Глава 2 Перемена мест и слагаемых.

 

Впервые за многие месяцы, даже годы я вдруг поняла, что меня окружает весна. Не какая‑то там начинающая, сопливая и мокрая мартовская оттепель, а самая настоящая, полыхающая невероятно сочной зеленью майская канонада. Солнце переливалось в лужах, стояло радугой в проулках домов, гляделось в молодые листья. Умытые дождями улицы светились чистотой и здоровьем. Я бродила по дорогам, катила перед собой улыбчивую Леську, выпускала ее пробежаться маленькими ножками по детским площадкам. Дышала новым воздухом, смотрела на все новыми глазами, читала жизнь, как новенькую книгу. Неужели я все это время жила здесь, считая, что кругом зима? Нескончаемая ядерная зима. Мое нежелание жить стало казаться мне невозможным, практически неприличным. Жизнь – прекрасный дар, который мне вручили при рождении, и я не могу сделать ее целью свой «красивый» уход. Что‑то другое, не знаю что, но только не бестолковая и никому не нужная смерть. И вообще, все эти дурацкие игры наркоманов теперь показались мне детской забавой, когда маленькие дети пугают родителей. Мол, вот не любишь меня, не ценишь! Так я умру, и ты поплачешь. Тогда поймешь, кого потерял. Кажется, нечто подобное описано в книжке про Тома Сойера. Весь ужас в том, что наркоманы умирают взаправду, по настоящему. Так и не разобравшись в том, что с ними происходит, для кого, ради кого они так стремятся уйти. Кто должен по ним заплакать.

– Ты поедешь Саше?

– Что? – удивилась я, когда в проходе меня поймала свекровь.

– Я собираюсь на свидание. Ты поедешь? Тебе разрешат, как жене.

– Куда?

– Как куда? В колонию.

– Вы что, считаете меня женой декабриста? Зачем это я туда поеду? – Лекс уже казался мне неким призраком, нереальным привидением или семейным приданием. Был или нет? Может и был, но теперь это уже без разницы.

– Ты его совсем не любишь?

– Совершенно, – кивнула я. А чего врать?

– Да ты его и никогда не любила! – ахнула она.

– Очень может быть.

– Тебе нужна моя жилплощадь! – хлопнула себя по лбу Ванесса. Роскошный вывод. И почему мне самой это не приходило в голову? А что, и правда, Леська официальным образом прописана в этой конуре, так что я имею полное право тут квартировать сколько влезет.

– Она у меня уже есть, – порадовала я ее.

– Убирайся. Чтоб ноги твоей не было в доме.

– Да ну конечно. Только валенки постираю. А то выйти не в чем.

– Ах ты дрянь.

– Кто бы сомневался! – усмехнулась я. Мне столько лет твердили о моей безнадежной испорченности, но только теперь я поняла, что они были правы. Все они. Очень славненько. Чем плохо быть дрянью? Уж лучше, чем задавленной жизнью наркоманкой. Так, что бы поесть?

– Не смей брать мои продукты! Вот наглая. Убери руки.

– Сынка вашего я сплавила, дело за вами. По какой статье желаете идти? Угрозы, доведение до самоубийства? – проводя долгие часы в приемной следователя, я развлекалась чтением уголовного кодекса. И наткнулась на такую вот забавную статью – доведение до самоубийства. Прямо для Ванессы. Много по ней не дадут, так как я не готова за ради этого реально коньки отбросить, но нервы попортить можно. Свекровь побелела и вышла, хлопнув дверью. Я заварила чаю, сотворила бутерброд, дала кусочек хлеба Олесе.

– Хорошо‑то как без твоей бабули!

– Агу! – ответила она. – Гы. Н‑да.

– Что ты лопочешь? А? Ты хоть понимаешь, что сегодня приедет Миша?

– Н‑да! – с серьезным видом лепетала Леся.

– То‑то и оно. Ты ведь не знаешь дядю Мишу? Я вас познакомлю. Очень, очень приятный товарищ, тебе понравится. – Если бы свекровь знала о моих планах, она бы несколько успокоилась. От Питера с его каменными львами, вонючей канализацией и нескончаемыми реками, речками и ручьями, которые я так и не могу до сих пор спокойно видеть, меня тошнило. Низкое небо не поднималось выше, даже если окрашивалось вдруг в голубое и сверкало золотом солнечных лучей. Мне хотелось вдохнуть воздуха Москвы, пройти по ее широким улицам. Почти два года… Девятнадцать месяцев непрекращающегося кошмара, криков, пеленок, токсикоза, наркотического бреда, и вот я стою на Московском вокзале, выискивая среди толпы знакомое круглое и до невозможности нелепое лицо.

– Алиса? Неужели я тебя вижу! Привет, как ты? Милая, как ты похудела, осунулась!

– А ты все также цветешь, как и тогда. – Проговорила я, глядя на старого друга, старого забытого любовника Мишку Потапова. С двух сторон нас обтекали пассажиропотоки, от которых пахло вареными яйцами, курицей и вагонным туалетом. Со всех сторон неслось:

– Ты все взял? Ничего не забыл?

– Марусечка, ну наконец. Дядя Саша будет так счастлив.

– Ах ты сволочь, Митька. Кто ж так в поезде набирается?

– Нализался? И как я его теперь потащу?

– Скорый поезд номер 48 Санкт‑Петербург – Москва отбывает в двенадцать часов пятнадцать минут со второй платформы пятого пути, – заунывно вещала усталым голосом диспетчерша.

– Алиса, как ты?

– А? Что? – дернулась я. Мишка, такой косолапый, такой благополучный и незнакомый смотрел на меня с нежностью и тревогой. Навернулись слезы.

– Как я рада, что ты приехал. Правда!

– Что с тобой стало?

– В смысле?

– Ничего. И в самом деле, что я к тебе пристаю, стоя на вокзале. Пойдем скорее отсюда, у нас еще будет время обо всем поговорить.

– А куда? – растерялась я. Не вести же его, в самом деле, ко мне домой. Его там искусает Ванесса. И он увидит, как я ужасно живу.

– В гостиницу. Ты не против? Я приглядел тут одну. Ты же не сказала, что сможешь меня принять у себя.

– Не смогу, – улыбнулась я. Гостиница – это хорошо.

Простая обычная квартира, расположенная в самом обычном старинном питерском особняке, была переделана для принятия туристов, жаждущих повысить свой культурный уровень путем осмотра красот града Петра. Я еще никогда в жизни не бывала в подобных местах, только и успевала озираться и захлопывать варежку.

– Какая красота, Миша.

– Да, неплохо. Я даже не ожидал, – кивал он. Боже, какой он нормальный, простой. Толстенький и основательный. Чемодан с вещами, кошелек с деньгами, комната с широким подоконником и окном, выходящим на Невский Проспект. Широкая кровать, импортный телевизор, восхитительные портьеры. Табличка «не курить», единственный минус. Леська принялась валяться на кровати и верещать от удовольствия.

– Ну, маленькая барышня, давай познакомимся. Я – дядя Миша. А тебя как зовут?

– Н‑да.

– Как‑как, – засмеялся он.

– Она еще не говорит. Ей нет и года.

– Чудесная девочка. Очень симпатичная.

– Другую я бы не родила.

– Конечно. Так, я сейчас приму душ, переоденусь и мы пойдем гулять. Зайдем куда‑нибудь пообедать. Ты покажешь мне город. Идет?

– Идет, – кивнула я и задумалась. Что я могу ему показать? Гангутскую? Рынок, где азера торгуют героином? Сайгон? Тусовку у Казанской такой‑то матери? Я живу здесь почти два года, и так ничего не видела. Ладно, по крайней мере, прогуляемся по Невскому. Все‑таки в нем есть своя прелесть. Главным образом, из‑за того, что на нем практически нет мостов и речек.

После всех прогулок, осмотра дворцовой площади, моего категорического отказа прогуляться по набережной, Миша повел нас в китайский ресторан. Он, конечно, спрашивал меня, куда я хочу. Но, поскольку я никогда, ни разу не была ни в одном ресторане, то ничего путного ответить не могла и ткнула в первую попавшуюся вывеску. «Красный дракон». Как выяснилось, китайский ресторан. Сложнее всего было понять, чем тут можно накормить десятимесячного ребенка, который даже не умеет говорить. В конце концов, я запихнула в Леську блины с вареньем и суп. Для нас Миша заказал так называемую утку по‑пекински. Самое сложное в китайской кухне – ты не всегда понимаешь, что ты ешь. Думаешь – это рыба, оказывается – кальмары. Морковь похожа на щупальца чудовищ, капусту маскируют под мясные обрезки и так далее. Но с уткой, которую я все время норовила назвать курицей, все был несколько проще. Хотя для меня происходящее напоминало сказку. Мясо, обернутое в блинчик, упакованное зеленью и, по‑моему, огурцом, смазанное темным сладким соусом…

– Волшебно! Никогда в жизни не пробовала такой вкусноты!

– Кушай, кушай. Какая ты худющая, кошмар.

– Ерунда. Главное – жива, – успокоила его я.

– Это конечно. Но все‑таки, что с тобой случилось? Я не видел тебя сто лет.

– Я уж и не помню, когда мы последний раз виделись, – пожала я плечами.

– Это было у тебя дома. Тогда приехал какой‑то мужик и твои родители. И все устроили скандал. Что с тобой? Ты побледнела. Я что‑то не то сказал?

– Нет‑нет. Все нормально. Давай не будем вспоминать ничего. – Я вдруг поняла, что окунаться в то время, когда в непосредственном приближении ко мне находился человек по имени Артем Быстров, я совершенно не готова. В моей памяти все то время слилось в одну зеленую комканную кашу, где лица смыты, звуки глухи и смазаны. И восстанавливать память, а тем более отвечать на вопросы Миши о том, кто это был и почему я потом исчезла, я не хотела.

– Хорошо, не проблема. Как скажешь. – Он замолчал, глядя куда‑то между мной и салфетками на столе.

– Не напрягайся, хорошо? Просто моя жизнь не была историей сказочной принцессы. Этого достаточно.

– Давай, ты сама расскажешь мне то, что сочтешь нужным.

– О‑кей. Вот что я считаю нужным. Я вышла замуж. Это был непродуманный, необоснованный шаг, но, как видишь, я родила ребенка. Который, кстати, никому совершенно не нужен. Мой муж – наркоман и убийца. Сейчас он попал в тюрьму за убийство своего коллеги по наркоцеху, и останется там на ближайшие пять лет. Но я видеть его больше не хочу. И никого из них видеть больше не хочу. Мне очень плохо в этом городе. Я устала и не знаю, что делать. Я очень рада, что ты приехал, хоть и не понимаю до конца, зачем я тебя позвала. Вот и все. Что скажешь?

– Кошмар. Не знаю, что сказать. Я не знаю, как тебе помочь, но помочь тебе очень хочу. Поверь. Вопрос, как далеко ты готова меня пустить в свою жизнь.

– Как ты сам решишь. Захочешь – и мы с тобой потусуемся тут пару‑тройку дней, посмотрим музеи. А потом я провожу тебя до поезда и помашу платочком.

– А если по‑другому? – пристально посмотрел на меня Миша. Я отвела взгляд. Сама не знала, чего хотела. В ту минуту мне казалось, что в Мишиных темных глазах, в его румянце и в его сильных руках сосредоточено все мое спасение. Но не могла же я, в самом деле, сказать ему: бери меня с потрохами и вези, куда посчитаешь нужным. Если ты уедешь, я пропаду. И я сказала:

– По‑другому будет, конечно, интересней.

– Где ты живешь?

– У свекрови.

– И как там?

– У моей мамы было хуже. Но тоже не фонтан, – разъяснила я.

– Поехали ко мне в гостиницу. Тебе там понравилось?

– Очень, – кивнула я.

Поздно ночью я стояла под струями теплой, даже скорее горячей воды, которые лились из навороченного евро‑душа в душевой кабине гостиницы. Миша поставил на полочке шампуни и прочие атрибуты здоровья и гигиены, включая зубную щетку для меня. Все это вкусно пахло, одурманивало, доставляло физическое удовольствие. После груды хозяйственного мыла, пеленок и мытья головы средством за три копейки под названием «Шампунь яичный», я чувствовала, что растворяюсь в этих потоках. И что если мне придется после этого вернуться в Перекупной переулок на срок, больший, чем требуется для сбора моих немногочисленных пожиток, я точно сойду с ума.

– Алиса, помоги мне. Я купил памперсов для Олеси. Все‑таки тут казенное имущество, не надо рисковать.

– Памперсы? Интересно, как ими пользоваться? – уставилась я на приспособление для Леськиной задницы.

– Я думал, ты знаешь? – огорчился Миша и мы принялись вместе надевать это чудо враждебной техники на глядящую с интересом дочь. Кстати, весьма символично, что девчонка, которая шарахалась буквально ото всех особей мужского полу, и после общения с папашкой цеплявшаяся за мою юбку по любому ничтожному поводу, признала Потапова сразу и навсегда. И позволяла ему делать с собой все, что тому только вздумается.

– Ну вот. Теперь бай‑бай, Олеся. Или ты хочешь еще посмотреть мультики?

– Н‑да, – ответило чадо, но мы не приняли ее ответ в расчет, так как она все время так отвечала на любой вопрос. А мультиков она уже пересмотрела и от обалдения засыпала прямо на руках. В жажде остаться наедине мы с Мишкой выяснили, что можно посадить Лесю в холле нашей мини‑гостиницы, где она под присмотром портье (крутое слово, мне понравилось) будет смотреть «Тома и Джерри». Так что несколько часов мы спокойно наставляли рога тюремному жителю Лексу.

– Послушай, Алиса, поехали со мной.

– Зачем? – сделала я вид, что удивлена.

– Я тебя никогда не забывал. Я искал тебя, но ты исчезла тогда бесследно. И потом, я думал, что у тебя есть другой – тот парень. Но я и по сей день тебя люблю.

– Ты уверен?

– Абсолютно.

– Посмотри на меня, посмотри внимательно. Я уже далеко не та Алиса, которую ты когда‑то знал. Я нездорова, у меня ребенок. Я много курю, могу выпить. Иногда могу уколоться, а уж от анаши никогда не отказывалась. И хоть я скажу тебе, что хотела бы завязать с этим беспросветным существованием – не факт, что у меня получится. Говорят – наркоманы неизлечимы.

– Ерунда. Какая ты наркоманка?

– Самая обыкновенная. Просто у меня нет ломки, так как денег на героин, необходимый для получения дозы, у меня не было.

– Что ты говоришь?

– А что? Ты бы хотел чтобы я сказала, что моя бледность, худоба, синяки под глазами и ребенок – это галлюцинация? Хочешь, чтобы я прямо сегодня начала врать?

– Нет, – поник Миша. Потом обнял меня и прижал к себе. – Но все равно, ты поедешь со мной в Москву, разведешься, придешь в себя, и мы будем жить долго и счастливо. Ты даже не представляешь себе, как все будет хорошо. Ты этого хочешь?

– Да, – прошептала я. Миша посмотрел на Олесю. Она крепко спала.

– Я очень люблю тебя. Это главное. Ты всегда будешь для меня самой лучшей на свете, – он неловко стянул с меня свитер и снова покраснел. Я улыбнулась. Слава богу, я еду в Москву. Остальное – ерунда, дым.

– Я тоже тебя люблю. Мишка, иди ко мне. Скорей.

– Алиса… – я вспомнила, как мы спали с ним тогда, два с половиной года назад. Что‑то в нем есть такое, что все его потуги быть желанным сводятся на нет. Все хорошо вроде бы, только я постоянно чувствую, что каждый мой поцелуй, каждое слово, каждый раз, когда я ему отдаюсь, я словно бы делаю ему одолжение. И он об этом знает, и благодарит, как нищий, которому сунули медный пятак. Думала, это пройдет. Ведь сейчас наши роли переменились. Он – настоящий мужчина, берущий меня с ребенком из нищеты под свою опеку. Но на самом деле – в постели все было не так.

– Молчи, дура. Чего ты хочешь? – говорила я себе. Ничего, стерпится, слюбится. Не я первая, не я последняя.

С утра мы поехали к мадам Бобковой. Надежд на то, что ее не будет дома, не было никаких. Но каждый лишний день, проведенный в этом городе, лишал меня жизненных сил. Вернуться бы поскорее.

– Это кто? Кого это ты притащила? Шалава!

– Ванесса Илларионовна, это Миша, мой старый друг. Пока Саши нет, он тут поживет. – Не смогла удержаться я. Мишка изумленно посмотрел на меня и покраснел.

– Как ты смеешь? Муж за порог, а ты любовников в дом тащишь. Ноги его тут не будет. С милицией выкину.

– Что не говори, свекровь из вас вышла хрестоматийная. Пожалуй, брошу я вас.

– Что? – не поняла она.

– Недобрая вы, уйду я от вас. А то и правда, доведете меня до самоубийства требованиями любить вашего сына и в радости и в горе.

– Что ты несешь?

– Да так! Раз вам Миша не нравится, то тогда мы уезжаем.

– Куда? – оторопело вылупилась свекровь.

– В Москву. Карету мне, карету! – несло меня. Миша скидывал в большую сумку Леськины вещи. Я летала пчелой и швыряла туда же свои.

– И катись. Слава Богу. Избавил Сашеньку от такой жены.

– Да уж. Не приведи Господь кому такое счастье, как ваш сынок. Сами уж носите ему передачи.

– Какая же ты злая! – воскликнула она. И я не возражала. Да, я очень зла. После этих лет, прожитых в опустошении, страхе и унижении, меня вдруг все стало злить. Справедливость – удел счастливых.

– Ванесса Илларионовна, вам бы надо тоже помолится, чтобы Лекса не выпустили из тюрьмы раньше срока. А вы разыгрываете оскорбленное достоинство. Прощайте, я думаю, мы вряд ли увидимся.

– Ты мне хоть Олесины фотографии присылай, – крикнула вдруг она, когда мы стояли на лестнице.

– Ты все взяла? Возвращаться плохая примета, – забеспокоился Потапов.

– Очень плохая, – согласилась я и, обернувшись, прокричала, – простите, я вряд ли буду с вами переписываться. Лучше забудьте нас побыстрее. Главное, жилплощадь вашу можете оставить себе.

– Стерва! – пророкотала свекровь. Раздался выразительный хлопок, дверь закрылась. Я повеселела.

– Зачем ты ей сказала, что я поселюсь в этом клоповнике? – поинтересовался Мишаня.

– Да так, для острастки. – И мы поехали на вокзал. Мишка денег не жалел, купил нам купе, так что мы провели полдня в атмосфере полного покоя и комфорта. Олеська исключительно дрыхла, видимо, ее баюкали мерно стучащие колеса или что там есть у поезда. Мы ее положили и не кантовали. А мне все время хотелось высунуться из окна и дышать, дышать, дышать…

– Алиса, ты будешь обедать?

– А что у нас есть?

– Я купил на вокзале курицу и из отеля забрал сыр с хлебом.

– Какой ты у меня хозяйственный! – восхитилась я.

– Иди сюда, поедим, – взял он меня за руку. Я присела на край и начала жевать жареную птичку. Интересную жизнь я теперь буду вести. Готовить обеды, стирать мужу носки и копить на новую машину.

– Кем ты работаешь?

– Я?

– Ты, – кивнула я. Интересно, чего он сейчас‑то покраснел. Стесняется?

– Я… Я работаю на фирме мастером по технике.

– Как это?

– Ну, чиню все. Телевизоры, компьютеры, микроволновые печи.

– Надо же. А ты много зарабатываешь?

– Не волнуйся, в нищете жить не придется. – Это меня радовало, но, если честно, не очень‑то я представляла нашу жизнь. Однако в этот день я решила только радоваться. Как и Скарлетт О’Хара, подумаю обо всем завтра.

Москва приняла меня в свои широкие бабские объятия поздним вечером. Вокзал смеялся, переливался огнями и торговал всякой ерундой. Развязные молодые люди плевали семечки и выжидали момент, чтобы «обуть» зазевавшегося растяпу на кошелек или мобильник, или на что придется. Молодые люди в форме и с каменными лицами, по большому блату поставленные махать автоматами Калашникова на этом хлебном месте, ходили с видом членов королевской семьи Великобритании на банкете по случай коронации очередного отпрыска. С непривычки я как‑то обалдела от ширины тротуаров, количества людей и объемов площади трех вокзалов. Миша тащил меня за собой, а я вцепилась в Лесю, боясь, что где‑нибудь ее всенепременно отнимут.

– Метро там, – дернул меня в сто тридцать пятый раз за рукав Мишка.

– Мы к тебе едем?

– Да, не останавливайся. Тут слишком много всякой швали.

– А с кем ты живешь? – запоздало поинтересовалась я.

– С родителями.

– С кем? – вот это номер. Исхитриться отделаться от свекрови, чтобы потом огрести сразу же и свекровь, и свекра в придачу – это в моем стиле. Не люблю, чтоб было легко.

– А как же мы им все объясним?

– Не волнуйся. Они все про тебя знают. И ждут.

– Серьезно? – посмотрела я в его простодушные глаза.

– Они очень, очень хорошие. И наверняка тебя полюбят, – заверил меня он. Ага, как же. Полюбят они меня, все бросят и примутся любить неземною любовью. Спаси Господи от такой любви, видали мы такое. Эх…Настроение мое упало. И вообще у меня все упало. Мишкин дом на Водном Стадионе остался прежним. Если честно, меня прилично потрясывало от воспоминаний. Все‑таки я ехала в знакомом метро, шла по знакомым переходам. Вот здесь я столько раз покупала мороженое, а там удобная лавочка. Водный Стадион, магазин загадочного рыболова с охотником, автобус. Действительность наваливалась на меня слишком быстро, я не успевала за ней, у меня кружилась голова. Олеся сидела на Мишиных руках. У нас не было коляски, Мишка наотрез отказался тащить в Москву гроб на колесиках, который перемещал Олеську с места на место.

– Купим новую. Девочка выросла, ей подойдет прогулочная.

– Ты прям заправский папаша.

– А мне теперь им и надо быть, – кивал он. Так что Мишка пер практически все: вещи – свои, мои, Леськины, саму Леську, меня, так как я поминутно норовила потеряться и тормозила. На подходе к пятиэтажке, в недрах которой содержалась девятиметровая комната, в которой отныне мне предстоит проживать, меня заклинило совсем и Мишке пришлось отпаивать меня пивом. Для храбрости, так сказать. После этого я несколько подуспокоилась, но стала волноваться на тему того, что от меня несет пивом. Мишке пришлось искать мятные конфеты и честно втягивать воздух около моего рта.

– Воняет?

– Совсем нет.

– Врешь ты все. Дай еще пастилку.

– Сколько можно? Ночь на дворе. Олесю пожалей.

– Мне страшно.

– Я тебя уверяю, что в обиду не дам. Да они вообще спят давно. Уже двенадцать часов! – наконец и я, и он пришли к компромиссу. Мы пошли к нему, тихо пробрались в комнату, а родителям он сказал, что мы с дочкой слишком устали после дороги и познакомимся с ними только завтра. И казнь была если не отменена, то, по крайней мере, отсрочена.