Письмо в мятом конверте. Несколько листов формата А4, исписанных неровным почерком

 

Здравствуй, дорогой Миша. Я не знаю, получишь ли ты это письмо, так как отправляю его на твой старый адрес в Москве. У вас там, говорят, сносят пятиэтажки. Вдруг и твою тоже снесли? Тогда, наверное, это письмо вернется ко мне. То‑то будет радости. Но, с надеждой на то, что ты все там же и прочтешь эти строки, я высылаю его. Кстати говоря, я много лет провела с надеждой, что ты все там же где я оставила тебя. Ты всегда был и оставался для меня своего рода якорем или опорой. Называй как хочешь, но в самые тяжелые и трагичные моменты моей жизни мне помогал ты. Единственно ты и никто другой. Знаешь, что это значит? Ага, не знаешь! А то, что ты мой самый близкий и самый лучший друг. Я часто вспоминаю о тебе, думаю, что было страшной глупостью не влюбиться в тебя по уши. И я почему‑то уверена, что ты давным‑давно не один. Живешь вместе с какой‑нибудь женщиной, которая ревнует тебя к каждому столбу и целуешь перед сном своих детей. Ты знаешь, я тоже стала иногда целовать Олесю. Она такая большая, красивая. Прошло уже четыре года, в следующем году она пойдет в школу. Первый раз в первый класс. У нас здесь нет формы, но я решила попросить кого‑нибудь привезти из России белый фартук и белые банты. Ей очень пойдет. Если ты ответишь на это письмо, то я вышлю тебе пару фотографий. Эй, ау! Ты ответишь? Подождем. Помнишь, я обещала тебе, что мы сможем через какое‑то время поздравлять друг друга с Новым Годом? Скажу тебе, я таки уже готова, а ты? Надеюсь, ты тогда не очень долго нервничал. Но в любом случае у меня не было другого выбора. Не оставить тебе ни шанса найти меня – это был единственный способ заставить тебя искать себя. Если бы ты знал, куда я делась, то через пару месяцев я имела бы счастье уже тут объяснять, что у нас ничего не получится. А уехала я далеко. Прошло много времени и теперь я с уверенностью могу сказать. Да, действительно, все, что не делается, все к лучшему. Если бы я не попала в переплет со своим горе‑мужем, то никогда не поехала бы с тобой в Москву. Если бы не поехала в Москву, никогда не стала бы изучать английский язык. А без английского языка и курсов я не встретила бы девочку, что помогла мне получить работу в турагентстве. А без турагентства и знания английского языка я никогда бы не попала в Египет – место моего проживания и работы. Видишь, сколько если. И все же события сложились в тонкую цепочку, где я пройдя по самой грани, вышла на финишную прямую. Я – представитель нашей фирмы с той стороны. Принимаю туристов, размещаю, договариваюсь обо всем, решаю проблемы. А в остальном валяюсь на пляже и смотрю на закаты. Рассветы проходят мимо, я все так же ленива и встать в такую рань мне не под силу. Но закаты все мои. Живу в отеле, Олеська растет среди детей всех возможных стран. Интернациональное дитятко. Представляешь, она болтает толко на английском. Я с ней по‑русски, а она мне отвечает по‑английски. Ей так удобнее, а я не возражаю. В школе ей придется именно на английском грызть гранит науки. С ума сойти, изучать дроби и равнобедренные треугольники по‑английски. Мы с ней в прошлом году приезжали в Москву на две недели. Надо было переоформить некоторые документы. И заодно, наконец, я познакомила моих многострадальных предков с их внучкой. Они были в шоке. Они ее спрашивают:

– Милая детка, чего бы ты хотела? – а она им в ответ:

– I want a lot of toys. Please go into the shop. Come one, come on! – Они ни слова не понимают, таращатся.

А мой братец повзрослел. Не могу сказать, что возмужал, скорее как‑то омужиковел, если ты понимаешь, о чем я. Хотя что это я? Ты же всегда меня понимал! Так вот, он работает шофером у какого‑то «крутея». Такая помесь safeguard и водителя. Хорошо прикинут, уверен в себе. И чего мы с ним в детстве не поделили? Сейчас я вспоминаю события шестилетней давности и понимаю, что придавала огромное значение пустякам. Страдала из‑за ерунды и совершала грандиозные ошибки. В общем, будет о чем рассказать внукам. Единственное, о чем жалею, так это что из‑за болезненной любви к прелестям Артема Быстрова я рассталась с театром. Эх, надо было забить на все и топить горе в творчестве! Но, нам бы наши умы да вовремя… Интересно, как у тебя дела. Ответишь ли ты на мое послание? Завяжется ли у нас настоящая переписка или ты выдашь вежливое:

«Рад был получить весточку, у меня тоже все прекрасно. Будешь в Москве, звякни». Пожалуй, в таком случае не трать марку. Пусть останется для кого‑нибудь другого. Собственно, от тебя я ничего особенно и не хочу. Просто иногда мне бывает грустно. Хочется с кем‑то поговорить, поделиться наболевшим. А поскольку, как уже говорилось выше, ты для меня даже больше чем друг, то делиться хочется с тобой. Так что я продолжу делиться. Дела у меня не то чтобы пошли в гору, но в целом неплохи. Жизнь на берегу моря по определению имеет свои огромные плюсы. Говорят, время лечит. А время в сочетании с морем не просто лечит. Оно реставрирует. Деньги здесь неплохие. Хватает на безбедную жизнь и на маленький (очень маленький, но приятный) банковский счет. Обзавестись гардеробом тут проще пареной репы. Практически круглый год ходишь полуголой. Олеська от постоянного пребывания на солнце стала похожа на недоделанного негритенка. Такой метис – самоучка. А если серьезно, ты знаешь, я все чаше понимаю, что без нее я, скорее всего пропала бы. Она – единственная родная душа, по‑настоящему близкий мне человек. Иногда в безветренный теплый день мы с ней засыпаем в обнимку, лежа на пледе под навесом. Морской бриз и небо. Она прижимается ко мне, шепчет на ухо всякую ерунду, целуется и щекотится. И мы счастливы. Конечно, того, как прошло ее самое маленькое детство, уже не изменить и я не смогу вернуть и возродить из пепла то, что мы никогда не имели или потеряли, едва получив. Я не сюсюкалась с ней, не подбрасывала к небу, и, впрочем, сейчас тоже не делаю этого. Но все‑таки с прошествием времени мы становимся ближе. Как кометы, которые летят друг к другу тысячу лет. Процесс долгий, практически незаметный, но в итоге кометы неминуемо встретятся и станут одним целым. Надо только дождаться. Так, что еще тебе рассказать. Надо уже вывалить на тебя сразу все, чтобы не мучить тебя и не писать по двести раз. Будем соблюдать очередность. Я – ты, ты – я. Как в шахматах. Нет – нет, в шахматы я играть не научилась, хотя у нас в отеле эту игру очень уважают. И туристы, и персонал из местных режется в нее часами, не отрываясь. В жару особенно здорово смотреть, как они неторопливо двигают своих слонов, коней и прочих животных по огромной доске. Я со многими здесь сдружилась. Правда между понятиями «сдружится» и «дружить» огромная дистанция. Но все равно одиноко я себя не чувствую. Всегда есть с кем поболтать и выкурить по паре сигарет. А что делать? Раз уж я не пью, не колюсь и не нюхаю клей – оставьте мне хоть никотин! А то у меня крылышки скоро полезут из спины. На самом деле, от любых видов допинга меня просто отбрасывает. Не готова впасть ни в какую зависимость. Потому что потерять это море, этот пляж, эти закаты ради некоего эликсира радости я совершенно не готова. Это я пишу для тебя, я ведь помню, как ты меня спасал от империалистской заразы. И как искал по ночам «дороги» у меня на руках. Какой же ты все‑таки уникальный. Ни словом, ни жестом не попрекнул меня. Никого больше такого я не встречала. Может быть, поэтому я до сих пор одна. Не подумай, что это какая‑то личная для меня трагедия. В принципе, я не одна. То есть не совсем. Здесь же курорт, и, как ты можешь догадаться, меня постоянно кто‑то пытается спровоцировать на курортный роман. И ты знаешь, я не всегда говорю:

– Нет. – Иногда я отвечаю:

– Может быть. Зайдите на недельке, – и они заходят, естественно. А что естественно, то не безобразно. Но каждый раз теперь я спрашиваю себя:

– Алиса, посмотри. Ты уверена, что это то, что тебе надо. Это его ты искала всю жизнь? Он сможет дать тебе столько тепла, сколько ты захочешь? – И ты понимаешь, до сих пор я ни разу не ответила утвердительно. Видимо, я впала из одной крайности в другую. Раньше я не думала о себе вообще, а теперь только и делаю, что думаю, думаю думаю… А еще пишу картины. Хотя, конечно, я их всего лишь рисую, но мне приятнее думать, что я «ПИШУ». Как большой и настоящий художник. Шедевры пылятся у меня на шкафу, я понятия не имею, что с ними делать дальше. Сколько могу, раздариваю, но не каждому ведь впаришь результат моего сомнительного творчества. Кстати, хочешь, и тебе подгоню? Напиши, маленькую, большую или очень большую. Больших пылится больше всего, маленькие как‑то легче пристроить. Но меня все‑время тянет на монументальное. Я все шучу, но, тем не менее, когда в моих руках кисти и краски, я улетаю. И парю. Ради этих моментов истины и живу. И ничего особенного мне больше не надо. Потому что таких эмоций я не испытывла ни с одним мужчиной. Вот было бы забавно, если бы тогда, в юности я все же добилась благосклонности Быстрова. Живя рядом с художником, я бы очень быстро поняла, что краски и цвета – то, отчего мое сердце ухает вниз и перестает биться ритмично. Вот бы мы с ним тогда делили бы музу, как шакалы кость. Кто бы из нас кого оттенял? А кто бы сильнее ревновал? Это было бы незабываемое семейное счастье! Так что, можно сказать, меня Бог отвел. А вообще, без мужчины, на самом деле, проще. Больше свободного времени, больше возможностей, меньше обязанностей. И дышишь ровней. Хотя от подходящего миллионера, по уши влюбленного и бросающего весь мир к моим ногам я не откажусь. Миллионеров здесь как грязи, только вот даже за четыре года я так и не научилась различать, кто из них настоящий, а кто поддельный. Я же не ювелир. Это проблемс. Ладно, что‑то я разболталась. По‑моему, для первого письма после долгой разлуки объемчик подходящий. Так что засим кланяюсь тебе коленопреклоненно и жду вестей. Казнить нельзя помиловать? Где поставишь запятую? Решай! Навсегда твой друг, соратник и верный товарищ, Алиса Новацкая.

Best regards.

Москва, март‑апрель 2005 года.