Вертикальный контракт неустойчив

 

Напечатать

Александр Аузан

С президентом Института национального проекта «Общественный договор» Александром АУЗАНОМ беседует редактор «ОЗ» Александр ЯРИН.

Тему собственности невозможно обсуждать в отрыве от более широкого контекста — экономического, исторического, социального. В связи с этим первый вопрос: возможно ли в России построение либеральных институтов и рыночной экономики или ей, так сказать, на роду написано оставаться страной, где ключевую роль во всех процессах играет государство?

Мой ответ будет парадоксальным. В России возможно все. История нашей страны обнаруживает некоторую цикличность, что можно, конечно, рассматривать как предопределенность, но сами эти циклы содержат в зачаточном виде самые разные векторы развития, которые по тем или иным причинам не реализовались. Я полагаю, что ключевым словом в вашем вопросе является государство. Между прочим, русские, наряду с итальянцами и французами, внесли огромный вклад в формирование идей анархизма — вопрос о государстве сильно занимал наши умы в XIX веке. Вспомните Бакунина, Лаврова, Кропоткина. Возможно ли избежать ключевой роли государства в развитии страны… Для меня вопрос стоит так: можно ли добиться такого положения вещей, чтобы основную роль в развитии страны не играло насилие? У Макса Вебера государство определяется как организация, обладающая монополией на применение насилия, и ведущие современные мыслители, творцы новой институциональной экономической теории (например, Дуглас Норт) придерживаются тех же взглядов на государство. Я думаю, что добиться этого возможно. Мне кажется, что выбор того или иного способа развития зависит от отношений между людьми — отношений какой-нибудь интеллигентной старушки с новым русским, живущим в том же доме на Арбате. Если они в состоянии договориться друг с другом, то это один вариант развития, если нет, то ключевую роль по-прежнему будет играть государство. Проблема социального контракта к этому и сводится: или люди договариваются между собой — и это горизонтальный контракт, при котором государство играет сервисную роль. Или нет — тогда наши отношения регулируются государством.

Социальный контракт — это, собственно, вид общественного договора. Но ведь в нашей стране, как и в любой другой, вертикальный контракт является результатом не только насилия, но и общественного согласия. Не могли бы вы феноменологически описать, в чем особенность этого вертикального контракта и как он отражается на отношениях собственности.

Вообще вертикальный контракт встречается в истории самых разных стран. Трудно найти страну, где он никогда не существовал. Я хотел бы обратить ваше внимание на то, что даже страны, так сказать, классического горизонтального контракта когда-то были привержены контракту вертикальному. Ведь что такое вертикальный контракт? Когда представители различных групп интересов не могут друг с другом договориться о взаимных правах, то эти права сдаются в казну некоему правителю, который дальше начинает эти права перераспределять без согласия людей, не смогших договориться между собой. Существует целый ряд стран, где контракт перевернулся и из вертикального стал горизонтальным. Существуют математические модели — например, Мартина МакГира и Манcура Олсона, — которые описывают этот механизм смены контракта. Между прочим, они показывают, что даже крайние формы тирании содержат в себе элементы общественного контракта, которые постепенно, на определенных фазах эволюции переводят вертикальный контракт в горизонтальный, хотя в этом нет неизбежности.

Российская форма вертикального контракта имеет довольно существенные особенности. Она возникла на рубеже XV–XVI веков, т. е. при формировании Московского государства. Было два радикальных отличия между условиями формирования этого государства и других государств Европы. Во-первых, Россия, обладавшая огромным фондом свободных земель, не знала земельного дефицита, свойственного Западной Европе. Во-вторых, российское самодержавие, в отличие от западного абсолютизма, поднималось, опираясь не на две ноги — дворянство и городские коммуны, — а на одну. Городские коммуны здесь погибли вследствие татаро-монгольского нашествия. Захватчики понимали, что они не могут подавить центры военного сопротивления, не уничтожив центры ремесла, поэтому они целенаправленно истребляли города. Фактически сохранились только Псков и Новгород, но и эти городские коммуны были добиты московской властью, и, я бы сказал, закономерно добиты, потому что это были зародыши совсем другого типа развития.

Но я экономист и хотел бы описать особенности вертикального контракта в России и его роль в формировании собственности в других терминах. Когда по сравнению с земельным ресурсом дефицитен ресурс человеческий, возможны два варианта. Либо человеку придается высокая цена, и в этом случае не только быстро развиваются формы частной собственности, но и чрезвычайно повышаются социальные нормы. Либо — и Россия пошла именно по этому пути — раз уж нельзя экономически привязать человека к земельному участку, поскольку у него есть возможность уйти на Юг, на Восток, на Север, то надо его привязать принудительно. Такая политика напоминает то, что делали меркантилисты[1] в странах Западной Европы. Но есть серьезное отличие. Да, всюду в Западной Европе насилие применялось для того, чтобы загнать люмпена в зоны наемного труда, но в России это насилие применялось для того, чтобы силой государства закрепить людской ресурс за средством производства. Приписные крестьяне — удивительное явление: купец не мог владеть крестьянами, и тогда их приписывали к заводу, к вещи. Формальным обладателем живых душ была вещь. А решающую роль играло государство, поскольку без него это все не может действовать. Георгий Федотов в замечательной статье «Россия и свобода» написал, что российская история открыла удивительную формулу: если в Западной Европе прогрессу сопутствовал рост свободы, то Россия придумала, как осуществлять технический прогресс, не расширяя свободы. Секрет этого механизма состоит в том, что у нас государство играет решающую роль в соединении факторов производства, человеческого и материального. Это мы наблюдаем при Петре, наблюдаем и в сталинском государстве, но опять под европейской — марксистской — оболочкой.

Мы рассуждаем о возможности перехода от вертикального контракта к горизонтальному, однако есть экономисты, которые утверждают, что эти пути в известном смысле симметричны, что успеха можно достичь на обоих путях. На «горизонтальном» — посредством извлечения максимальной прибыли, на «вертикальном» — с помощью различных методов координации. И что путь вертикального контракта не исчерпан до конца и многие страны, как, например, Япония, извлекают из этого принципа куда больше, чем Россия. Вопрос в том, является ли вертикальный контракт безусловным злом и нужно ли непременно желать перехода России к горизонтальному контракту?

Опять ответ будет парадоксальным. Я соглашусь с теми, кто говорит, что вертикальный контракт предоставляет значительные возможности и имеет свои прелести. Одна из главных идей новой институциональной экономической теории, которую и я разделяю, состоит в том, что мы никогда не имеем однозначного пути развития. Перед нами в любой сфере — дискретные институциональные альтернативы, т. е. замкнутые системы правил, между которыми мы выбираем. Безусловно, и горизонтальный, и вертикальный контракт обладают собственными наборами издержек и выгод. По итогам XX века лидируют страны горизонтального контракта — но только если измерять результаты в социально-экономических характеристиках, свойственных западному миру. Если же мы примем какие-то другие ценности — стабильность, сохранение достаточно жестко очерченных общностей и мира внутри этих общностей, то оценка будет иной. Лучше всего выразить это словами Юрия Левитанского:

Каждый выбирает по себе
Щит и латы, посох и заплаты.
Меру окончательной расплаты Каждый выбирает по себе.

Поэтому я бы сказал так: разные группы в обществе желают разного. Я ведь не утверждаю, что все должны хотеть того же, чего хочу я. Вертикальный контракт обладает чертами не только отрицательными, но и положительными. Но мне кажется предпочтительным, когда люди могут решать свои проблемы между собой, не обращаясь к гражданину начальнику. Кому-то нравится другой путь — что ж, исполать.