована временем, политикой тех ужасных лет. Я был одной из переменных величин итальянского неофашизма, сменившей Клемента Грациани. Сам Грациани это понимал. Для меня было важно чувствовать себя наследником неофашистского прагматизма, а не странным мутантом-выкидышем, появившимся вразрез логической линии эволюции, тупо копировавшим методологию «Красных Бригад». Когда я уезжал с Корсики, я понимал, что сжёг все корабли за спиной. Ещё один руководитель движения за рубежом поддержал мой выбор и мои тезисы. Я опять дрожал от возбуждения, опять я осознавал, что ошибка в движении всегда лучше неподвижной похоронной правды, неизменно ведущей к поражению.

 

Итак, выбор был окончательно сделан. И чтобы победить, необходимо было атаковать, атаковать и атаковать. Я ощущал себя солдатом, ехавшим на фронт. Я не был наёмником, или ландскнехтом. Я являлся добровольцем, который со всей искренностью сделал тяжёлый и глупый выбор.

 

--

1 Здесь Конкутелли имеет в виду гражданскую войну в Анголе, которая разразилась в 1975 году, после обретения независимости этой страной. Конкутелли принял участие в конфликте, сражаясь на стороне «Унитас» – одной из воюющих сторон, претендовавших на взятие власти в государстве, за спиной которой стояли Соединённые Штаты Америки.

 

ЧАСТЬ ЧЕТВЁРТАЯ: ВООРУЖЁННАЯ БОРЬБА

 

В Риме

 

Когда весной 1976 года я вернулся из Корсики в Италию, я находился уже в федеральном розыске, со всеми вытекающими отсюда последствиями. Прежде всего, я испытывал личные и практические трудности. Первой проблемой был поиск жилья. Жилья, где бы я мог остановиться и более-менее спокойно жить. После неудачных поисков, мне таки удалось отыскать старую госпожу, владевшую домом в Санта Мария Маджоре: она вполне могла сойти за мою мать. И потом, у неё действительно был сын, который, однако, жил в Германии. Таким образом, на некоторое время я стал любящим сыном, вернувшимся в родной дом с чужбины. Безукоризненное прикрытие: у меня была и крыша над головой, и семья. Полиция между тем усилила поиски: начались допросы моих старых друзей, обыски и проверки в домах, где я раньше частенько появлялся. Карабинеры искали меня, уже подозревая в криминале. Ситуацию не улучшало и вступление в силу первых специальных законов по борьбе с терроризмом: стало практически невозможным оформить любой фальшивый документ, тяжело стало снять квартиру даже по настоящему паспорту.

 

 

Жизнь подпольщика на военной территории, коей являлся город, была полна трудностей и лишений. Для того, чтобы выжить и сохранить свободу, необходима была предусмотрительность и внимательность к мелочам. Поэтому я стал ещё более точным и педантичным. До тошноты. Более того – я практически насильно учил своих товарищей необходимому поведению. Каждый день я втолковывал, что нельзя носить с собой никаких документов, нельзя надевать одежду ярких цветов, нельзя носить одежду с крупными надписями…Короче говоря, ни в коем случае нельзя было допустить, чтобы тебя каким-то образом индивидуализировали в толпе. Самой лучшей одеждой я считал голубые джинсы (но без всяких ультрамодных тенденций, обычные штаны), рубашки, куртки. Серые вещи, без марок и крикливых этикеток. Я даже запретил использовать модные в то время зажигалки, дабы, в случае чего, полиция не проследила магазин, где они были приобретены и не установила покупателя. Кроме того, меня тревожили сигареты. «Gauloises», партизанские сигареты, как мы их называли. Те, которые не угасали никогда. Налаживал ли товарищ ротатор для печати листовок, или чистил ли он пистолет, сигарета всегда дымила в его зубах. Я советовал товарищам выбрасывать десятки пустых пачек не в помойку у дома, в нескольких метрах от нашей «берлоги», а в других районах. Лучше всего было бы рассеивать их по всему Риму.

 

Передвигался я на старом, потрёпанном, но вполне функциональном автомобиле. Таком, который имели обычно главы больших семейств или сдавали в прокат иностранным туристам. Такими машинами Рим был полон. Номера, естественно, были фальшивые.

Помню, как-то на одном дорожно-пропускном пункте полиция остановила нашу машину. Подошёл карабинер и попросил документы на транспортное средство. Повернувшись, я обратился к сидящему близ меня товарищу по-французски, после чего, выслушав «перевод» (обычная тарабарщина – товарищ не владел французским совершенно), засыпал стража правопорядка всевозможными фальшивыми документами на автомобиль. Ошарашенный карабинер даже не стал требовать у меня паспорт. Он не знал, что этот солидный господин-«француз» является врагом Государства. Более того: генералом вражеских сил.

 

Весной, летом и осенью я выходил обычно по ночам, зимой же напротив – я находился дома всю вторую половину дня. Я не мог ни развлечься, ни посетить бар, как все нормальные люди. Я должен был вести жизнь затворника, анонимного, рутинного, умеренного.

 

Но подобное существование позволило нам не только исполнять кое-какие вооружённые акции, но и избегать арестов, которые на первом этапе деятельности могли сыграть катастрофическую роль для организации. Никогда не ужинать в одном и том же месте, никогда не пить утренний кофе в одном и том же месте, никогда не брать такси. Все эти люди, - бармены, шофёры, трактирщики, - живут и существуют только благодаря государственной лицензии. Достаточно было бы припугнуть такого служащего отзывом лицензии, как он вспомнит облик и имя любого клиента. Вот почему я никогда не посещал общественных мест, и если имел возможность выбора места для встречи с каким-нибудь товарищем, выбирал всегда безлюдные территории. Ну и, кроме того, всякие банкеты, пьянки, предметы моды, совершенно не соответствовали главной нашей цели – организации вооружённой борьбы.

 

Когда я сменил «берлогу» и переместился на квартиру в народном квартале Примавалле, возвращаясь домой, я использовал такие меры предосторожности, какие бы сегодня у любого вызвали улыбку. Тем не менее, несмотря на всю их нелепость, эти меры могли спасти мне жизнь. Я, например, избегал садиться в лифт, а если и садился, всегда останавливал его этажом ниже своей лестничной клетки. Ибо, я не хотел шуметь, предупреждая возможную полицейскую засаду о своём приходе. Я никогда не открывал дверь правой рукой: она всегда должна была оставаться свободной, дабы успеть схватить пистолет. И так далее.