III. Трещина на поверхности реальности

 

За столетие с тремя четвертями до того, как берет начало наша история, Ренессанс делал свои первые, неуверенные шаги. На смену одному западному миру шел другой. Он рождался в муках, и многие проницательные умы заметили тончайшую трещину, образовавшуюся на поверхности реальности. Такого рода трещину легче увидеть в жизни человека, чем у целого государства, тем более у целой культуры. Если женщина или мужчина переживают стадию глубокого духовного преображения, на их пути появляются некоторые критические точки, в которых частности разрушаются, чтобы слиться с целым. В таких точках скрытые силы и слабости души могут раскрываться и вызывать к жизни множество странных феноменов, свет и тьма перемешиваются, и это делает подчас невозможным различение между чудесами и обычным помешательством.

Именно это и случилось в Европе в начале Ренессанса, приведя в недоумение многих проницательных людей. Путешественники начали замечать великанов в горах и лесах, волшебные кольца неожиданно появлялись на запыленных полках ювелирных магазинов в маленьких провинциальных городках. Фермерские сыновья сажали бобы, которые вырастали до неба. Рыбаки, вываливая добычу из корзин, иногда наталкивались на рыбу, которая в молчаливой агонии вдруг становилась на хвост и бархатным баритоном, напоминающим голоса актеров в рождественском представлении, предлагала рыбаку исполнение трех желаний за свое освобождение. Преследуемые охотниками олень или лисица вдруг останавливались и обращались к ним на чистейшем немецком или французском языке, да таком совершенном, что заслужили бы одобрение ученого совета Сорбонны. Говорящие животные возникали отовсюду: олени, лисицы, лягушки, рыбы, зайцы, ежики, саламандры, козы, гуси, мыши, крысы, кошки, собаки всех пород, соловьи, воробьи, совы, ястребы, волки, лошади (обычно целые, а в отдельных случаях одна только голова), ослы, львы, медведи, и множество до сих пор молчаливых плотоядных. Чудеса творились на каждом шагу. Вещи явно выходили из подчинения.

Если во сне или в каком-нибудь другом пограничном состоянии мы получаем ценный совет, это в порядке вещей. Но когда происходящее где-то в глубине души выливается во внешний, физический мир, жизнь становится просто пугающей. Еще хуже, когда "Жили-были на свете" пронизывает всю культуру и угрожает взорвать ее изнутри – тогда вещи становятся совершенно неуправляемыми. В этом случае нам потребуется вся мудрость, на которую мы только способны.

Вот почему, как только была замечена трещина на поверхности реальности, делегация мудрых людей обратилась к королям Франции и Германии с требованием распустить правительства до тех пор, пока кризис не закончится. Политическая власть, так же как и духовная власть, сказали они (цитируя Дао дэ цзин, привезенный Марко Поло в Европу в начале четырнадцатого столетия), подразумевает большую ответственность, а многие добрые правители сошли с истинного пути и запутались в собственных амбициях и идеалах. Истина состоит в том, заметили они, что чем больше власти вам отмерено, тем меньше вы должны ею пользоваться. Мудрый правитель выполняет свою работу, а затем отступает назад: он понимает, что вселенная не подчинена ему, а попытка контролировать события идет вразрез с течением Дао; тогда он отпускает вещи «на свободу» и занимает место внутри круга. Так они говорили.

Короли Франции и Германии были разумные люди. Но никто так и не знает, согласились ли они на децентрализацию власти только потому, что были рассудительными людьми, или же жуткие события испугали их до кончиков королевских пальцев. Как бы там ни было, они согласились, и сразу же после такого решения на просторах Германии и Франции появилось несколько десятков независимых королевств. Это произошло в конце шестнадцатого столетия; именно тогда началась и наша история. (Потом последовали еще две встречи с монархами, в задачу которых входила забота об установлении духовного здоровья во всей Европе и сбор сведений о Необычных Феноменах: на первой встрече присутствовали Рабле, Эразм Роттердамский и юная Луиза Лабе, и произошла она в 1536 году, когда время великанов уже подходило к концу; вторая встреча, приведшая к упразднению независимых королевств во Франции, состоялась в 1606 году, сразу же после опубликования первой части Дон Кихота, когда трещина на поверхности реальности с большим трудом, но все же затянулась.

 

IV. Жизнь при дворе

 

Королевский двор, о котором пойдет речь, расположился в одном из прелестнейших уголков Франции – в долине, где Луара томно извивается голубым серпантином среди садов, лугов и полей, пышущих плодородием. Франция – средоточие мировых красот, и мне нужно быть очень осторожным, чтобы не впасть в этом месте в высокопарную английскую прозу.

Жизнь при дворе была замечательной. Король и Королева управляли своими владениями, развивали искусства и заботились о бедных гражданах. Дворец был тем местом, где все подчинялось заведенным правилам и церемониям; но церемонии не становились надоедливыми, напротив, с каждым разом они все более утончались: придворные двигались плавно, в ритме старинных танцев; воздух был наполнен сладкими звуками музыки, которую исполняли большой камерный оркестр и еще три отдельных скрипичных трио, и это была только половина всех придворных музыкантов, оплачиваемых из королевской казны; каждый получал удовольствие от ежедневных ритуалов, в которых даже самому последнему лакею отводилась определенная роль – всякие там lev;es и couch;es, торжественные обеды, поэтические чтения, ужин на траве при свете луны, когда шорох шелковых платьев перекликался с шорохом листьев; все ценили свободу при дворе, особенно королевский шут, которому разрешалось отпускать бороду и шутить как ему вздумается без боязни быть наказанным плетьми, а министры так любили щегольнуть красным словцом, что посреди какой-нибудь политической речи вдруг переходили на французский эквивалент белого стиха. Вне двора жизнь была почти такой же прелестной: крестьяне собирали большие урожаи; праздники устраивались чуть ли ни каждую неделю, причем еда и выпивка раздавались простому люду бесплатно на пикниках вдоль берегов рек; и даже речь бедняков отличалась необычайным разнообразием и нюансами: для определения счастья, например, использовались слова веселый, ликующий, жизнерадостный, восхитительный, прелестный, и т. п., которые в английском языке, надо сказать, давно вышли из употребления в силу тяжести нашего века. Единственной тучкой, омрачавшей жизнь в королевстве, было беспокойство народа относительно Необычных Феноменов, хотя число их несколько поуменьшилось и составляло, ко всеобщему облегчению, два-три явления на одну страну за десятилетие. Последний случай (связанный с волшебной птицей и злой мачехой, убившей своего приемного сына, а затем приготовившей из него нечто вроде супа для своего туповатого супруга) произошел за пять лет до начала нашего рассказа, в деревне, расположенной недалеко от Королевского охотничьего угодья, и вызвал особенно много споров, хотя, впрочем, все закончилось довольно мирно.

Король, Королева, министры, придворные, даже лакеи и Шут, были настоящими ренессансными людьми: каждый из них обладал особыми достоинствами и каждый, конечно, заслуживает нашего внимания. Но поскольку все герои нашей сказки, за исключением Принцессы и Лягушонка, играют второстепенные роли, вряд ли есть необходимость пересказывать все детали их жизни: например, мы должны будем опустить описание всех триумфов и неудач его Королевского Величества (способствовавших, правда, тому, что монарх превратился в мудрого правителя) или позволим себе не объяснять, почему Королева настояла на том, чтобы восемьдесят комнат дворца покрасили в различные оттенки лилового цвета. В конце концов, каждой истории отпущено определенное время, и хотя говорят, что все вещи связаны между собой одной большой паутиной бытия и что по каждой паутинке можно обойти всю пространственно-временную ткань вселенной (поэтому в этом месте каждый читатель может легко проскользнуть в мудрость Китая или красоту Франции, в происхождение видов или происхождение реальности, в Дао лидерства или топологию души или даже в эзотерическую символику цветов), правда также и то, что нам предстоит начать наш рассказ, если, конечно, мы еще хотим его услышать.

Итак, жила-была на свете Принцесса…

 

V. У колодца

 

Принцесса вошла в лес одним прохладным майским днем и присела на краешек каменного колодца. Одета она была буднично – по крайней мере для принцессы – в один из своих любимых костюмов для прогулок: на ней был малиновый корсаж из бархата с широкими рукавами и низким вырезом (из-под корсажа виднелась шелковая кремовая блузка), и бархатная юбка травяного цвета, надетая поверх трех накрахмаленных нижних юбок (но никаких фижм!). Длинные черные волосы были распущены и свободно ниспадали доходя почти до талии, – такие волосы бывают только у невест. Никакой косметики, лишь слегка подведенные темно-карие глаза, на алебастровых щеках виднелся след прозрачных румян; не видно было также никаких драгоценностей, за исключением пары золотых сережек и короны, филигранно вышитой золотыми нитками, да так искусно, что их трудно было заметить. В правой руке она держала золотой шар, который казался таким же ярким и прекрасным, как ее независимость. Она смотрела сквозь свое отражение в глубину шара.

Поскольку Принцесса пришла раньше обычного, Лягушонка еще не было. Он сидел в иле, на самом дне колодца, и дышал всей кожей. Ноздри его были прикрыты, он находился в состоянии глубокой медитации. Вода казалась ему холодной, но приятной. На поверхности колодца он заметил маленький водоворот, или это был водоворот его собственного воображения? Он сидел молча, без движения, лишь изредка издавая случайное непроизвольное кваканье.

Ни Лягушонок, ни Принцесса не имели ни малейшего представления о том, как скоро и как радикально изменится их жизнь.

Внимание! Сейчас мы находимся в самом начале разворачивающихся событий, так сказать, на оси истории, на оси вселенной.

И какое счастье стоять у самого начала чего-нибудь! Как я люблю начала всех вещей: первый луч дня, белую страницу, вопрошающую глубину детских глаз, минуты, когда жизнь, кажется, состоит из одних возможностей – стоит только захотеть, и можно продлить любое чудо. Verweile doch, du bist so schon! «Остановись мгновенье – ты прекрасно» – сказал бы Фауст.

Но Принцесса уже готова была потерять свой золотой шар, а наша история приближается к тому, чтобы переступить через край небытия. Это самый ответственный момент.

Ну, ладно. Остановимся и внимательно посмотрим на правую руку Принцессы. До этой минуты Принцесса разглядывала золотой шар, удерживая его на ладони в равновесии. Ее рука была напряжена, на ней сосредоточились все нервы, все внимание Принцессы. До этой самой минуты. И тут что-то произошло. Рука словно онемела; она стала неуверенной, пальцы разомкнулись, и золотой шар, как бы задумавшись на мгновение, неуверенно покатился к краю ладони, до самых кончиков пальцев, и раз! соскочил прямо в колодец, громко и окончательно плюхнувшись в воду.

Как такое могло произойти?

Звезда падает с неба, и мы загадываем желание. Нам кажется, что звезда движется вниз. Но, с точки зрения обитателей этой звезды, она никуда не падает, а по-прежнему продолжает свой путь по небу, как ей и положено. В конце концов, верх и низ – понятия относительные не только в физическом, но и в душевном мире, и часто оказываются одним и тем же. То, что иногда нам кажется несчастьем, на самом деле может быть скрытым божественным провидением.

Редкая и одаренная личность во время душевного кризиса способна почувствовать присутствие некого разумного начала во вселенной, главенствующего над физическими законами и нашей собственной судьбой. И хотя в обычные дни мы можем цепляться за сиюминутные выгоды, это не то, что нам действительно нужно. Нечто, присутствующее внутри нас, знает наши потребности лучше. Это присутствие и есть автор всевозможных кажущихся несчастий.

На это можно посмотреть под несколько иным углом: Характер – наша судьба. Но иногда наступает критический момент, когда на более глубоком уровне мы готовы согласиться с тем, чтобы мир разрушился. В такие моменты несчастье – это то, к чему мы подсознательно стремимся.

Принцесса опомнилась. Слабая дрожь пробежала по ее телу. Она услышала всплеск воды и … разрыдалась.

 

VI. Влюбленный лягушонок

 

Лягушонок, как я уже сказал, сидел на дне колодца. Но я еще не успел вам сказать о том, что это был влюбленный лягушонок.

Кроме того, это был медитирующий лягушонок. С тех пор, как он себя помнил, он всегда наблюдал за своим дыханием, сидя в высокой траве или под старой липой, или в иле на дне колодца. Конечно, время от времени, ему приходилось выстреливать гибким и длинным языком из глубины рта, чтобы поймать одну-другую дюжину мух. Ведь нужно было как-то существовать, и хотя он не получал никакого удовольствия от убийства мух, он оставался животным среди животных. Впрочем, его экспедиции за мухами были скорее отклонениями от естественного состояния: он предпочитал следить за дыханием, глубоко погружаясь в безмятежность своей души.

За три месяца до начала нашей истории ничем не нарушаемое спокойствие его жизни было … разбито вдребезги, хотя, наверное, сказать так – значит употребить слишком сильные и неточные слова. Не то, чтобы его жизнь представляла собой некую стеклянную поверхность, в которую запустили большим камнем. Просто она была сильно нарушена. Его спокойствие было нарушено. В океане его сознания появился постоянный источник для волнения, возбуждения и постоянного стремления неизвестно куда. Он увидел Принцессу.

Почему этого не случилось с ним ранее, мы не знаем. Принцесса приходила к колодцу на протяжении многих лет. А Лягушонок жил в нем столько, сколько себя помнил. Чаще всего он вылезал на поверхность ночью, но были также и послеполуденные часы, проводимые в медитации на краешке колодца или под липой, в совершенной неподвижности, если не считать редких щелканий языком. Неужели она и раньше приходила, когда он сидел под водой? Или может быть он был так поглощен собой, что просто не замечал ее?

И в один прекрасный момент он заметил ее. Это было похоже на вспышку молнии, сверкнувшую перед глазами и наэлектризовавшую все тело. Несмотря на физические ощущения, которые он испытал, сам шок был нефизического происхождения. Это был шок откровения. И он сразу понял, что они предназначены друг для друга.

Однако откровение не имело ничего общего с тем фактом, что она была прекрасна. Многие вещи на земле прекрасны. Свет прекрасен, и тина, и высокая шелковая трава, и небо в пасмурный день, и быстрые зелено-золотые мухи, жужжащие в его дремотном сознании в летний полдень, и обратная сторона листа, плавающего на поверхности колодца, да и сама вода. Вода, пожалуй, была самой прекрасной вещью. Не красота принцессы глубоко тронула его. Что-то скрывалось в ней или, возможно, не в ней, а в наэлектризованном пространстве между ними. Что бы то ни было, оно притягивало. Лягушонок и женщина? Лягушонок и принцесса – не больше, не меньше?! Он представил себе, насколько неестественным было его желание любить ее. Но каким-то невероятным образом, он знал, что они будут вместе, что они должны быть вместе, и что их близость будет намного глубже того, что он уже испытал в своей жизни.

На протяжении последующих трех месяцев Лягушонок непрерывно размышлял о том, что значит влюбиться – так окончательно, так глупо и так безнадежно. И много, много часов пролетело, пока он, незаметный наблюдатель с двумя огромными томными глазами-перископами, подсматривал за ней, сидящей на краешке колодца.

 

VII. Взгляд со дна колодца

 

Лягушонок сидел в состоянии глубокой медитации на дне колодца.

Позже, когда у него появилась возможность проанализировать события этого дня, он вспомнил всплеск, приведший все его чувства в состояние пронзительной ясности. Этот момент был законченным явлением, маленькой, утонченной поэмой:

В старый колодец

падают вещи.

Всплеск воды.

Только этот звук и слышен во всей вселенной.

Сначала, конечно, он не знал, что «вещью» был золотой шар. Ошеломленный, он посмотрел вверх. Что-то плюхнулось на залитую солнцем, зеленоватую поверхность колодца, нечто неопределенной формы, гораздо больше, чем муха – но насколько больше? Ему было плохо видно из-за поднявшихся волн. Мгновенье спустя он увидел сверкание: вещь была округлой формы, она блестела и погружалась в воду, оставляя шлейф из пузырьков воздуха; вещь была золотой и похожей на шар; да, да, это был золотой шар – шар Принцессы, устремившийся на дно колодца, навстречу к нему. Он моргнул от неожиданности и подпрыгнул. Шар наполовину погрузился в ил.

Как только мутное облако начало оседать, Лягушонок с интересом взглянул на упавший шар и увидел на нем шов вместе с маленькой золотой застежкой. Затем его внимание было привлечено новым звуком. Вверху кто-то громко плакал.

Но я начинаю слишком быстро рассказывать, переходя опять на человеческое измерение времени. Сказочное время течет намного медленнее, и события, незаметно пробегающие мимо нашего сознания, для лягушонка оказываются наполненными глубоким смыслом. Это как… Помните того футболиста? Ну, того, который в конце шестидесятых превосходно подавал мяч, будучи «на взводе» от ЛСД. Позже он заявлял, что его сознание настолько расширилось, что каждая минута казалась вечностью, и он мог расслабляться и запускать мяч в течение бесконечного времени, как если бы все время во вселенной принадлежало только ему одному.

Лягушонку стало ясно, что плакал человек. Но он никогда ранее не слышал такого горького плача. Хорошо известные ему звуки леса исходили от существ, не умеющих горевать. Самые похожие звуки, который он припомнил, издавали воющие волки, хотя в них не чувствовалось горе, а только одинокая свобода, радостно вырвавшаяся наружу. Нет, ранее он не слыхал ничего такого, что напоминало бы человеческий плач.

Прислушиваясь, он поворачивался и раскрывался навстречу чужому горю, словно цветок, поворачивающийся навстречу солнцу. Он чувствовал, что растроган до глубины своего животного сердца. Это трудно назвать переживанием, так как ранее он не испытывал ничего подобного. Тем не менее, он был способен оценить горе и войти в него, как в часть своего внутреннего мира – например, он почти останавливал дыхание в очень холодной воде, и жизнь двигалась бесконечно малыми шагами, потому как это был единственный способ вынести холод.

Лягушонок пока не определил, кто именно плачет. И это важно отметить. Дело не в том, что сначала он узнал голос Принцессы, а только потом, будучи влюбленным, почувствовал сострадание. Такая личностная симфония чувств, хотя и удивительная для лягушки, да и для человеческого существа, была бы довольно ограниченной формой сострадания, нежели спонтанное, незаинтересованное, чистое сострадание, которое в действительности пришло к нему до того, как он узнал голос Принцессы.

Его сердце затрепетало в ответ на ее рыдания, а ноги сразу вынесли на поверхность колодца. Может ли он чем-нибудь помочь?