Специфика социально-гуманитарного познания.

Фил. Проблемы СГП

1.Социальное и естественнонаучное познание:сравнительный анализ. Среди множества форм познавательной деятельности существенные места занимают естест.-науч. и соц. познание. Это и достоверное и истинное знание. Не всякое гум.познание отвечает канонам научности. Соц.-гум. познание не обязательно редуцируется к научному.

Этапы в развитии естеств.-науч. познания: -классическая наука; - неклассическая наука; - современная(постнеклассическая) наук.

Критерии:-для классич.науки: существование между субъектом и объектом познания непреодолимой границы. Наличие границы предохраняет объект от неконтролируемого вмешательства субъекта в его существование. Это необходимо, чтобы тренировать субъект (его натуру) от привычки вмешательства.

–для неклассич.науки: непреодолимой границы между субъектом и объектом не существует. Субъект всегда воздействует на объект.

–для постнеклассич.науки: влияние социокультурных условий, которые игнорировать нельзя, т.к. познание всегда осуществляется в таких условиях.

Этапы: - классическое обществознание (17-18вв.)-безусловная ориентация на образцы естественных наук. Заимствование идеализируемых объектов классич. Естествознания (механики); основных методов познания.

–Гражданская философия (теория Гоббса, теория Локка, эголитаристская теория Руссо);

- Моральная философия;

-Философия истории.

– институализация гум.наук (вт.пол.18-19вв.)

- оформляется полит. экономия (смитт, Рикардо).

19в.-возникновение социологии (Конт,Спенсер,миль)- она носила позитивистский характер.

19в.-общая и социальная психология, полит.наука, теоретическая культурология, научная историография=2 школы: немецкая (фон Ранке) и прусская (Дрезе). Характерно признание, что соц.-гум. науки обладают собственным предметом исследования. Поэтому нужно сформировать собственные методы исследования (Виндельбант, Риккёр). Происходит чёткое различие между естеств. и гум. науками.

– неклассическое обществознание (20в.)- возникает противостояние между естественными и гуманитарными науками. Происходит размежевание между социальными и гуманитарными науками. Гуманитарные (абсолютизация) и социальные (индивидуализация) науки. Отдаётся дань глобальным проектам.

– постнеклассическое обществознание (с 70-х гг. 20в.)- большое место занимает мнение о воссоединении науки, т.к. мир- это единая реальность. Восстановления естественно-научного и гуманитарного единства. Эти тенденции прописаны в работе Пригожина и Спенсера «Новый альянс» или «Порядки из хаоса».

Специфика социально-гуманитарного познания.

1) специфическая особенность соц.-гум. познания – это полифоничность и его несводимость только к науке об обществе. Естеств.-науч. познание в нач. 17в. начало выделять приоритетные области, а соц.-гум. познание не существует в приоритетной форме. Познание общества принадлежит соц.-гум. познанию. В нём содержится гарантия для общества от соц. экспериментов. Существует особый вид соц.-гум. познание, вненаучное.

2) Полиморфизм результатов (многообразие форм в каких транслируется соц.-гум. познание). В естеств.-науч. познании результаты должны быть формализованы. Соц.-гум. знание об общественных явлениях очень многообразно. Оно воплощается в нормах этики, правовых квалификациях, в исторических фактах, ралигиогемах.

3) Многовекторность. 3 основных вектора: когнитивная ориентация (знание обладающее истиной); прогматическая (ставка на практическое знание, оно прямо и косвенно имеет практический характер); ценностно-нормативная (знание должно соответствовать нормам и ценностям в каких живёт общество).

4) Дефицит методологических образцов, специфических для развития соц.-гум. познания.

5) Своеобразие методологии исследования, характерных для общества и деятельности в обществе. Объяснение базово и для понимания естеств.-науч. познания.

6) Обращение к особому предмету; специфика предмета соц.-гум. познания. Естествознание имеет дело с объективной реальностью, в соц.-гум. познании предметом познания является социо-культурная реальность: как объективная, духовная, субъективно-объективная.

7) Специфика объекта социо-гум. познания. Объектом соц.-гум. познания могут выступать обществ. отношения, закономерно функционирующих сфер общественной жизни, система социально-коммуникативной деятельности, самодеятельность людей и её результаты. Объектом выступает общество и его феномены: социальные отношения и общественные институты, социальные действия и взаимодействия людей, а также их результаты, представленные в различного рода объективациях - памятниках материальной и духовной культуры, событиях, исторических фактах, знаково-символических структурах и др.

8) специфичен субъект социально-гуманитарного познания, в роли которого может выступать сообщество ученых, если имеется в виду коллективная научно-познавательная деятельность, или отдельный индивид. Если обыденное (донаучное) социогуманитарное познание не требует специальной подготовки, то научное познание общественных явлений осуществляется специалистами, обладающими профессиональными знаниями и владеющим навыками использования характерного для социально-гуманитарных наук методологического инструментария – тем, что составляет культуру научно-гуманитарного мышления. Эта культура, как показал в концепции «двух культур» Ч. Сноу, существенно отличается от культуры естественнонаучного мышления. В частности, следует обратить внимание на статус вненаучного интереса познающего субъекта в обществознании и его влияние на результаты познания.

9) Учёный должен объективно излагать материал. Особенность с.-г. познания. Это особый характер знания, который обладает способностью к объективации. Это специфика субъект-объектного отношения.

10) Особенности истины с.-г. познания. Эта проблема фундаментальна.

11) Открытый характер с.-г. познания и высокая степень пролиферации знания, отсутствия строгих критериев истины, важной роли конвенции в ее установлении, размытости границы между эмпирическим и теоретическим уровнями научного познания – обратим специальное внимание на роль ценностей в постижении истины и, в этой связи, на соотношение понятий истины и правды.

12) специфичен сам процесс социально-гуманитарного познания, в котором субъект-объектное отношение претерпевает существенную трансформацию. В литературе можно встретить несколько моделей социогуманитарного познания. Первая из них настаивает на правомочности его интерпретации как обычного субъект-объектного отношения. Это относится, прежде всего, к социальному (социологическому, экономическому, политологическому) познанию, связанному с раскрытием закономерностей функционирования социальных институтов и взаимодействия больших социальных общностей. При этом, как и в естественнонаучном познании, артикулируется роль процедуры объяснения. Вторая модель, стремясь учесть специфику объекта, интерпретирует социогуманитарное познание как субъект-субъектное отношение.

Среди других специфических черт социогума-нитарного познания - открытого характера и высо­кой степени пролиферации знания, отсутствия строгих критериев истины, важной роли конвенции в ее установлении, размытости границы между эм­пирическим и теоретическим уровнями научного познания

 

Понимающая социология Шюца

Опираясь как на учение Э. Гуссерля, так и на идеи М. Вебера, Дж. Г. Мида, А. Бергсона, У. Джеймса, Шюц в своем основном труде «Феноменология социального мира» (1932) выдвинул собственную концепцию понимающей социологии, пытаясь решить применительно к сфере социального знания поставленную Гуссерлем задачу - восстановить связь абстрактных научных понятий с жизненным миром, миром повседневного знания и деятельности.

Эта новая социология оказалась, по сути дела, систематическим описанием, с точки зрения действующего индивида, структур социального мира, каким он является в ходе и посредством самой этой деятельности, или, другими словами, она оказалась систематическим описанием познания социального мира в процессе деятельности.

Он пытался связать науку со здравым смыслом, с миром повседневного знания и опыта (некоторые из вариантов феноменологической социологии, основывающиеся на идеях Шюца, не случайно носят имя "социологииповседневности").

Размышления о природе объективности социального мира Шюц начинает с констатации кардинального факта несовместимости позиций, точек зрения Я и Другого. Каждая индивидуальная позиция определяется биографической ситуацией индивида. Биографическая ситуация определяется обстоятельствами рождения, взросления, воспитания, разнообразными религиозными и идеологическими воздействиями и т.д. Для каждого индивида она уникальна, и именно она превращает "мир вообще", как общую для всех живущих реальность, в "мой собственный мир" каждого конкретного человека.

Кроме того, биографическая ситуация создает для каждого особенную перспективу видения, где индивид оказывается как бы центром мира, "отсчитывающим" и организующим каждую интерпретацию, каждый акт понимания, исходя из и относительно этого центра. Вместе с тем все биографические ситуации имеют между собой нечто общее: ведь они представляют собой продукт истории не только индивидуального ознакомления с миром, но и усвоенной в ходе образования и воспитания "всеобщей истории" предметно-смыслового освоения мира. Поэтому, как говорит Шюц, каждый из моментов моего опыта, "осажденного" в биографической ситуации, с самого начала типичен, т.е. заключается в горизонте возможных подобных этому моментов опыта. А уже разделение индивидуального и общего, отбор типизирующих признаков, вообще видение чего-то в качестве общего, а чего-то в качестве особенного — это задача моей собственной активности. Источником этой активности является мой практический интерес и "релевантность" явления, с точки зрения моих практических целей, которые, в свою очередь, определяются перспективой моих отношений с миром, моей уникальной биографической ситуацией.

Таким образом, индивид видит мир частью обобщенно (по терминологии Шюца, в типических его характеристиках), частью — в его индивидуальных свойствах. Но в каждом случае видение в целом уникально и неповторимо и (это главное) не гарантирует надежное взаимосогласованное протекание сложных человеческих взаимодействий.

Тем не менее, сложнейшие взаимодействия имеют место и протекают успешно. Повседневное мышление преодолевает различия индивидуальных перспектив с помощью двух главных идеализации.

1. Идеализация взаимозаменяемости точек зрения: каждый из нас принимает на веру то, что способы переживания мира у нас одинаковые.

2. Идеализация совпадения систем релевантности: несмотря на уникальность биографии, мы интерпретируем объекты одинаковым образом.

Эти две идеализации являются орудием типизации объектов с целью преодоления и "снятия" черт своеобразия личного опыта. Ее постоянное применение порождает такое представление об объектах, которое лишено "перспективной" природы, свойственно каждому, т.е. никому в частности. Это анонимное, ничье знание. Оно же воспринимается участниками взаимодействия как объективное, т.е независимое от меня и моего партнера, от того, как мы по-особенному видим мир, от нашей биографической ситуации и наших практических целей.

Другими словами, в результате применения этих идеализации возникает ощущение объективности воспринимаемого и концептируемого, общего мне и моим партнерам мира. Это и есть мир повседневной жизни. Поэтому можно сказать, что объективность социального мира есть рефлексивный, социально организованный феномен.

Социальным взаимодействием будет являться то взаимодействие, которое основывается на представлениях, имеющих определенный уровень типичности. Типизируются мотивы участников, типизируются, согласно мотивам, личности участников, само взаимодействие воспринимается его участниками как типическое. В повседневной жизни в большинстве случаев мы имеем дело не с людьми, а с типами.

Чем выше степень анонимности и типичности взаимодействий, чем более они стандартизованы, тем более согласованно, успешно, "гладко" протекает повседневная жизнь в целом.

Такой образ социального взаимодействия и социальной жизни в целом может казаться чересчур рациональным. Но, как показывает Шюц, нормальность, правильность, разумность, предсказуемость поведения в повседневной жизни имеет мало общего с рациональностью.

Для того, чтобы действие отвечало критериям рациональности, Действующий должен проанализировать: (а) ситуацию начала деятельности, в том числе в ее специфическом биографическом преломлении, (б) состояние дел, которое предполагается в качестве цели, в том числе место предполагаемой цели в иерархии своих планов, совместимость ее с другими целями, их возможное воздействие друг на друга (в) средства, возможности их использования, их совместимость с целями, их совместимость со средствами, привлекаемыми для реализации других планов и т.д. Ясно, что действие вызовет реакцию других людей. Тогда не только эти другие должны выполнить все предписания рациональности (а, б, в), но и сам действующий должен учесть в своих расчетах все их расчеты, чтобы суметь реализовать свои цели.

Щюц идет к конструированию понимания культуры через анализ социального бытия. Понятие жизненный мир – это наша непосредственная, интуитивная среда, где мы, как человеческие существа среди себе подобных, переживаем культуру и общество.

Сфера интерсубъективности. Пытается раскрыть различные измерения интерсубъективности в человеческой жизни.

Интерсубъективность обнаруживается в принципе взаимности перспектив. Определяется двумя правилами:

1. Взаимозаменяемость точек зрения: каждый из нас принимает на веру то, что способы переживания мира у нас одинаковые.

2. Правило совпадения систем релевантности: несмотря на уникальность биографии, мы интерпретируем объекты одинаковым образом.

Другая форма интерсубъективности описывается принципом альтер-эго – одновременность восприятия друг друга в некотором настоящем означает, что я в данный момент знаю о другом больше, чем он знает о себе самом.

Интерсубъективность – внутренне присущее сознанию свойство социальности. Эта общая среда формируются путем понимания, которая в свою очередь основана на том, что субъекты формируют друг друга. Отсюда и возникает образ культуры. Мы реагируем не на внешнее действие самих индивидов, а на их предполагаемое намерение.

Поль Рикёр

Задача Поля Рикёра: разработать своего рода обобщающую концепцию человека XX в. Свой вклад в построение такой концепции внесли феноменология, философия жизни, экзистенциализм, персонализм, словом, все главные течения и направления философии XX столетия, имеющие глубинные истоки, заложенные античностью, а еще ранее - мифологическим мышлением, и опирающиеся на идеи своих непосредственных предшественников: Канта, Гегеля, Фихте. Рикёр стремится определить исследовательские возможности каждого из этих учений и согласовать их в единой - многоплановой и многогранной концепции - феноменологической герменевтике.

В отличие от Ф. Шлейермахера и В. Дильтея, первыми в истории философии разрабатывавшими герменевтику как философскую дисциплину и трактовавшим ее в духе психологизма, Рикёр переносит вопрос о герменевтике в онтологическую плоскость: отказавшись от разработки герменевтики как метода познания, он занимается построением ее как способа бытия. Основную свою задачу философ видит в том, чтобы, создавая философию жизни, воспользоваться всеми ресурсами гегелевской философии духа. С точки зрения методологической это означает "привить проблему герменевтики к феноменологическому методу". Идя таким путем, философ намеревается преодолеть крайности объективизма и субъективизма, натурализма и антропологизма, сциентизма и антисциентизма, противоречия между которыми привели современную философию к глубокому кризису.

В 50-е годы Рикёр тщательно анализирует идеи позднего Гуссерля, сформулированные им, в частности, в "Кризисе европейских наук"; особое его внимание привлекает трактовка немецким философом жизненного мира как пласта опыта, предшествующего субъект-объектным отношениям. Эта идея, как известно, послужила отправным моментом экзистенциалистского философствования, трансформировавшего классическое понимание человека как сознания, превратив его в существование. Соглашаясь в целом с экзистенциалистской трактовкой человека, Рикёр вместе с тем критикует ее за монизм, допускающий только одно толкование существования - воображение, эмоции, переживания и т.п. Рикёр находит возможным "перевернуть" перспективу экзистенциалистского анализа и исследовать не только то, что следует за экзистенциалистской изначальностью, но и саму экзистенциальную ситуацию, способ существования, в котором укоренен субъект. В результате этой операции Рикёр обнаруживает область бессознательного, то, что принимается субъектом как необходимость и преобразуется им в практическую категорию.

Хотя Рикёр в своем учении широко опирается на идеи Фрейда, его трактовка бессознательного ближе к позиции Гуссерля или Хайдеггера, нежели к точке зрения основоположника психоанализа. Рикёр не считает бессознательное чем-то принципиально недоступным сознанию. Оно - скорее "нетематическое" Гуссерля, переведенное на язык "волюнтативной" теории (Шелер, Дильтей, Хаидеггер), согласно которой реальность открывается субъекту не в созерцании и мышлении, а в акте воли. Понимая интенциональность как изначальную открытость субъекта миру, Рикёр, вслед за Хайдеггером, дополняет ее практическим намерением и волевым действием, стремясь превратить из формального момента субъективности в момент активный, действенный, конституирующий.

Понятие воли (способности к деятельности) - одно из центральных в концепции Рикёра. Конституирующая воля отождествляется им с понятием собственно человеческого опыта; она - первоначальный акт сознания и человека вообще. Принятая в качестве "предельной изначальности" субъекта, воля служит Рикёру и точкой отсчета, от которой можно идти в двух направлениях: одно из них - исследование движения сознания, открывающего будущее (трансцендирование); другое - обращение к археологии субъекта, к его изначальным влечениям, далее не редуцируемым и обнаруживаемым только в сопоставлении с небытием. Так феноменологический дескриптивный анализ с его принципом редукции дает Рикёру возможность открыть область неволевого, которое не принималось в расчет классической психологией и философией. По его замечанию, последние строили человека как дом: внизу - элементарные функции, сверху - дополнительные этажи волевого, и, следовательно, упускали из виду, что воля включает в себя также и неволевое. Согласно Рикёру, потребности, желания, привычки человека приобретают подлинный смысл только по отношению к воле, которую они вызывают, мотивируют; воля же завершает их смысл, она детерминирует их своим выбором. Понимание диалектического единства волевого и неволевого дает Рикёру возможность представить волевое (собственно человеческое) как дающее смысл.

Область неволевого (бессознательного), взятая в качестве момента диалектического единства волевого и неволевого, отождествляется им с понятием "жизненного мира", "бытия", включение которых в анализ ставит, по его мнению, феноменологию "на порог онтологии" и тем самым превращает ее в онтологическую феноменологию.

При разработке методологии феноменологической онтологии Рикёр опирается также и на психоаналитический метод истолкования, выделяя в нем следующие моменты. 1) психоанализ идет к онтологии путем критики сознания: "интерпретации снов, фантазмов, мифов, символов, какие предлагает психоанализ, суть своего рода оспаривание претензий сознания быть источником смысла"; психоанализ говорит об "утраченных объектах, которые надлежит отыскать символически", что, по мысли Рикёра, является условием для создания герменевтики, освобожденной от предрассудков Ego, где проблематика рефлексии преодолевается в проблематике существования. 2) осмысливая психоаналитическую методологию: только в интерпретации и при ее помощи возможно движение к онтологии.

При анализе движения сознания вперед ("профетии сознания"), когда каждый образ находит свой смысл не в том, что ему предшествует, а в том, что последует за ним, Рикёр использует "прогрессивный" метод: сознание извлекается из самого себя и устремляется вперед, к смыслу, источник которого находится впереди субъекта. Arche с необходимостью сопряжено с telos, поскольку "присвоение смысла, конституированного до Я, предполагает движение субъекта вперед, за пределы самого себя". Эти разнонаправленные интерпретации человеческого сознания объединяются Рикёром через эсхатологию. На место гегелевского абсолютного знания, выступающего целью перед развертывающимся сознанием, он ставит Священное, являющееся, по его словам, абсолютом и для сознания, и для существования и имеющее эсхатологическое значение.

Рикёр отдает себе отчет в том, что выделенные им методологии - археология, телеология, эсхатология - и соответствующие им дисциплины - психоанализ, феноменология духа и феноменология религии - различные, если не противоположные, способы интерпретации. Тем не менее три методологии, использованные в психоанализе, феноменологии духа и феноменологии религии, по убеждению Рикёра, вполне совместимы, так как все они, каждая на свой манер, движутся в направлении онтологических корней понимания и выражают собственную зависимость от существования: "психоанализ показывает эту зависимость в археологии субъекта, феноменология духа - в телеологии образов сознания, феноменология религии - в знаках Священного". Более того, каждая из них имеет право на существование, если только дополняется двумя другими и взаимодействует с ними. Философии как герменевтике надлежит соединить эти, как говорит Рикёр, расходящиеся в разные стороны интерпретации и стать экзегезой всех значений, существующих в мире культуры.

Символическая функция, выделенная в качестве основной характеристики человеческого феномена, ведет к перетолкованию гуссерлевского понимания редукции, чтобы как можно теснее связать ее с теорией значений, которую французский философ называет «осевой позицией современной феноменологии ". Гуссерль заставлял феноменологическую позицию вытекать из естественной и тем самым отрывал сознание от бытия. Рикёр предлагает определять редукцию как условие возможности значащего отношения, символической функции как таковой. При этом условии, редукция перестает быть фантастической операцией и становится "трансцендентальным" языка, возможностью человека быть чем-то иным, нежели природным существом, соотносясь с реальностью при помощи знаков. Именно здесь Рикёр видит поворот философии к субъекту, понимаемому как начало "означивающей жизни", и зарождение бытия, говорящего о мире и общающегося с другими субъектами.

Для Рикёра слово, изречение обладают символической функцией. Отличает философию языка от науки о языке. Науку о языке интересует замкнутая система знаков, философия же языка "прорывает" эту замкнутость в направлении бытия и исследует феномен языка как элемент обмена между структурой и событием; ведущая роль в этом обмене принадлежит живому слову.

Впервые, по Рикёру, философская проблема языка была поставлена Гусслерлем как некий парадокс языка: язык есть вторичное выражение понимания реальности, но только в языке его зависимость от того, что ему предшествует, может быть выговорена. Особую заслугу Гуссерля Рикёр видит в том, что он обосновал символическую функцию языка, которая понимается, исходя из двойственного требования: логичности, идущего от telos, и допредикативного обоснования, идущего от arche. Это "предшествующее" обоснование Гуссерль назвал Lebenswelt, которое в свою очередь обнаруживается в операции, осуществляемой в языке и по отношению к языку; такая операция есть "движение вспять", "возвратное вопрошание", посредством которого язык видит собственное обоснование в том, что не является языком; он сам обозначает свою зависимость от того, что делает его возможным со стороны мира. Так язык указывает на возможность символической функции и определяет логику герменевтики как логику двойного смысла. Семантически символ образован таким образом, что он дает смысл при помощи смысла, в нем изначальный, буквальный, иногда физический смысл отсылает к смыслу иносказательному, экзистенциальному, духовному. Таким образом, символ зовет к интерпретации и к говорению.

В 70-е годы Рикёр переосмысливает проблематику символа при помощи, как он сам говорит, "более подходящего инструментария", каковым философ считает метафору". Метафорические выражения, перемещающие анализ из сферы слова в сферу фразы, дают Рикёру возможность вплотную подойти к проблеме инновации. Метафора не заключена ни в одном из отдельно взятых слов, она рождается из конфликта, из той напряженности, которая возникает в результате соединения слов в фразе. Метафора наиболее очевидно демонстрирует символическую функцию языка: когда язык пользуется метафорой, буквальный смысл отступает перед метафорическим смыслом, однако тем самым усиливается соотнесенность слова с реальностью и углубляется эвристическая деятельность субъекта. В метафорическом выражении, нарушающем семантическую правильность фразы и несовместимым с ее буквальным прочтением, Рикёр обнаруживает осуществление человеческой способности к творчеству.

Начатое Рикёром в 80-е годы осмысление повествовательной функции культуры и предпринимаемые в связи с этим попытки соединить феноменологию с лингвистическим анализом, герменевтику - с аналитической философией позволяют мыслителю перейти от анализа фрагментов культуры, запечатленных в слове или фразе, к анализу текстов культуры, в конечном итоге - к бытию культуры как исторической целостности. Одной из главных проблем феноменологической герменевтики становится вопрос о человеке как субъекте интерпретации и об истолковании как преимущественном способе включения индивида в целостный контекст культуры.

Рикёр преобразует регрессивно-прогрессивный метод в метод исторической эпистемологии, основанный на диалектическом понимании времени. Все здание герменевтической философии Рикёра пронизывает теперь принцип деятельностного подхода, в центре ее - человек как субъект культурно-исторического творчества (реализующий себя 1'homme capable, т.е. человек, обладающий способностями), в котором и благодаря которому осуществляется связь времен ("Время и повествование" в 3-х тт.). Под углом зрения повествовательности Рикёр осмысливает философское понимание субъекта. Целостность, автономность, творческая сущность человека рассматриваются им как "повествовательная идентичность", без которой, по мнению философа, проблема личной идентичности обречена на антиномичность: либо мы полагаем субъекта постоянно идентичным самому себе, либо считаем самоидентичного субъекта субстанциалистской иллюзией. Человеческая самость может избежать этой дилеммы, если ее идентичность будет основана на временной структуре, соответствующей модели динамической идентичности, которую содержит в себе поэтика повествовательного текста. Рикёровское повествование, справедливо отмечает О. Монжен, выступает как то, что "связывает индивида с самим собой, вписывает его в память и проецирует вперед".

Вместе с тем в своей концепции нарративности Рикёр остро ставит вопрос о диалектическом взаимодействии между философско-герменевтическим и научным подходами в постижении человека и мира культуры.

 

Дискурсивные практики

Любой объект — например, безумие — может быть исследован на основе материалов дискурсивных практик, которые также называются «речевыми». Вне, независимо или до появления самих практик объект не существует.

Дискурсивные практики — это совокупность анонимных исторических правил, которые устанавливают условия выполнения функций высказывания в данную эпоху и для данного социального, лингвистического, экономического или географического пространства. Эти правила, или дискурсивные практики, всегда являются определёнными во времени и пространстве. Дискурсивные практики выполняют ту же функцию, что и эпистема.

Историчность

Понятие, предложенное Фуко в противоположность традиционному «историзму». Каждая эпоха имеет свою историю, которая сразу и неожиданно открывается в её начале и так же сразу и неожиданно закрывается в её конце. Новая эпоха ничем не обязана предыдущей и ничего не передаёт последующей, потому что историю характеризует радикальная прерывность.

Эпистема — это исторически изменяющаяся структура, которая определяет условия возможности мнений, теорий или наук в каждый исторический период; структура мышления, выражающая образ мыслей, присущий определённой исторической эпохе.

«История безумия в классическую эпоху» (1961)

В своей книге Фуко на обширном документальном материале исследует социальные процессы и культурный контекст, в рамках которых происходило возникновение и становление психиатрии, в частности формирование учреждений, явившихся непосредственными историческими предшественниками современных психиатрических больниц. Фуко подвергает анализу социальные представления, идеи, практики, институты, искусство и литературу, существовавшие в западной истории и имевшие отношение к формированию в ней понятия безумия.

Фуко начинает свое описание с эпохи Средневековья, обращая внимание на практику социального и физического изгнания прокаженных, принятую в обществе того времени. Автор утверждает, что с постепенным исчезновением проказы безумие заняло эту нишу.

В XVII на смену «кораблям безумия» приходят «дома умалишенных», то есть признаваемые душевнобольными граждане подвергаются заключению в специальных институционализированных учреждениях. Изоляция возникла как явление европейского масштаба, порождённое классической эпохой и ставшее её характерной приметой:

Классическая эпоха изобрела изоляцию, подобно тому как Средневековье изобрело отлучение прокаженных; место, опустевшее с их исчезновением, было занято новыми для европейского мира персонажами — «изолированными». Огромные богадельни и смирительные дома — детища религии и общественного порядка, поддержки и наказания, милосердия и предусмотрительности властей — примета классической эпохи: подобно ей, они явление общеевропейское и возникают с ней почти одновременно^[5.

Предпосылки появления изоляции, связывая их прежде всего с возникшей перед властями задачей принудить изолированных к труду и обеспечить надлежащий общественный порядок:

Прежде чем изоляция приобрела тот медицинский смысл, какой мы придаем ей сейчас — или, во всяком случае, какой нам угодно ей приписывать, — она преследовала цели, весьма далекие от врачевания. Необходимость в ней была продиктована императивом обязательного труда.

Классическая эпоха использует изоляцию двояко, отводит ей двойную роль: 1) она должна способствовать уничтожению безработицы либо по крайней мере ее наиболее очевидных социальных последствий, 2) сдерживать цены, когда их рост становится угрожающим. Изоляция призвана воздействовать поочередно то на рынок рабочей силы, то на цену продукции. Поглощая безработных, они главным образом маскировали их нищету и позволяли избежать социальных и политических неудобств, причиняемых их волнениями; однако, распределяя их по принудительным мастерским, дома эти способствовали росту безработицы в прилегающих регионах или в соответствующих секторах экономики.

Неразумные подвергаются исключению от имени Разума, который берёт на себя полномочия по сохранению социального порядка.

Безумцами считались лица, понесшие поражение в своих гражданских правах. До XVIII века не проводилось более детального различения в области неразумия. Поэтому в число безумцев, или неразумных, включались преступники, тунеядцы, извращенцы, больные венерическими заболеваниями и, наконец, помешанные. Основанием для внутренней дифференциации в области неразумия стала практика исправительных работ.

В следующем столетии сумасшествие начинает рассматриваться как противоположность Разума. То есть медицинское знание оказывается способным сформулировать представление о безумии лишь к концу XVIII века. И, наконец, в XIX веке безумие стало рассматриваться, как психическое расстройство. Безумцы стали постепенно превращаться в больных.

Социальная практика изоляции неразумия лишает безумие присущего ему места в культуре. Фигура безумца исчезает с рынков и площадей. Важнейшим инструментом медицинской объективации безумия становится взгляд психиатра. Вторым важным фактором становится новый режим, применяемый теперь в лечебницах, в котором труд помешанных становится ведущим элементом. Авторитет врача укрепляется, и он уже начинает играть роль Отца для своих пациентов.

Фуко также утверждает, что безумие потеряло свою функцию определителя границ общественного порядка и указателя истины, будучи заглушенным Разумом. Автор изучает научные и «гуманные» подходы к лечению сумасшествия, в частности, Филиппа Пинеля и Самуэля Тьюка. В работе заявляется, что эти методы ничуть не в меньшей степени носят характер контроля, чем те, что использовались в предыдущие века.

«Рождение клиники: Археология врачебного взгляда» (1963),

в которой прослеживалось появление клинической медицины в период Великой французской революции. Появление клиник коренным образом меняет подход врача к объекту лечения.

Язык медицинских трактатов в XVIII и в XIX веке различен. Медицинское мышление XVIII столетия было классификаторским и следовало за общей приверженностью естественных наук к Проекту Универсальной Таблицы, а методом медицинского теоретизирования была нозография. Центральным объектом являлась болезнь. Ей следовало дать имя и расположить в общей таблице, рядом с другими болезнями. Иными словами, классифицировать.

Болезнь абстрагировалась от самого индивида. Максимально приемлемой средой для её медицинского изучения была семья. К тому же, пребывание больного индивида в семейном кругу снимало с общества дополнительную нагрузку и необходимость заботиться о нём. Но со временем общество прониклось убеждением о необходимости самого широкого распространения медицинских знаний. Когда стало понятно, что классификаторскому образу мышления не справиться с феноменом эпидемических заболеваний, появилась необходимость в статистическом стиле мышления. Клиника становится областью научного знания, которое формир