Особенности партии нового типа

Чтобы не потерять связь с реальностью, надо ни на один момент не упускать из виду, что партия с самого начала была инструментом мондиализма, потенциальным механизмом непосредственного мондиалистского контроля в Евразии. Ее особость заключается в том, что в целой гамме таких же инструментов, столь же преданных мондиализму партий (эсеров, кадетов, назовем любую! в том числе и меньшевиков...) она была единственной фундаментально антиинтеллигентской, единственной, всерьез плюющей на всякий индивидуалистический психологизм, на любой личностный аспект как на буржуазную пошлость. Иными словами, она была механизмом в буквальном смысле слова (эсеры могли развалиться оттого, что в их рядах оказался Азеф; большевикам было в принципе наплевать, что в их рядах оказался Родион Малиновский). Стало быть, объединяла в своей природе три аспекта: она была мондиалистской, безусловно управляемой, и одновременно абсолютно народной (именно в том принципиальном, а не наивно-буквальном смысле, который только и важен). Именно такого (или очень близкого типа) организации — т.е. имеющие в себе единство этих трех условий — обречены на успех.

Что стала делать партия, придя к власти? Она стала прежде всего реализовывать свою собственную изначальную природу, развивать три своих главных составляющих и их единство как гарант политического выживания. Очевидно, что все процессы (в политическом, социальном и судебном смыслах), затеянные партией — от коллективизации и индустриализации до чисток себя самой, — порождены логикой и потребностями этого триединства. В этом контексте следует понимать и уничтожение “ленинской гвардии” — их уровень антиперсонализма не соответствовал масштабу страны и ее геополитической миссии, нуждающейся в подлинно анонимном механизме управления.

Нельзя не отметить здесь к месту следующий момент. Можно быть яркой личностью в маргинализме, но нельзя быть яркой личностью в истеблишменте. Сам принцип истеблишмента утвержден на том, что экзистенциальное (т.е. сопряженное с живым присутствием конкретного свидетеля “здесь и теперь”) — это неправда. Правда только в легальном порядке, чей авторитет исходит из анонимного безличного консенсуса. Легализм исключает свободу, исключает вертикальную ответственность, исключает личную власть. Но он вынужден считаться с тем, что ниже истеблишментского уровня бродит экзистенциальный хаос. Поэтому легализм допускает (только в репрезентативную среду) личностный фактор, но обязательно в рамках социального балагана. Иными словами, личность на посту обязана быть шутом, коверным на политической арене. Вообще, все персонализированное на мондиалистском уровне допускается лишь в качестве буффонады, фундаментальной самодискредитации. Идеальной властной структурой на Западе является шут, воплощающий “личное начало” для толпы, чья деятельность обеспечивается аппаратом роботов. Сколько ни есть имен, на которых фиксируется массовое сознание, все это шуты, и за каждым — четкий внимательный мертвый механизм “обеспечения”. Шуты берут взятки, механизм — никогда; шуты постоянно разоблачаются как подкаблучники, импотенты, наркоманы или, на худой конец, придурки с нелепыми причудами; с них снимают штаны и порют всенародно; если — не дай Бог — завелось подозрение на харизматичность, немедленно — импичмент и солидное выволакивание в грязи. Что же, вы думаете, порют и валяют в перьях? Да этот самый личностный фактор, пока еще не вполне устраненный из “человеческих ценностей”! Культ личности, на который большевики вынуждены были пойти ³⁰, (хотя мыслили вполне мондиалистски: роль личности ничтожна, все определяется “объективными законами”, каковые суть просто модификация современной западной концепции легелизма), оказался “ахиллесовой пятой” их бытийной позиции; он привязывал партию к автохтонности, местной архаике (хотя надо подчеркнуть еще раз: Сталин был — не мог не быть по своей сути — вполне мондиалистским лидером в контексте современного понимания этой роли); это же, собственно, и было направлением перестроечной коррекции социализма — культу личности противостоит идеал правового государства! После Сталина последующие лидеры все больше соответствовали западной истеблишментской модели, описанной выше ³¹.

10. Народность и партийная “евгеника”

Многое в текущей истории перестало бы казаться непонятным или, наоборот, само собой разумеющимся, если отбросить определенные табу, ограничивающие контакт исследователя с жизнью и охраняемые фатальной склонностью общества к банальному. Эти табу, в частности, касаются генетических мотиваций политической борьбы, иными словами сферы, в которой измерение власти пересекается с измерением расовой и кастовой наследственности. Бесспорно, в умолчаниях подобного рода играют роль комплексы, возникшие в итоге II-й мировой войны. Это не избавляет нас тем не менее от факта, что в мировозрении всех международно известных политических сил, окончательно сформировавшихся к XIX веку, имплицитно заложены элементы расизма и социал-биологизма, представляющего собой, по сути, некий “социальный расизм” ³².

Борьба каст действительно является намного более древним, серьезным и далеко идущим явлением, нежели борьба рас. Социал-дарвинисты и эпигоны Гобино чрезмерно раздули историческую значимость последней, в то время как эпоха сугубо межрасовых столкновений практически совпадает с новой историей, началом образований колониальных империй и сознательного похода против духовного традиционализма. Иными словами, расизм в современном общепринятом смысле исторически связан с окончательным проявлением современных же мондиалистских тенденций.

Традиционное общество в большинстве примеров было многорасовым, но линии конфронтации внутри него не проходили через сугубую биологию. Ориентация на принципиальное знание, исходящее из внечеловеческого источника, дает возможность игнорировать чисто имманентные различия.

Однако различия человеческой природы, обусловленные врожденными кастовыми модальностями, имеют прямое отношение к тому, как само это знание используется обществом, к судьбе откровения в истории. Поэтому конфликт между кастами входит в жизнь традиционной цивилизации. С крушением “вертикальной” перспективы духовные типы людей, соответствующие кастам, не перестают воспроизводиться, но искажаются и вырождаются, и их противоборство приобретает черты той политизированности, отчужденности и механицизма, которые позволяют маскировать его под борьбу классов. За столкновением экономических интересов кроется драма генотипов, стремящихся обеспечить свой приоритет или, по крайней мере, выживание в политическом пространстве. Генотип, а не его носитель на самом деле стремится выступать как подлинный субъект полиса. Это отчетливо видно на примере парламентов кризисного периода, еще не нивелированных “новоделов” интегральной “истеблишментизации”.

Известно, что один из наиболее болезненных и вместе с тем табуированных упреков в адрес большевиков является упрек в генетической неавтохтонности, проще говоря, в том, что значительную часть кадровых революционеров составляли выходцы из черты оседлости. Парадоксально, по крайней мере на первый взгляд, что при таком солидном космополитическом параметре, заложенном как бы в саму субстанцию партии с самого начала, она тем не менее оставалась органически народным учреждением. Весь этот космополитизм не помешал партии сразу же после прихода к власти начать осуществлять с железной последовательностью программу “пролетарской евгеники”, отсеивающей всех, имеющих отношение к “бывшим”, от сколько-нибудь значимых социальных перспектив и дающей зеленый свет в первую очередь наиболее обездоленным интеллектуально и образовательно элементам. Разумеется, принципом этой “контревгеники” был изначальный фундаментальный антиэстетизм, в конечном счете все та же ненависть к личностному и фетишизация количества. Однако в результате партия, оставаясь мондиалистским инструментом, одновременно становилась еще и орудием евразийского порядка, своего рода инструментом евразийской судьбы. Этот момент выступает еще острее, если учесть, что пораженные в правах “бывшие”, как всякий правящий класс с давней историей, в той или иной степени космополитичны по самой своей природе, стало быть, если не генетически, то, по крайней мере, структурно и даже психологически имеют по сравнению с народными низами больше общего с еврейской диаспорой (включая и наиболее обездоленные ее элементы).

Выполняя контревгеническую программу антиэлитизма, (а не выполнять ее этот идеальный механизм контроля не мог), партия неизбежно должна была на каком-то этапе освободиться и от космополитического элемента в своих аппаратных структурах. Это было частью ее самореализации, частью той специфической евразийской судьбы, которую она активизировала ³³. Механизм партии как института судьбы устроен так, что все новые слои должны вовлекаться в статус “бывших”, по мере того как к политическому солнцу поднимаются все более донные слои социального субстрата: происходит актуализация в виде нормы тех планов ментализации, коллективной души, которые еще вчера были грезой утописта или судебного психиатра. Так, сначала вполне естественно “бывшими” являются низвергнутые правящие классы, затем вчерашние красноармейцы из крестьян, потом партийцы из еврейских интеллигентов, наконец, сталинисты из батраков и пролетариев, далее хрущевцы из советской неоинтеллигенции, потом опять-таки из общенародного симбиоза постинтеллигентов и постпролетариев...

По мере углубляющейся актуализаии антиэлитного, антиличностного (процесс, идущий неровно, где-то по спирали, и, конечно, отнюдь не с тотальной эффективностью) растет выпадающий в осадок слой разнообразных “бывших”, между которыми идут интенсивные процессы взаимодействия, отбора, слияния... Вчерашние политические враги становятся историческими союзниками. Это органический процесс формирования диссидентуры в самом широком смысле демдвижения, ибо суть демдвижения в вынужденной обусловленной ³⁴ солидарности весьма пестрых элементов, которых объединят прежде всего то, что все они “бывшие”. Таким образом, они являют собой как бы негативый слепок реализуемой партией судьбы. Партия, осуществляя заданную в своей структуре народность, творит из бывших некий параллельный “теневой народ”. Этот “теневой народ” плюралистичен и находится в оппозиции тому институту, который курирует автохтонную судьбу. Стало быть, этот народ неизбежно промондиален в своих ориентациях и даже бессознательных симпатиях.

Важнейшим моментом контревгенической практики оказалось то, что она очень быстро превратилась в средство социально-расовой самозащиты евразийских низов, тех людей, которые вне партийной протекции проиграли бы в конкурентной борьбе. Благодаря антиэлитной избирательности режима именно наиболее обедненные от природы элементы получили возможность не только выжить, но и сделать карьеру. Народу в целом это нанесло колоссальный ущерб, ибо протежируемое “дно” закрепилось в качестве этнической доминанты ³⁵. Евразийское имперское начало в итоге оказалось импотентным при сколько-нибудь длительной конфронтации с мондиализмом. Кроме того, сама партия с роковой неизбежностью исчерпала ресурсы дальнейшей дегуманизации и впала в зависимость от своих же “клерков”, “белых воротничков”, партийной интеллигенции. Трудно точно оценить ту роль, которую технический аппарат (референтура) сыграл в политическом кризисе властных структур. Можно лишь отметить, что партийная интеллигенция в отличие от выборных функционеров всегда связана с: а) “бывшими”, б) КГБ, в) международными инстанциями, без чего она не могла бы профессионально действовать; и, во-вторых, что “клерки” (аппарат) всегда и всюду были источником кризиса и поражения своих патронов. Возвращаясь к началу этой главы, повторим: многие веши проясняются в свете той борьбы, которую носители конфликтующих генотипов ведут за то, чтобы обеспечить себе историческую преемственность, дать своей наследственной модальности социальный шанс... Скажем, полемика вокруг 6-й статьи конституции. Для одних ее сохранение — это гарантия социально-расовой защиты, ее отмена — их уход в историческое небытие. Для других, наоборот, упразднение 6-й статьи — долгожданный реванш, та неизбежная драматическая развязка, когда партия, обратив в “бывших” кого только возможно, в итоге делает “бывшей” сама себя и клепсидра исторического равновесия переворачивается.

Не может быть никакого сомнения в том, что эта социальная мясорубка, кончающаяся самоубийством главного действующего лица — партии, является фундаментальной частью сознательной стратегии мондиализма. Он действует всегда в теснейшей, почти симбиозной связке с автохтонным началом, использует его как инструмент, подводит к кризису и конфликту с собой и затем побеждает. “Общее” математически предопределено выигрывать у “частного”.

11. Посткоммунистическая Евразия в планах мондиализма

В сегодняшней жизни, к сожалению, практически не происходит ничего непредвиденного. неуправляемого, самопроизвольного. К сожалению — потому что квазитотальная законтролированность человеческого существования сводит к минимуму духовное измерение истории, превращает ее в часовой механизм рока. Естественно, с метафизической точки зрения этот контроль не более чем самообольщение; духовная реальность может в любой момент перечеркнуть, отменить весь механизм “общечеловеческой” мондиалистской цивилизации, налаженные с такой дьявольской тщательностью (“увести это творение и привести другое” — Коран)... Тщета контроля время от времени проявляется в сбоях, накладках, просчетах, ярчайший пример чего дает рождение Исламской Республики Иран.

Надо признать, однако, что в повседневной политике этот пример исключителен. Во всяком случае, ничего непредсказуемого и неконтролируемого не происходит в процессе перестройки в СССР, при том что она — математически выверенное и заданное еще в начале советского режима событие. Естественно, люди, погруженные в поток непосредственной жизни, воспринимают происходящее как хаос, возникший вследствие ошибок управления, или злонамеренный подрыв самих собой разумеющихся ориентиров, ценностей; люди, в той или иной мере приверженные идолопоклонству, никак не могут взять в толк: все, что только может быть в принципе разрушено, обязательно будет разрушено, ибо что-что, а негативная возможность должна реализовываться сполна. И дело, естественно, не в пессимизме, не в “субъективном подходе”, дело в осуществлении фундаментального принципа метафизики: “У Абсолюта нет ничего равного Ему”. Надо просто иметь в виду, что свойства неуничтожимости, неувядаемости, самодостаточности присущи только Абсолюту.

Империи рушатся, величайшие из них стали прахом, и об их историческом существовании осведомлены далеко не все ныне живущие потомки их былых подданых. Вопрос в том, рушится ли в данный момент советская империя, присутствуем ли мы при ее конце? Быть ей или не быть — сегодня, как и в 1917 году, решают не населяющие ее народы, а правящие круги мира.

Заинтересованны ли они в окончательном распаде государственного образования, занимающего шестую часть суши? Будем логичными: нельзя отменить конкретные структуры региональной власти, не поставив на их место всемирную структуру, которая немедленно и повсюду взяла бы на себя функции упраздненных “суверенитетов” Ни ООН, ни Бильдербергский клуб, ни трехсторонняя комиссия технически не приспособлены играть роль исполнительной власти. Кроме того, нельзя отменить одну региональную силу, сохранив другую. Иными словами, нельзя упразднить в качестве империи СССР и не упразднить при этом в том же качестве США. Разумеется, и до этого дело дойдет, и, возможно, скоро, ибо было бы ошибкой отождествлять американский (как и любой другой) империализм с мондиализмом: США — лишь инструмент последнего, обреченный, как и всякий инструмент. Но именно сегодня о демонтаже американской государственности вопрос не стоит. Значит, он не может стоять и в отношении советской, ибо это два неразрывно связанные, взаимодополняющие компонента мирового контроля.

Существует еще немало политологов, которые мыслят в категориях именно империализма, империалистических интересов, считая их последней инстанцией в определении геополитики. С этой точки зрения расчленение, захват, физическая оккупация, прямое администрирование контролируемых пространств выглядят как вполне адекватные цели, которые могут ставить перед собой хищнически ориентированные государства, в том числе и в отношении России. Но дело в том, что реальные интересы международного истеблишмента (настоящей последней инстанции в принятии глобальных решений) не только транснациональны, они трансимпериалистичны, эти интересы не совпадают с хищническими интересами кого бы то ни было. А как же, можно спросить, интересы тех самых транснациональных монополий, гораздых грабить сырье и контролировать рынки сбыта? Увы, эта ситуация тоже в значительной мере уходит в прошлое. Сейчас мир стоит на пороге того, что сам рынок в его привычном понимании превратится в экономический архаизм. Господствующий капитал (а господствующим сейчас является только ростовщический) все меньше заинтересован не только в том, чтобы скупать, но даже и в том, чтобы продавать. Приоритеты политэкономии недавнего прошлого теряют силы.

Можно быть уверенным в том, что громадные пространства Северной Евразии по-прежнему предпочтительнее сохранять под эгидой автохтонного суверенитета: это чрезвычайно сберегает силы и средства и — что намного важнее — гарантирует стабильность. Кроме того, нельзя забывать о такой пусть второстепенной, но все же имеющей свой вес детали: на территории, подлежащей непосредственному контролю, приходится создавать соответствующую инфраструктуру (которая далеко не сводится к своему материальному воплощению!). Это означает делегировать данной территории ряд очень специфических возможностей, даже некоторых полномочий. Так, Индия не смогла бы сегодня стать региональной минисверхдержавой, если бы не получила определенную инфраструктуру от английской администрации. Но полномочия, связанные с этой инфраструктурой, англичане смогли доверить только Индийскому национальному конгрессу, партии, созданной британской “Интеллидженс сервис” в 1881 году в перспективе независимости, полученной три поколения спустя! Кажется невероятным? А разве в конструкцию Союза 70 лет назад не закладывались параметры, функциональный смысл которых становится ясен только теперь?

Статус, отводимый мировым контролем России ближайшего будущего, в чем-то напоминает бразильский (не случайно во время перестройки резко активизировались советско-бразильские контакты). Бразилия является ведущей державой южноамериканского континента, России отводится место ведущей державы азиатского. У России есть Сибирь, у Бразилии — нечто аналогичное, так сказать “Сибирь Южного полушария”. И то и другое — Сибирь и Амазонская сельва — регионы хищнической эксплуатации и экологического бедствия. Кроме того, этнический автохтонный субстрат Северной Евразии и Южной Америки родствен. Россию мондиализм принуждает разоружиться, — Бразилия только что под давлением мирового контроля отказалась от собственной ядерной программы. И та и другая получают в свое ведение полицейское курирование регионов, объявленных “второстепенными”. В прошлом у обеих стран — свержение монархии, гражданские войны, крестьянская партизанщина, жестокие диктаторские режимы в одно и то же время (Варгас, президент в 1930—45 и 1950—54 гг., покончил самоубийством перед лицом растущего кризиса в стране). Даже перестройки в России и Бразилии начались одновременно: в 1985 г. завершилось 20-летнее правление военной хунты, начавшееся, кстати, одновременно с брежневской эпохой.

Конечно, до недавнего времени СССР сравнивался с США, представляя собой как бы их альтернативный аналог, но это время прошло. Все же сравнение с Бразилией условно: существенно большая значимость России заложена, во-первых, в ее центральной географической позиции в Восточном полушарии, во-вторых — в исторической миссии.

 

¹ “Измена” разведчиков, переходящих на сторону противника, на самом деле является одной из старейших форм делового сотрудничества между соперничающими разведцентрами, составляющими интернациональный “джентльменский клуб”. Но это отдельная тема.

² В 1990 году СССР вывез товаров на общую сумму $102 млрд (примерно четверть американского и германского экспортов).

³ Таким образом, мир 60—80-х гг. был остроумно организованным механизмом, где Запад сбывал остаточный продукт соцлагерю, а тот, в свою очередь, уже свой остаточный продукт “третьему миру”. Такая система сознательно поддерживалась заинтересованными сторонами через искусственное завышение цен на западную продукцию и занижение на советскую. В начале 80-х за стоимость одного американского танка можно было приобрести три советских.

⁴ Даже андроповские массовые облавы на граждан в банях и кинотеатрах были встречены либо с циничным безразличием, либо с одобрением. Конформизм не имел границ.

⁵ Le fameux adage gorbatchenen, prononce en patois de son region natale dont l’imitation est devenu le “gag” tres repandu.

⁶ Заместитель Председателя Верховного Совета Белоруссии предложил Горбачеву признаться, что он не знает, как быть дальше.

⁷ При массивной поддержке СССР и Запада.

⁸ “Из рукава иракского правительства высовывается американистский кулак” (аятолла Хомейни).

⁹ В этом ряду стоит загадочный захват аргентинцами Фолклендов, очень напоминающий кувейтскую операцию Ирака. Антисионистский режим был явно поощрен из “хорошо дезинформирующих источников”. Разгром Аргентины политически ставил регион “на место”; он бесспорно проявился в отказе Бразилии от собственной ядерной программы... Кажется, что всех “зайцев”, убиваемых в такого рода акциях, и не сосчитать. Достаточно сказать, что до Фолклендов Латинская Америка, в том числе ее промышленный авангард, могла быть союзником в противостоянии мировому истеблишменту, после Фолклендов эта возможность была хирургически устранена.

¹⁰ Получается, что вроде бы только ныне благополучно перемершие “геронтократы”. Сама идея, что не ворочавший языком, едва живой Брежнев может быть лично автором акции в принципе эсхатологического значения, работающей на создание нового мирового порядка, показывает, что банальность не стыдится быть абсурдной.

¹¹ От французского mondial — мировой мондиализм подразумевает установление единой планетарной цивилизации с универсальной системой социального, политического и полицейского контроля.

¹² В этом один из секретов парадоксальной популярности Сталина у мировой левой общественности: само превращение очевидной автохтоннсти в фактор классического мондиализма воспринималось, как поразительное чудо с огромным положительным потенциалом на будущее.

¹³ Когда Генеральным секретарем стал Андропов, реакция Запада, несмотря на правозащитную критику этой креатуры, была в целом благожелательной и в чем-то напоминала реакцию на Горбачева. Диссиденты тогда возмущались: “В каком еще государстве возможно, чтобы начальник секретной полиции стал главой государства?!” Да в Америке, где директор ЦРУ Буш, мондиалист и член трехсторонней комиссии, стал президентом!

¹⁴ Как известно, “охранка” в значительной степени руководила террористической деятельностью революционеров; многие видные террористы были ее агентами, включая, например, Богрова, убийцу Столыпина. Вообще, нет такой революционной конспирации, которая не была бы на ладони у полиции; стало быть, любой удавшийся переворот предполагает соучастие правоохранительных органов, что блестяще продемонстрировано в Чехословакии, ГДР и нагляднее всего в Румынии.

¹⁵ Та самая “организация профессиональных революционеров”. Вообще, субверсия не может не иметь цеховую, “кастовую” в ремесленно-профессиональном смысле природу. В ряде случаев — наследственную преемственность. Если подумать, кастовая, династическая преемственность революции неизмеримо фундаментальнее, чем бесспорный “цеховизм” спецслужб. См. поучительный, хотя и тяжеловесный труд К. Каутского “История социализма”: Т. 1. От Платона до анабаптистов; т. 2. От анабаптистов до современного рабочего движения. Пг., 1918.

¹⁶ В контексте изучения мондиализма очевидно, что субверсия в самом широком смысле есть особая форма социального контроля. Сюда кроме политической борьбы следует относить и разнообразный мир организованной преступности.

¹⁷ Совершенно тот же сценарий разыгрывался в 1789 году. Тогдашний Кирилл — Филипп Эгалитэ.

¹⁸ В 1917 г. в ЧК было 500 сотрудников, в 1918 — 120 тысяч! Не будь за ними профессиональных организаторов с опытом оперативной работы, эти 120 тысяч были бы сами источником дезорганизации и нестабильности для режима. Для ясности представим 120 тысяч дилетантов, принявшихся за террор!

¹⁹ Тогда понятна и мгновенная моральная капитуляция Савинкова перед чекистами, раскаяние, призыв “разоружаться” к соратникам, поразительно легкий (по бльшевистским меркам) приговор со ссылкой на прошлые революционные (эсеровские!) заслуги. Ну а в конце, конечно, самоубийство... И художественная, весьма назойливая (через роман и телефильм) популяризация версии, строго противоположной действительно имевшему место.

²⁰ Одной из таких возможностей следует считать деколонизацию и создание “третьего мира”, в отношении чего планы разрабатывались с 80-х годов прошлого века.

²¹ За арабским национализмом стоят англо-американцы; за арабским коммунизмом — выходцы из России. Иорданскую, сирийскую, иракскую, ливанскую партии организовали лица, родившиеся в Виленской, Ровенской и тому подобных губерниях Привислянского края!

²² “Быть невольным орудием” не означает, что у данного народа нет мондиалистских претензий. Мессианство, скажем, всемирно-революционного пролетарского толка, это самый что ни на есть мондиализм, только в его “иллюзорной” эсхатологически-несостоятельной версии. Стать добровольным сознательным мондиалистом — это отказаться от явно религиозного аспекта мирового мифа, перейти на позицию общечеловеческого, в котором исключается мистика конкретных сущностей, конкретных “коллективных бессознательных”. Отказаться от своего человеческого в пользу общечеловеческого — это и значит, с точки зрения мондиалиста, цивилизоваться. Мондиализм требует психологического разоружения всех автохтонов, подчеркнуто не делая разницы между профанами и традиционалистами.

²³ Ленин считал, что в будущем сохранятся два планетарных языка: английский и, возможно, русский.

²⁴ “Заскорузлость”, “медвежий угол” — выражения, часто использовавшиеся Лениным, который являет пример врожденного органического мондиалиста “снизу” (пролетарский мондиализм).

²⁵ Война с Германией парадоксально подкрепила тезис о “противостоянии” и “окружении”. При этом как-то прошло мимо внимания то, что СССР участвовал в мировом фронте против континентальной Европы и что в действительности как раз Германия была “в окружении”.

²⁶ Не будем упускать из виду, что до самого конца Романовых большевики были далеко не в гуще событий, проще говоря не в курсе происходящего (пресловутое узнавание Лениным о Февральской революции из газет). Историю как бы делали большие (не большевики!). Внезапно “большие” полетели на свалку этой истории, и в центре оказались вчерашние маргиналы, клянчившие сотню франков на никому не известные эмигрантские листки. Даже у диссидентов хрущевского времени было несравненно больше размаха, средств, известности, политического веса!

²⁷ Возьмем, к примеру, знаменитую интервенцию 14-ти держав. Против 5 млн штыков Троцкого батальон англичан в Архангельске и 3000 французов в Одессе? Кому не ясно, что 14 держав курировали ход гражданской войны, чтобы она, не дай Бог, не повела к какому-то непредсказуемому исходу. А притом всю гражданскую войну американцы содержали партию большевиков, ЧК и Красную Армию вместе с их семьями (6 млн взрослых и 4 млн детей кормила АРА с 1918 по 1922 г.).

²⁸ Мы здесь, естественно, касаемся лишь судеб профанизма, тех масс, что вовлечены в динамику кризиса “общечеловеческого”. Этот кризис — лишь эпизод в метафизическом сценарии традиции.

²⁹ Якобинцы интеллигентствовали, апеллировали не к субстанции или, к примеру, сразу к ничто как к последней правде, а к всеобщему разуму, великому существу (коллективному человечеству). За это их и вышвырнули с исторической сцены очень быстро, хотя они интеллектуально гораздо ближе к Бушу и Горбачеву, чем к Ленину. Не помогло им даже то, что они убили 10% французского народа, совсем неплохо даже по большевистским меркам.

³⁰ Причины, вынудившие партию избрать форму культа личности для реализации своих исторических задач, будут затронуты в следующей главе.

³¹ Наивны попытки защитить руководителей от издевательств: функции, которые они принимают на себя, заведомо исключают “гражданское достоинство”. К тому же закон, карающий “оскорбление величества” (Lese Majeste), связанный со священным таинством миропомазания, в применении к выборному главе профанического государства вносит лишь дополнительный абсурд в политическую жизнь.

³² Действительно, социал-дарвинистские и расистские представления были характерны для европейской социал-демократии в веке. Многие виднейшие деятели рабочего движения во Франции были антидрейфусарами, то есть, попросту говоря, юдофобами. Шведские социал-демократы отказались от некоторых расистских тезисов своей программы только в сороковые годы, после поражения Третьего рейха. Да и национал-социализм, первоначально связанный с консервативной революцией и так называемыми “немецкими большевиками”, вырос из совершенно реального рабочего движения.

³³ То, что мы здесь называем евразийской судьбой, — определенный потенциал низов, субстанциональный полюс человеческого коллектива — дремало в санкт-петербургский период империи. Эсхатологически мондиализм не может реализоваться, не разбудив и не исчерпав до дна все возможности региональной автохтонности; она должна выявиться как инструмент глобальной стратегии, вступить с этой стратегией в конфликт и проиграть. Евразийская автохтонность была запечатана, как джинн в имперской бутылке, Соломоновой печатью самодержавия. Это стало основной причиной, почему мондиализм приговорил к исторической свалке царский режим, который не только ему не противостоял, но даже служил верой и правдой.

³⁴ Вынужденная обусловленность в данном случае не означает, что эта солидарность внешняя и малоэффективная. Особенно мощный глубокий процесс взаимодействия прошел между советизированным дворянством и “деклассированными” бывшими партийцами из евреев. В результате возник подлинный еврейско-дворянский симбиоз как стержень диссидентской психоидеологии.

³⁵ Любопытно, что в Средней Азии потомки ходжей и баев, образовавшие поначалу верхушку республиканских компартий, опирающиеся на часть старой элиты, (“компрадорские партократии”, типичные для коммунистической интервенции в “третьем мире”), вернулись в власти после почти тридцатилетнего перерыва (с середины тридцатых по конец пятидесятых), “краснопалочники”, активные помощники советской власти из беднейших декхан, так и не смогли образовать правящую группу с наследственной преемственностью. Судя по некоторым наблюдениям, генетическая основа по крайней мере части этих “люмпен-декхан” восходит к древнейшему доиндоевропейскому населению региона, возможно родственному эламитам (дравидам).