Заглавная страница Избранные статьи Случайная статья Познавательные статьи Новые добавления Обратная связь FAQ Написать работу КАТЕГОРИИ: АрхеологияБиология Генетика География Информатика История Логика Маркетинг Математика Менеджмент Механика Педагогика Религия Социология Технологии Физика Философия Финансы Химия Экология ТОП 10 на сайте Приготовление дезинфицирующих растворов различной концентрацииТехника нижней прямой подачи мяча. Франко-прусская война (причины и последствия) Организация работы процедурного кабинета Смысловое и механическое запоминание, их место и роль в усвоении знаний Коммуникативные барьеры и пути их преодоления Обработка изделий медицинского назначения многократного применения Образцы текста публицистического стиля Четыре типа изменения баланса Задачи с ответами для Всероссийской олимпиады по праву Мы поможем в написании ваших работ! ЗНАЕТЕ ЛИ ВЫ?
Влияние общества на человека
Приготовление дезинфицирующих растворов различной концентрации Практические работы по географии для 6 класса Организация работы процедурного кабинета Изменения в неживой природе осенью Уборка процедурного кабинета Сольфеджио. Все правила по сольфеджио Балочные системы. Определение реакций опор и моментов защемления |
Личность Ницше и его философияСодержание книги Похожие статьи вашей тематики
Поиск на нашем сайте
Как уже было сказано, совокупность философских идей Ницше на любом этапе его эволюции трудно оценить как цельную теоретическую конструкцию. Уже форма, в которой эти идеи выражены,— проповеди, афоризмы, мифы, полемика, декларации — не лучший способ строить теорию. Объясняется эта форма отнюдь не только тем (пусть немаловажным) обстоятельством, что в последний период жизни Ницше периодически мучили головные боли, позволявшие ему работать только урывками и заставлявшие каждый раз спешить. Главное в том, что совокупность высказываний Ницше — это выражение мировоззренческой позиции (не доказательство), позиции, как правило, противопоставляемой автором распространенным (может быть, даже самым распространенным) в современном ему обществе, ставшим «предрассудками», чем-то само собою разумеющимся, стихийным мировоззренческим установкам «европейского человека». Конечно, Ницше мог нападать в своих сочинениях и на философов, мыслящих чуть ли не подчеркнуто систематично (например, на Гегеля), и на моральные учения, давно сложившиеся в системы (вроде этики христианства). Однако подобные построения никогда не интересовали его в качестве концепций, т. е. системы доказательств, аргументов и выводов. Они были в его глазах не более чем схоластизированными отпечатками «живого» мировоззрения, т. е. того, в чем проявляется и чем живет человек. Нельзя не отметить и того, что этот предмет своего внимания Ницше также никогда не пытался реконструировать средствами теоретического мышления, не задавался целью представить «принципиальную схему» мировоззренческих установок и питающей их почвы. Поэтому мы не найдем в его трудах анализа мировоззрений разных социальных групп или различных уровней мировоззренческого осмысления мира (а оно, несомненно, не одно и то же, скажем, у философа и естествоиспытателя, у интеллигента и «человека из народа»), хотя констатирует подобные различия он неоднократно. Позицию Ницше достаточно корректно выражает термин «созерцательность». Он и в самом деле как бы «созерцает» мировосприятия и мироощущение своих современников, хотя и не просто бесстрастно фиксируя их, а сопоставляя (скорее — противопоставляя) своему не очень четкому и достаточно переменчивому идеалу. Более того, в свете этого собственного идеала черты мировоззрения современного ему общества начинают перестраиваться и деформироваться, приобретают в его сочинениях вид «негатива» его собственного идеала, выглядят нередко почти как шаржи. Таким образом, он также производит, по существу, реконструкцию действительного объекта, но она подобна образу действительности, создаваемому в художественном произведении. И надо сказать, что ряд существенных моментов мировоззренческих установок своих современников, многие тенденции в глубинных течениях «мировоззренческого мира» Ницше фиксирует с подлинным талантом художника. Для того, чтобы понять смысл философии Ницше, вовсе недостаточно познакомиться с его взглядами, попытавшись, по возможности, их систематизировать. Это было бы похоже на попытку судить об объекте на основании внимательного разглядывания его проекции на плоскость без учета хотя бы основных правил перспективы или, лучше, о внешности и характере человека, изображенного на картине Пикассо «абстрактного» периода, не попытавшись вникнуть в суть его художественного метода. Сочинения Ницше «многомерны», и потому нельзя напрямую отождествлять содержание его высказываний и смысл его рассуждений, как это мы делаем, скажем, при чтении работы по математике или химии. К примеру, мы с первых же шагов обнаруживаем, в качестве «эмпирического факта», противоречивость высказываний Ницше буквально по любому вопросу. И речь не о том, что «поздний» Ницше противоречит «раннему»: такая противоречивость могла бы означать довольно тривиальную ситуацию эволюции взглядов. У Ницше сплошь и рядом друг другу противоречат тезисы, сформулированные практически в одно и то же время. Остановиться на констатации этого факта и без дальних размышлений использовать его как аргумент в критике ницшеанства было бы легковесно, учитывая «объемность» сочинений этого автора— отнюдь не в смысле числа страниц. Что мы имеем в виду? Во-первых, то, что философские рассуждения Ницше в любой период его творчества глубоко «личные»; и в этом плане они — диаметральная противоположность «имперсональности» опубликованного результата научной работы. Ницше всегда пишет о том, что и как видит и чувствует он, Ницше. Его философские взгляды — это его собственный «портрет», это «инобытие» его личности. Не случайно изменения в его философской позиции, которые фиксируются в его трудах, чуть ли не «день в день» синхронны переменам в его жизни и судьбе. В зависимости от этих последних даже один и тот же «материал» выглядит в разных его сочинениях по-разному, поворачивается разными сторонами, предстает в ином свете. «Переоценка ценностей», о которой так часто писал Ницше, была, так сказать, естественным состоянием его собственного сознания. Поэтому знакомство с сочинениями Ницше — это прежде всего знакомство с его личностью. Вместе с тем предмет размышлений Ницше и объект его критических нападок обладал объективным содержанием в самом прямом смысле — он существовал как «внешняя данность», пусть даже и выглядел в глазах Ницше весьма по-разному. Рассуждения Ницше, сколь бы «личными» они ни были, наполнены таким объективным материалом. Даже самые парадоксальные из его экстраполяции имеют объективные основания и сохраняют существенную связь с реальностью, пусть даже их сходство с прообразом иногда напоминает схожесть карикатуры с человеком, над которым издевается художник. В этом аспекте личность Ницше выступает скорее как «инструмент», «орудие» выражения более или менее важной тенденции в общественном сознании. Наконец, коль скоро личность Ницше и «личное» в его философии вызывают социальный интерес, становятся предметом исследования и дискуссий, а его гипертрофированные мировоззренческие «образы» либо принимаются за «образцы», либо подвергаются жестокой критике,— оба вышеобозначенных аспекта сами должны быть расценены как представители, воплощения, проявления социально значимой мировоззренческой установки, поле идеологической борьбы. Понятно, что для марксистского историко-философского анализа главный интерес представляет именно «третий» Ницше, которого не должны заслонить ни «первый», ни «второй», взятые «сами по себе». Впрочем, последнее вообще вряд ли возможно, поскольку ни биограф, ни «археолог» фактически никогда не обходятся без явных или скрытых социальных контекстов и оценок. «Онтология» Ницше Мы не случайно ставим в кавычки термин «онтология». Онтологии как учения о мире «самом по себе», независимом от воли, сознания, самого бытия человека, в философии Ницше нет. Даже предположение о существовании такого «мира» есть «метафизика». «Мир, взятый независимо от нашего условия, а именно, возможности в нем жить, который не сведен нами на наше бытие, нашу логику и наши предрассудки, такой мир, как мир в себе, не существует» (53, 268). Однако это не мешает Ницше говорить о существовании неорганического мира наряду с органическим: он пишет о «химическом» мире, о «мертвом» мире, о «настоящем» мире, противопоставляемом «миру философов», о временности и случайности бытия сознания во Вселенной и т. д. и т. п. Однако высказывания эти были бы несовместимы как раз в рамках «традиционной», по Ницше, «метафизики», «все» (опять-таки, как полагает Ницше) представители которой от Парменида и Платона через христианскую традицию до Канта и его наследников развивали, пусть с вариациями, теорию «двух миров»: это, с одной стороны, «мир для нас», в котором живем мы — мир конечных предметов, становления, кажимости; но с другой стороны, в основе этого «мира» есть нечто «само по себе», мир «подлинный», настоящий. Вот эту-то философскую позицию Ницше считает в корне порочной. «Настоящий» мир, в его понимании, вовсе не допускает оппозиций материи и сознания, истинности и кажимости — он есть «целостность», которую лучше всего было бы обозначить словом «жизнь». Но «лучше всего» не значит «адекватно предмету», ибо, как мы отметили выше, в качестве «настоящего» Ницше упоминает и неорганический, «мертвый» мир. Дело в том, что жизнь для Ницше не тождественна органическим процессам; ее единственный, в некотором смысле общий признак — «становление». Поэтому, в частности, «ценность» мира — не в его «долговечности», как полагали «метафизики». Напротив, это «ценность кратчайшего и самого мимолетного, обманчивой золотой обманки на брюхе змеи vita» (130, 16, 73). Не случайно самым почитаемым философом был для Ницше Гераклит с его поэтическим образом мира как «огня», потока становления. Впрочем, у мира есть и другой «признак» — это «воля к власти», активное взаимодействие сил: «Так называемые законы природы есть формулы отношения сил» (130, 13, 82). «В химическом мире господствует острейшее восприятие различных сил» (130, 13, 227). Мир органический есть лишь «специализация»; «лежащий в его основании неорганический мир есть величайший синтез сил, и потому нечто высшее и заслуживающее большего уважения» (130, 11, 228). «Мертвый мир: вечно движущийся и свободный от заблуждения, сила против силы! А в воспринимающем мире все фальшь и тьма» (130, 12, 229). Здесь не случайно бросающееся в глаза переплетение «гносеологических» понятий с «онтологическими»: для Ницше нет и быть не может даже относительно отделенных друг от друга онтологии и гносеологии (как, впрочем, и этики, и эстетики). Проявлениями «воли к власти» как фундаментальной бытийной характеристики он считает и познание, и красоту, и религию, и мораль. Например, «действие неорганического друг на друга всегда есть действие на расстоянии; следовательно, всякому действию необходимо предпосылается «познавание»: отдаленное должно быть перцепировано» (130, 13, 230). Ну, разумеется!—если действие на расстоянии есть проявление «воли к власти». Правда, мимоходом Ницше оговаривается, что мышление, ощущение, представление, восприятие на уровне органического не отдифференцированы; но если они — аспекты «воли к власти», то их общие признаки имеют место на любом уровне. Более того, «здесь (т. е. в неорганическом мире.— А. 3.) господствует истина» (130, 13, 228), коль скоро здесь «восприятие силы» совершенно однозначное, т. е. точное. Как раз на этом основании Ницше рассматривает неорганическое как более совершенный, высокий уровень, чем органическое, не говоря уже о животном или человеческом: «То, где нет заблуждения, это царство стоит выше: неорганическое есть лишенная индивидуальности духовность» (130, 13, 88). Что же отличает органический мир? Что он собой представляет? «Целое органического мира есть сплетение существ с выдуманными маленькими мирами, окружающими их... их внешним миром... Способность к творению (образованию форм, изобретению, выдумыванию) есть его основная способность» (130, 13, 80). Мимоходом заметим, что органическое, по Ницше, вероятно, вечно: «Органическое не возникло» (130, 13, 232). «...Сильнейший органический принцип импонирует мне как раз той легкостью, с которой органические существа усваивают неорганический материал. Я не знаю, как можно пытаться объяснить эту целесообразность просто посредством роста степени. Я скорее склонен думать, что имеется вечное органическое существо» (130, 13, 231). Такая установка вполне согласуется с общим принципом единства мира, как его понимает Ницше, мира, движущим началом которого выступает «воля к власти»: здесь просто нет никакой необходимости объяснять возникновение качественных отличий, скажем, познающей материи, человеческого мозга, от непознающей — ведь и «духовность», и «познание» трактуются как всеобщие свойства. «Видимость целесообразности (бесконечно превосходящая всякое человеческое искусство)—просто следствие той воли к власти, которая действует во всем совершающемся, что и ведет с собой порядок, делающий сильнее, который и выглядит похожим на проект целесообразности; при этом являющиеся цели не должны игнорироваться, но, коль скоро большая сила побеждает меньшую и последняя работает как функция первой, то должен образоваться порядок рангов, организация, обладающая видимостью некоторого порядка средств и целей» (130, 16, 58). Что касается направления происходящих в мире изменений, то здесь прежде всего стоит подчеркнуть, что Ницше не считает появление человека, и вообще линию эволюции, ведущую к человеку, прогрессом: «Напротив, можно доказать, что все, ведущее к нам, было упадком. Человек, и как раз самый мудрый,— высшее заблуждение природы и выражение ее самопротиворечивости (самое страдающее существо): путь природы, приведший к настоящему,— падение. Органическое как дезорганизация» (130, 12, 359). Некоторой вариацией этого же тезиса выступает парадоксальное в свете современной (и даже современной Ницше!) науки заявление: «Тело есть более удивительная вещь, чем архаическая душа» (130, 16, 125), это — «большой разум» в отличие от «малого», который — только орудие тела (130, 6, 46). Таким образом, «мир» в философии Ницше, при всей его изменчивости и подвижности, строго говоря, не развивается, несмотря на то, что в нем имеется «иерархия царств» и возможны переходы от одного из них к другому. «Ничто не развивается от низшего к высшему» (53, 311). Неким «суррогатом» развития и вместе с тем одним из важнейших элементов ницшеанской концепции мироздания является его идея «вечного возвращения». Суть этой идеи в том, что, согласно Ницше, существующий вечно мир в силу конечности пространства (130, 12, 54) и силы (130, 12, 57) должен бесконечное число раз проходить невообразимо большое, но все же конечное число своих состояний: «...бесконечно новое становление невозможно, поскольку оно — противоречие, ибо предполагало бы бесконечно возрастающую силу; но откуда ей браться?!» (130, 12, 52). Здесь Ницше пробует опереться на науку, к которой в общем, как мы покажем в дальнейшем, он относится весьма пренебрежительно. Но в связи с тезисом о вечном возвращении он пишет: «Тезис о сохранении энергии требует вечного возвращения» (130, 16, 388). Здесь следовало бы добавить — при условии замкнутости системы, но ведь условие это Ницше просто постулируется. На основании принятых им посылок Ницше делает вывод о том, что существует «большой год становления» (130, 6, 321): «Все возвращается — Сириус и паук, и твои мысли в этот час, и эта твоя мысль — все возвращается» (130, 12, 62); «...вечные песочные часы бытия снова и снова перевертываются» (130, 5, 265). «Все идет, все возвращается; вечно катится колесо бытия. Все умирает и все расцветает вновь; вечно бежит год бытия... В каждом моменте начинается бытие: в каждом «здесь» поворачивается колесо «там». Повсюду средина. Кругло колесо вечности» (130, 6, 317). Собственно, на этом можно было бы и закончить изложение «онтологических» идей Ницше, подвергнув их критике с позиций современной науки (что было бы не очень трудно, ведь базовые тезисы этой онтологии буквально «висят в пустоте»— положения о конечности пространства в противоположность бесконечности времени, и о вечности органического «царства бытия», и о конечности силы во Вселенной...) Но мы не будем делать этого, поскольку вся эта «онтология», по сути своей, только «аксессуары» философствования Ницше, форма создания благоприятного фона для проведения провозглашаемых им социально-политических и этических принципов (каковые, по мнению автора, приобретут большой вес, если предстанут как проявления вселенских, универсальных, космических сил). Однако нельзя не признать, что этико-политический идеал Ницше, составляющий ядро его концепции, весьма органично «встроен» в его картину мира, и то, что можно было бы назвать «гносеологией» Ницше, предстает как своего рода мост от «онтологии» к «этике». Этика Ницше Для того, чтобы понять суть этической позиции Ницше, главные установки его этики, важно опять-таки не упустить из виду связь этого аспекта его философии с «онтологическим», с его представлением об устройстве мироздания, важнейшие моменты которого были изложены выше. Мы вовсе не хотим сказать, что эта этическая концепция и в самом деле логически вытекает из учения Ницше о бытии, хотя в систематизированном представлении его философии дело выглядит именно так. По сути же, как мы уже отмечали, как раз социально-политические установки (и детерминированные ими этические размышления) были плацдармом, реальной базой его картины мира, в которой человеческие качества, цели и стремления представлены как проявление космических сил. И пусть ницшеанское учение о человеке как «моральном» существе предстает как своеобразный, слегка завуалированный вывод его космологии — не будем этой кажимостью обманываться. Для внимательного исследователя очевидно, что тематика человека как социального существа у Ницше разработана куда более детально, чем его «натурфилософия», и большинство деталей здесь вовсе не фундировано «космологическими» основаниями; только несколько довольно грубых «стежков» соединяет эту часть с космологией. Но зато все прежние «космологические» и «гносеологические» темы, в которых проблематика человека светилась, так сказать, отраженным светом, снова здесь всплывают. Напомним, что органическое (к которому принадлежит и человек) есть, по Ницше, менее «возвышенное» царство бытия, чем неорганическая природа. Еще меньше уважения заслуживает та область органического, которая именуется «человеком». Уже в самом начале своего философского пути Ницше писал: «Сомнительно, чтобы во Вселенной можно было бы найти что-нибудь отвратительнее человеческого лица» (130, 2, 276). А вот что говорилось позднее: «У Земли есть кожа; и у кожи этой есть болезни. Одна из этих болезней называется человеком» (130, 6, 192). Поэтому «быть освобожденным от жизни и стать снова мертвой природой — это можно принять как праздник» (130, 12, 229). Тем более, что, с точки зрения «космической», жизнь на Земле — это момент, мимолетность, исключение без последствий» (130, 15, 364). Но раз уж с нами, людьми, приключилось такое несчастье, то имеет смысл попробовать разобраться в «механизмах» функционирования нашего вида, трезво оценить не только нашу роль, наше общее место во Вселенной, но также и структуру связей и отношений между индивидами, составляющими род людской. Интересно, что даже свою мизантропию Ницше считает проявлением любви к человеку: «Кто в сорок лет не стал мизантропом, тот никогда людей не любил...» (130, 14, 229). «Я люблю людей: и больше всего тогда, когда противодействую этому стремлению» (130, 12, 321). В дальнейшем мы еще увидим, что понимает Ницше под любовью к людям, но теперь отметим, что для адекватного понимания феномена «человек» Ницше считает нужным предварительно «снять» всякие эмоции: «...для меня не должно быть человека, который вызывал бы у меня отвращение или ненависть» (130, 12, 221). При всей сомнительности этой предпосылки как в методологическом плане, так и в плане ее реализации автором, она позволяет Ницше высказывать в обличьи простой констатации факта такие вещи, которые вызывали шок у большинства его современников, а в дальнейшем превратили Ницше в кумира фашистских и фашиствующих идеологов. Итак, человек—мимолетность, «болезнь», «высокомерное насекомое». Но ведь вместе с этим он — проявление «воли к власти», воплощенной в жизни. Поэтому не так уж глубока пропасть, отделяющая его от животного: «...там бегают утонченные хищники, и вы среди них... воздвигнутые вами города, ваши войны... ваши взаимные хитрости и суета, ваши вопли страдания, ваше упоение победой — все есть продолжение животного начала» (130, 1, 435—436). Поскольку «человек не представляет собой какого-то прогресса по сравнению с животным» (130, 15, 205), постольку как раз в наличии животных качеств у человека — проблеск надежды на лучшее, возможность движения к «сверхчеловеку», которого Ницше — вовсе не в целях негативной оценки!— называет «белокурым животным». В своем стремлении выделиться, как можно дальше отойти от животного начала человек впадает в состояние болезненного бытия: «То, что доставило человеку его победу в борьбе с животными, было чревато опасностью болезненного развития» (130, 13, 267); «в человеке есть нечто в своей основе ошибочное» (130, 14, 204). Симптом болезни в том, что все развитие человека в сторону «очеловеченности» базируется на заблуждении, на иллюзиях. Как мы уже знаем, согласно Ницше, к разряду заблуждений, полезных для жизни человека как вида, относится истина. Другой класс подобных заблуждений, во многих отношениях сходный с «истиной», — это мораль. «Животное в нас хочет быть обманутым... Без заблуждений, которые лежат в основании морали, человек остался бы зверем» (130, 2, 65). Первое из «заблуждений», лежащих в основе морали, согласно Ницше,— иллюзия свободы человека. «...Будто бы человек есть свободное в мире несвободного, вечный чудотворец... сверхживотное, почти бог, смысл творения, то, без чего нельзя помыслить мироздание... слово, разрешающее космический кроссворд...» (130, 3, 199). Но как раз то обстоятельство, что человек есть «насквозь лживое, искусственное и близорукое животное», таит в себе множество возможностей, делает человека «интересным животным». «Он отваживается на большее, сопротивляется большему, требует от судьбы больше, чем все остальные животные, взятые вместе: он великий экспериментатор в отношении самого себя, неудовлетворенный, ненасытный, который борется с животными, природой, богами за окончательное господство... он... вечно будущее» (130, 7, 431). В качестве орудия самостановления человека и выступает мораль, представляющая собой совокупность законов, которые создает человек и которым он сам себя подчиняет. Мир, оформленный моральными оценками, оказывается его непосредственной данностью — как для верующего христианина, так и для атеиста, который желал бы обрести в морали твердую почву своей деятельности. Ницше часто называет себя «имморалистом», но это вовсе не означает отвержения им, при всех обстоятельствах и в любом отношении, моральных норм и оценок: ведь «моралетворчество»—естественное проявление жизни (и «воли к власти») в человеческом поведении. Стоит отметить, что Ницше довольно четко разграничивает моральную деятельность и моральные суждения о деятельности, отвергая, разумеется, претензию моральных суждений на истинность в традиционном смысле этого термина. Моральную же деятельность он подвергает оценке с точки зрения того, насколько она отвечает критерию максимума осуществления «воли к власти». Господствующая в Европе мораль (которую Ницше называет и «сократовской», и «иудейской», и «христианской») им решительно осуждается — если, конечно, пытаться превратить ее в универсальное, для всех значимое условие деятельности. Она — «сумма условий сохранения бедных, полуудачных или полностью неудачных видов человека» (130, 8, 321). Правда, при этом, как и всякая мораль, «сократовско-иудейско-христианская» тоже есть проявление «воли к власти»: она «инстинкт стада против сильных и независимых, инстинкт страдающих и ошибающихся против счастливых, инстинкт посредственных против исключительных» (130, 15, 345). И если «сильные» примут эти правила жизни «слабых» в качестве собственных правил, то они сами превратятся в стадных животных. Поэтому для «свободных душ» необходима «невинность» в отношении морали, или, что, по существу, то же самое, понимание того, что мораль не безусловна, не абсолютна, что «в себе никакая мораль ценностью не обладает» (130, 8, 146). «Только невинность становления дает нам великое мужество и великую свободу» (130, 16, 222). Такой «невинности», из которой следует свобода моральных оценок, лишило европейского человека христианство. «Христианство полагает, что человек не знает и не может знать, что для него добро и что зло: он верит богу, который один знает это. Христианская мораль есть приказ, источник которой трансцендентен; она по ту сторону всякой критики, она обладает лишь истиной, поскольку бог есть истина — она возникает и ниспровергается вместе с верою в бога» (130, 8, 120). Ничем не лучше христианской в принципе, по Ницше, и «философская» мораль, базированная на вере в рациональные основания морального поведения — если, конечно, она трактуется тоже как «безусловная», скажем в духе кантовского категорического императива. Но «свободный» философ, достигший понимания того, что «нет моральных феноменов, но лишь моральное истолкование феноменов» (130, 7, 100), который знает, что «...во всем развитии морали не встречается истины: все понятийные элементы... суть фикции, все —психологика... обманки... все эти формы логики, которые формулируются в этом царстве лжи, софизмы...» (130, 15, 455) — тот сам способен стать творцом морали, властителем, законодателем для человечества. Он сознает, что любая попытка требовать, чтобы все было «морально», «...означает отнимать у бытия его величественный характер, означает кастрировать человека и сводить все к нищей китайщине» (130, 15, 120). В позитивном же плане: «Что справедливо для одного, вовсе не может быть справедливым и для другого; требование однообразной морали для всех ведет ко вреду для людей высшего порядка; существуют градации между людьми и, следовательно, между видами нравственности» (53, 214). Такая релятивизация морали, отрицание ее «трансцендентной» природы как в религиозном, так и в атеистически-рационалистском варианте направлены в конечном счете на обоснование волюнтаристской практики «сильного» человека, не гнушающегося в достижении своих целей никакими средствами. В этом свете представляет Ницше историю великих этических учений и практику их основателей: «Ни Ману, ни Платон, ни Конфуций, ни еврейские и христианские учителя никогда не сомневались в своем праве на ложь... Для того, чтобы делать мораль, нужно обладать безусловной волей к противоложному» (125, 8, 106—107). Поэтому от имени «высших людей» Ницше декларирует: «Мы имморалисты и атеисты, но мы поддерживаем религию и мораль стадного инстинкта: дело в том, что, …с их помощью подготавливается такая порода людей, которая когда-нибудь да попадет в наши руки» (53, 81). И это «откровение»—отнюдь не случайное явление. В другом месте Ницше пишет: «Я объявил войну малокровному христианскому идеалу не в намерении его уничтожить... Продолжение христианских идеалов относится к числу наиболее желательных вещей среди тех, которые имеются» (130, 15, 403—404). Но, разумеется, не в качестве силы, которой должен подчиняться и высший разряд людей — властители-философы. Этим нужно свободное сознание, состояние «невинности», приобретенное на пути разрушения всех идеалов: «Для того, чтобы доставить мне самому ощущение полной безответственности — поставить себя выше всякой хвалы и хулы, сделать независимым от любого Когда-Либо и Сегодня, для того, чтобы преследовать собственные цели собственными способами» (130, 14, 309). Вот для этого-то и нужны ценности — они выступают как предпосылка и основание действия. Способность к переоценке ценностей — признак творческой и волевой натуры, ведь «смена ценностей — это смена создаваемого» (130, 6, 86). Правда, с грустью признавался Ницше, «легко говорить о разного рода имморальности — иное дело ее выдержать! К примеру, мне невыносимо нарушить слово и тем более убийство...» (130, 12, 224). Таков же источник рассуждения Раскольникова—«тварь ли я дрожащая, или право имею...»! Те, кто в дальнейшем поднимал на щит подобные идеи Ницше, идеологи фашистского «тысячелетнего рейха», просуществовавшего жалкий десяток лет, не были столь «мягкотелыми», как их «пророк»: они утопили в крови не только Германию, но и Европу, значительную часть мира. В заключение характеристики ницшеанского учения о морали отметим, что мораль не расценивается Ницше в качестве лучшего или даже совершенно необходимого орудия жизни и «воли к власти». Впрочем, это должно следовать уже из тезиса о «невинности» «высших» людей, их позиции «по ту сторону добра и зла»: в их собственном тесном кругу мораль не требуется. Вместе с тем их свободное от моральных угрызений состояние не представляется Ницше ни радостным, ни тем более счастливым. «Быть может, черт придумал мораль, чтобы мучить людей гордостью, а другой черт когда-то ее снова отобрал, чтобы мучить их презрением к самим себе» (130, 13, 263). Но презрение это, следующее за пониманием человеком собственной ничтожности и неосновательности человечества во Вселенной, однако, может быть предпосылкой движения к более высокому, чем человек, существу, лишенному человеческих слабостей и связанных с ними страданий. «Мы, которые снова осмеливаемся жить в мире, лишенном морали, мы, язычники... понимаем, что есть языческая вера: быть способным представить себе более высокое существо, чем человек» (130, 12, 263). Апофеозом и завершающим аккордом учения Ницше о человеке (включающем его представления о морали) предстает концепция сверхчеловека. Это понятие в работах Ницше отнюдь не тождественно, без всяких оговорок, его представлению о «сильной личности», «герое», «человеке высшего ранга», «удачном экземпляре человеческого рода» и т. д. и т. п. Во всех этих случаях, с точки зрения Ницше, лишь дается возможность угадать в представителях человечества черты более высокого существа, образ которого маячил в прежних религиях. «Религиозность была неверным пониманием высоких натур, страдавших от отвратительного обличья людей» (130, 13, 77). Что же касается людей реальных, живущих или даже когда-либо живших, то, пишет Ницше, «я пересмотрел людей и не нашел среди них своего идеала» (130, 11, 379). «Высокий» человек — еще не сверхчеловек: он гоним в обществе, он встречает непонимание и от всего этого страдает. Хотя немногие «железные люди», подобные Бетховену или Гете, и способны выстоять в этом реальном обществе, но «и на них сказывается действие изнурительной борьбы и лишений: их дыхание становится тяжелее...» (130, 1, 405). Более того, «гибель людей высшего ранга — это правило» (130, 7, 255). Разоблачая иллюзии тех, кто создает себе «культ героев» из людей вроде Наполеона, Ницше пишет, что «эти фанатики идеалов, имеющих плоть и кровь», правы лишь постольку, поскольку они отрицают,— они знают отрицаемое, поскольку сами происходят из него. Но когда они утверждают, они ставят своего героя столь далеко, что перестают видеть его отчетливо и резко. Сверхчеловек — это надежда Ницше: «Наша суть — создать более высокое существо, чем мы сами. Создать за пределами самих себя... Так же, как всякое желание предполагает цель, так же и человек предполагает существо, которого нет, но которое составляет цель его существования» (130, 14, 262). Об этом же говорит и ницшевский Заратустра: «Сверхчеловек на сердце у меня; он — мое первое и единственное, а не человек: ни самый близкий, самый бедный, самый страдающий, ни лучший... То, что я могу любить в человеке — это то, что он преходящ и смертен» (130, 6, 418). В рождении этой надежды, надежды на то, что из человека возникнет сверхчеловек, что «когда-нибудь он должен к нам придти, избавляющий человек, который дает земле ее цель... этот победитель бытия и ничто»—смысл разрушения религиозных идеалов и надежд, смысл иссушающего нигилизма. «Бог умер: и мы хотим — пусть живет сверхчеловек» (130, 6, 418). Разоблачение традиционных представлений, разрушение иллюзий и в этом смысле «честность» в отношении себя самого — вот, по Ницше, условие подготовки рождения сверхчеловека из человека. «Честность», а не «истину» или стремление к ней считает Ницше важнейшим качеством «высокого» человека. «Я не считаю, что честность в отношении самого себя была бы чем-то абсолютно высоким и чистым: но для меня она — как требование чистоты. Любой может быть тем, кем хочет,— гением или игроком — только начистоту!» (130, 11, 261). И учение Сократа, и христианство он отвергает, в частности, из-за отсутствия такой честности. Но если даже у философов такое качество встречается нечасто, то «масса» просто не хочет честности. Поэтому-то, по словам Ницше, «бешено ненавидит она познающего и ту младшую из добродетелей, которая зовется честностью» (130, 6, 44). Правда, требование честности у Ницше довольно амбивалентно. Он предупреждает, так сказать, и против ее абсолютизации: «Наша честность, мы — свободные души, и мы заботимся о том, чтобы она не стала нашим тщеславием, нашей спесью и нашей роскошью, нашей ограниченностью, нашей глупостью! Любая добродетель склоняется к глупости, любая глупость — к добродетели — позаботимся же о том, чтобы мы — из честности — не стали святошами и скучными!» (130, 7, 182). Можно, полагает Ницше, а при определенных условиях даже нужно учить нечестности других и быть нечестным в отношении другого — следует лишь сохранять честность перед самим собой. Правда, и это лишь «императив», поскольку, как неоднократно повторял Ницше, ложь — непременный спутник и даже условие жизни. «В мире, который по сути ложен, правдивость была бы противоестественной тенденцией» (130, 16, 48). Поэтому он призывает «говорить, что думаешь, быть «правдивым»—только при определенных обстоятельствах: а именно, при условии, что тебя поймут (inter pares *) и при этом поймут доброжелательно (еще раз inter pares). Среди чужих следует быть скрытным, и тот, кто хочет чего-то достичь, должен говорить то, что нужно ему, чтобы о нем так думали, как он хочет, а не то, что он думает» (130, 15, 413). Столь же относительно и контекстуально трактует Ницше и справедливость, другое человеческое качество, которое он, в общем, высоко ценит и даже называет «единственной богиней, которую мы над собою признаем» (130, 2, 412). Но, коль скоро люди «от природы» неравны, то нет и быть не может «универсальной» справедливости: «Что справедливо для одного, вовсе не может быть справедливым и для другого, требование однообразной морали для всех ведет ко вреду для людей высшего порядка» (53, 214)—с этим высказыванием мы уже встречались, когда рассматривали «этику» Ницше. «И злой, и несчастный, и выдающийся человек должны иметь свою философию, свое доброе право, свое солнечное сияние!.. И моральная земля кругла! И на моральной земле есть антиподы. И антиподы имеют право на существование» (130, 4, 14). Но по причине «лживости жизни» справедливость не только относительна, но и вообще сомнительна — как раз в силу неизбежности ее уравнительных трактовок, которые господствуют в сфере права. Конечно, соглашается Ницше, «юридическая» справедливость, в принципе, действовать должна, но только «...среди примерно равных по силе... там, где нет явного перевеса силы, и борьба привела бы к бессмысленным взаимным потерям... Справедливость, следовательно... есть обмен при условии примерного равенства сил» (130, 2, 93). По большому же счету справедливость следует считать «функцией силы, распространяющейся в мире... которая видит дальше перспективы добра и зла, т. е. обладает преимуществом более широкого горизонта» (130, 14, 80). Конечно, отсюда следует вывод о «жестокости» подобной справедливости, чего Ницше и не думает отрицать. Более того, по его мнению, справедливость вообще не может не быть жестокой при любой ее трактовке. Так, «уравнительная» справедливость, говорится в одной из ранних работ, это «ужасная добродетель... ее суд —всегда уничтожение... если правит только справедливость, тогда творческий инстинкт лишается силы и мужества» (130, 1, 399). «Зрелого» Ницше уже не удовлетворяет такая «оборонительная» позиция против «уравнительной» справедливости. Его Заратустра провозглашает «откровение справедливости, которая образует, строит и, следовательно, должна уничтожать» (130, 12, 410). Эволюция понятия справедливости, таким образом, совершается синхронно с эволюцией морали, где человеколюбие, понимавшееся вначале как взаимопомощь и помощь слабому, превращается в собственную противоположность. В «Антихристе» мы читаем: «Слабые и неудавшиеся должны погибнуть — первая заповедь нашего человеколюбия. И надо еще помочь им в этом» (54,46). Заметим, что такая эволюция, которую правильнее было бы назвать разрушением всеобщих принципов, отличает не только этику Ницше. Она, как мы видели, была характерной и для его учения об истин<
|
||||
Последнее изменение этой страницы: 2016-08-01; просмотров: 962; Нарушение авторского права страницы; Мы поможем в написании вашей работы! infopedia.su Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав. Обратная связь - 3.133.154.2 (0.015 с.) |