Культурно-историческая реконструкция Фуко

Вся деятельность Фуко была направлена на показ того, что та реальность, в которой мы живем, включая людей со всем тем, что в них, как кажется, задано самой природой, вовсе не является само собой разумеющейся, очевидной, и существующей от природы и от века. Фуко принадлежат работы по истории тюрьмы, клиники, психиатрической лечебницы, а также отношения к сексу и регулирующих его норм. В этих работах он показывает, что данные учреждения и нормы, кажущиеся современному человеку извечными и совершенно естественными, формировались при определенных социальных отношениях и в определенных структурах распределения власти. А то, что они представляются извечными и естественными, влияет и на то, каким образом человек представляет самого себя как естественную данность. В центре внимания Фуко всегда лежали процессы, в которых человек конституирует себя как объект познания и одновременно как субъект этого познания.

Фуко заявляет, например, что «сексуальность – продукт XIX в.». А то, что возникло в определенную эпоху, при определенных условиях, может и измениться. Размышляя над задачей философии, Фуко говорит: «Не в том ли состоит ее дело, чтобы узнавать – вместо того, чтобы узаконить уже известное, – как и до какого предела можно было бы мыслить иначе». Это означает, что философия должна исследовать истоки сложившегося знания и его структур и попытаться понять, может ли имеющееся знание о человеке строиться иначе.

Центральным понятием методологии социо-гуманитарного познания, которую строит Фуко, является понятие дискурса. Это может быть текст или высказывания, но также и тип или серия текстов и высказываний, функционирующих в одной и той же системе отношений. Например, дискурс клинической медицины – это тексты, высказывания, речи, продуцируемые в определенной институциональной ситуации определенными людьми, наделенными правом продуцировать подобные дискурсы. В самом деле, рассуждения о болезнях и их лечении, принадлежащее нашему соседу или родственнику, не являются дискурсами клинической медицины. Фуко стремится показать, что конституирование определенного типа дискурса продуцирует соответствующий предмет или понятие.

Перед своими исследованиями Фуко ставил следующие задачи:

1) воссоздать археологию современных знаний о субъекте;

2) расшифровать генеалогию современной власти и всей современной западной цивилизации;

3) написать особую онтологию настоящего, которая мыслится областью пересечения других трёх онтологий: онтологии субъекта в его отношении к самому себе, онтологии субъекта в его отношении к другим людям и институтам в поле власти, онтологию субъекта в его отношении к истине в поле знания.

Основные понятия:

Автор — это всего лишь функциональный принцип. Это не метафизическая величина, не безусловная константа. Имя автора выполняет установленную роль по отношению к дискурсам, позволяя классифицировать тексты, группировать их и приводить в определённое отношение между собой. Это позволяет отделить тексты, например, Гиппократа от текстов других авторов.Вопрос об авторе — это один из возможных вопросов о субъекте.

Археология — это метод, позволяющий раскрыть структуру мышления, определяющую рамки концепций определённой эпохи. Наилучшему достижению цели способствует изучение подлинников документов этого периода. Археология являет собой вариант строгого анализа дискурса, она исследует его. Археология — это то, что Фуко противопоставил традиционному историческому описанию (истории идей). Поиск поля возможностей того или иного дискурса ведётся археологическим способом, не похожим на привычный исторический или документальный. Дискурсы подвергаются анализу не как совокупность законов, а как практики, всё время образующие объекты, о которых они говорят.

Архив — это общая система формирования и преобразования высказываний. Это закон для всего того, что может быть сказано; система, которая управляет появлением высказывания, благодаря которой высказывание приобретает статус единичного события. При помощи архива всё сказанное сочетается между собой и сохраняется. Архив определяет систему высказываемости «высказывания-события» в его материальном воплощении. Архив является системой функционирования «высказывания-вещи» и определяет тип его актуальности. Архив различает дискурсы в их многообразном существовании. Язык определяет систему построения возможных предложений. Архив устанавливает особый уровень между языком и тем, что пассивно накапливает произнесённые слова.

Генеалогия Фуко во многом обязана ницшевской генеалогии. Обе они открывают множественные истоки нынешней конфигурации практик, точки пересечения этих практик и историческую случайность их современной взаимосвязи, демонстрируя этим, что нынешняя конфигурация — в сущности, далеко не единственно возможная. Также обе генеалогии пытаются открыть «низменные первоистоки» современной конфигурации, показывая то, как она была сформирована подчас с помощью насилия и кровопролития, и анализируя лежавшие в её основании далеко не самые возвышенные мотивы и интересы.

Генеалогия Фуко исследует развитие практик во времени, их пересечения, наложения и взаимосвязи. Иными словами, если археология исследует сам дискурс, то генеалогия — практики этого дискурса.

Дискурс — это и то, что создано из совокупностей знаков, и совокупность актов формулировки, ряд предложений или суждений. Дискурс создан совокупностью последовательностей знаков, представляющих собой высказывание. Дискурс представляет собой совокупность высказываний, которые подчиняются одной и той же системе формирования. Эти высказывания зависят от одной и той же дискурсивной формации.

Дискурсивная формация, в свою очередь, является принципом рассеивания и размещения высказываний.

Дискурс создан ограниченным числом высказываний. Он историчен. Его можно назвать фрагментом истории, её единством и прерывностью.

Дискурсивные практики

Любой объект — например, безумие — может быть исследован на основе материалов дискурсивных практик, которые также называются «речевыми». Вне, независимо или до появления самих практик объект не существует.

Дискурсивные практики — это совокупность анонимных исторических правил, которые устанавливают условия выполнения функций высказывания в данную эпоху и для данного социального, лингвистического, экономического или географического пространства. Эти правила, или дискурсивные практики, всегда являются определёнными во времени и пространстве. Дискурсивные практики выполняют ту же функцию, что и эпистема.

Историчность

Понятие, предложенное Фуко в противоположность традиционному «историзму». Каждая эпоха имеет свою историю, которая сразу и неожиданно открывается в её начале и так же сразу и неожиданно закрывается в её конце. Новая эпоха ничем не обязана предыдущей и ничего не передаёт последующей, потому что историю характеризует радикальная прерывность.

Эпистема — это исторически изменяющаяся структура, которая определяет условия возможности мнений, теорий или наук в каждый исторический период; структура мышления, выражающая образ мыслей, присущий определённой исторической эпохе.

«История безумия в классическую эпоху» (1961)

В своей книге Фуко на обширном документальном материале исследует социальные процессы и культурный контекст, в рамках которых происходило возникновение и становление психиатрии, в частности формирование учреждений, явившихся непосредственными историческими предшественниками современных психиатрических больниц. Фуко подвергает анализу социальные представления, идеи, практики, институты, искусство и литературу, существовавшие в западной истории и имевшие отношение к формированию в ней понятия безумия.

Фуко начинает свое описание с эпохи Средневековья, обращая внимание на практику социального и физического изгнания прокаженных, принятую в обществе того времени. Автор утверждает, что с постепенным исчезновением проказы безумие заняло эту нишу.

В XVII на смену «кораблям безумия» приходят «дома умалишенных», то есть признаваемые душевнобольными граждане подвергаются заключению в специальных институционализированных учреждениях. Изоляция возникла как явление европейского масштаба, порождённое классической эпохой и ставшее её характерной приметой:

Классическая эпоха изобрела изоляцию, подобно тому как Средневековье изобрело отлучение прокаженных; место, опустевшее с их исчезновением, было занято новыми для европейского мира персонажами — «изолированными». Огромные богадельни и смирительные дома — детища религии и общественного порядка, поддержки и наказания, милосердия и предусмотрительности властей — примета классической эпохи: подобно ей, они явление общеевропейское и возникают с ней почти одновременно^[5.

Предпосылки появления изоляции, связывая их прежде всего с возникшей перед властями задачей принудить изолированных к труду и обеспечить надлежащий общественный порядок:

Прежде чем изоляция приобрела тот медицинский смысл, какой мы придаем ей сейчас — или, во всяком случае, какой нам угодно ей приписывать, — она преследовала цели, весьма далекие от врачевания. Необходимость в ней была продиктована императивом обязательного труда.

Классическая эпоха использует изоляцию двояко, отводит ей двойную роль: 1) она должна способствовать уничтожению безработицы либо по крайней мере ее наиболее очевидных социальных последствий, 2) сдерживать цены, когда их рост становится угрожающим. Изоляция призвана воздействовать поочередно то на рынок рабочей силы, то на цену продукции. Поглощая безработных, они главным образом маскировали их нищету и позволяли избежать социальных и политических неудобств, причиняемых их волнениями; однако, распределяя их по принудительным мастерским, дома эти способствовали росту безработицы в прилегающих регионах или в соответствующих секторах экономики.

Неразумные подвергаются исключению от имени Разума, который берёт на себя полномочия по сохранению социального порядка.

Безумцами считались лица, понесшие поражение в своих гражданских правах. До XVIII века не проводилось более детального различения в области неразумия. Поэтому в число безумцев, или неразумных, включались преступники, тунеядцы, извращенцы, больные венерическими заболеваниями и, наконец, помешанные. Основанием для внутренней дифференциации в области неразумия стала практика исправительных работ.

В следующем столетии сумасшествие начинает рассматриваться как противоположность Разума. То есть медицинское знание оказывается способным сформулировать представление о безумии лишь к концу XVIII века. И, наконец, в XIX веке безумие стало рассматриваться, как психическое расстройство. Безумцы стали постепенно превращаться в больных.

Социальная практика изоляции неразумия лишает безумие присущего ему места в культуре. Фигура безумца исчезает с рынков и площадей. Важнейшим инструментом медицинской объективации безумия становится взгляд психиатра. Вторым важным фактором становится новый режим, применяемый теперь в лечебницах, в котором труд помешанных становится ведущим элементом. Авторитет врача укрепляется, и он уже начинает играть роль Отца для своих пациентов.

Фуко также утверждает, что безумие потеряло свою функцию определителя границ общественного порядка и указателя истины, будучи заглушенным Разумом. Автор изучает научные и «гуманные» подходы к лечению сумасшествия, в частности, Филиппа Пинеля и Самуэля Тьюка. В работе заявляется, что эти методы ничуть не в меньшей степени носят характер контроля, чем те, что использовались в предыдущие века.

«Рождение клиники: Археология врачебного взгляда» (1963),

в которой прослеживалось появление клинической медицины в период Великой французской революции. Появление клиник коренным образом меняет подход врача к объекту лечения.

Язык медицинских трактатов в XVIII и в XIX веке различен. Медицинское мышление XVIII столетия было классификаторским и следовало за общей приверженностью естественных наук к Проекту Универсальной Таблицы, а методом медицинского теоретизирования была нозография. Центральным объектом являлась болезнь. Ей следовало дать имя и расположить в общей таблице, рядом с другими болезнями. Иными словами, классифицировать.

Болезнь абстрагировалась от самого индивида. Максимально приемлемой средой для её медицинского изучения была семья. К тому же, пребывание больного индивида в семейном кругу снимало с общества дополнительную нагрузку и необходимость заботиться о нём. Но со временем общество прониклось убеждением о необходимости самого широкого распространения медицинских знаний. Когда стало понятно, что классификаторскому образу мышления не справиться с феноменом эпидемических заболеваний, появилась необходимость в статистическом стиле мышления. Клиника становится областью научного знания, которое формируется на основе метода непосредственного наблюдения за болезнью. Объектом изучения оказывается больной, то есть тело, в котором присутствует болезнь. Тело рассматривается как состоящее не только из органов, но ещё и из тканей, в которых могут проявляться отклонения. Болезнь становится патологией. Меняется и отношение к смерти. Смерть — это уже не разложение живого организма, но это анализ, позволяющий узнавать о жизни. Отношение к последней тоже трансформировалось. Жизнь не является формой организма, в противоположность прежнему мнению. Это организм оказывается видимой формой жизни. Первые десятилетия XIX века становятся временем заката «медицины болезней» и рождением «медицины патологических реакций». Клиническая медицина приводит западную науку к новому объекту, а именно — к человеческому индивиду.

«Слова и вещи» (1966)

В процессе её написания у Фуко уже сложился план книги «Археология знания». Поэтому одновременно с основной задачей книги демонстрируется и сам археологический метод. Главной же задачей Фуко является рассмотрение того сдвига в истории западного знания, который вызвал к жизни современную форму мышления, являющуюся, в первую очередь, мышлением о человеке. Ставится вопрос о возникновении в западной культуре XIX века вполне конкретной формы мышления, которая характерна для гуманитарных наук. Археология наблюдает за «чистой практикой порядка» (упорядочивания вещей). А знание, в определении Фуко,— это исторически подвижная система упорядочивания вещей через их соотнесение со словами.

Отдельно Фуко обозначает три эпистемы, три исторически различных конфигурации знания:

1) Ренессансная (XVI век) — эпистема сходства и подобия, когда язык ещё не стал независимой системой знаков. Он словно бы рассеян среди природных вещей. Он смешивается и переплетается с ними.

2) Классическая (XVII—XVIII века) — эпистема представления. Язык превращается в автономную систему знаков и почти совпадает с самим мышлением и знанием. в этой связи именно всеобщая грамматика языка даёт ключ к пониманию не только других наук, но и культуры в целом.

3) Современная (с начала XIX века) — эпистема систем и организаций. Возникают новые науки, не имеющие ничего общего с ранее существовавшими. Язык оказывается обычным объектом познания. Он превращается в строгую систему формальных элементов, замыкается на самом себе, развёртывая уже свою собственную историю, становясь вместилищем традиций и склада мышления.

История является специфической областью знания, внешней для гуманитарных наук и более древней, чем они. В XIX веке история прекращает быть хроникой событий и деяний индивидов и превращается в изучение общих законов развития.

Человек — это недавнее изобретение западной культуры, это образ, созданный современным познанием, он не более чем некий разрыв в порядке вещей. Фуко выдвигает гипотезу, согласно которой образ человека в современном знании очерчивается тремя разновидностями эмпирических объектов: Жизнь, Труд и Язык. Таким образом, конечность человека определена и ограничена биологией его тела, экономическими механизмами труда и языковыми механизмами общения. Неустойчивость нынешнего образа человека вызвана тем, что неустойчивыми являются и образующие его позитивности — труд, жизнь и язык. Науки, изучающие человека, находятся в полной зависимости от наук, изучающих указанные три предмета. Формы познания, которые к ним обращаются, тоже обладают качеством неустойчивости. Перед человеческим познанием встают и более древние и постоянные проблемы, нежели человек. Очередной сдвиг в пространстве знания освободит культуру от известного нам образа человека.

«Археология знания» (1969)

Анализ дискурсивных практик позволяет покончить с традиционным психологизмом, который присутствует в широко распространенных исследованиях текстов. Фуко ставит под вопрос и такие понятийные единства как «наука» и «философия», «литература» и «политика», а также «книга», «произведение», «автор». Целью является также желание описать отношения между высказываниями: описать высказывания в поле дискурса и те отношения, которые они могут устанавливать. Самый важный из вопросов — вопрос о том, как одна эпистема приходит на смену другой. Эта проблематика фиксируется в понятии «прерывность».

Прерывность является результатом самоописания, в процессе ей придаются всё новые спецификации. Это понятие парадоксальное, поскольку оно одновременно выступает и в роли инструмента анализа, и в роли объекта исследования.

Классический исторический анализ всячески стремился избегать темы прерывности и строил образ непрерывной истории. В истории мы не находим достаточной непрерывности преданий, — напротив, мы наблюдаем смещения и трансформации. Фуко рассматривает понятие «архива», как системы формации и трансформации высказываний, определяющей их функционирование и сочетание. Архив содержит в себе закон функционирования высказываний («историческое априори») и ограниченное поле высказываний («позитивность»).

Историческим априори называется совокупность правил, характеризующих дискурсивную практику. Историческое априори — это совокупность условий, которые делают позитивность возможной на уровне реальности высказываний, а не на уровне истинности суждений.

Фуко критикует классический подход к истории. Он вводит понятия глобальной (собирающей все феномены вокруг единого центра) и тотальной (разворачивающейся в виде рассеивания) истории, чтобы показать различия между классической и современной исторической наукой. Самое главное различие между ними заключается в отношении к проблеме документа. Для классической истории документ — это умолкший язык. Для современной традиции документ — это некое пространство, которое открыто для освоения. Сам по себе документ уже не является свидетелем прошлого. Таковым раньше его делала история.

Между археологией знания и традиционной историей идей существует, как минимум, четыре различия.

1. В представлении о новизне.

2. В анализе противоречий.

3. В сравнительных описаниях.

4. В ориентации трансформаций.